Шушкевич Ю. А. 2016© Исправленная редакция 2016 года + адаптация для html предыдущее издание: Шушкевич Ю. А. «Вексель судьбы»
Скачать 8.79 Mb.
|
| Часть вторая Приняв дело о нашедшемся в Швейцарии “царском фонде” и распрощавшись с Могилёвым и Гориным, Геннадий Геннадьевич Фуртумов в тот же вечер собрал небольшое совещание, на котором предельно кратко изложил суть дела своим ближайшим и наиболее доверенным сотрудникам, после чего, обменявшись с ними мнениями, выдал поручения. Следует отметить, что несмотря на то, что фуртумовской конторе не исполнилось и нескольких недель, работы у её сотрудников было не просто хоть отбавляй, но она буквально кипела, заставляя подчинённых жечь свет по ночам и вынуждая трудиться без сна и отдыха целый штат охранников, вахтёров и секретарей. И это – не говоря о связанных с ней многочисленных финансистах, экспертах, юристах-международниках, криминалистах, спецдипломатах и прочих носителей всего того множества редких и скрытых от непосвящённых глаз навыков и знаний, благодаря которым рождаются, оборачиваются и умирают, чтобы затем воскреснуть и вновь поразить весь мир, вечные как человеческий дух, жаждущий всё объять и измерить, загадочные как звёздное небо, бесконечные и бесстрастные всемирные деньги! Глядя со стороны, ведомство Фуртумова представлялось совершенно не похожим на обыденные чиновничьи синекуры благодаря своему искусно устроенному механизму, способному в кабинетной тиши путём напряжения лучших в стране извилин и безошибочного нажатия клавиш на компьютерной клавиатуре решать задачи потрясающих сложности и масштаба. И надо сказать, этот образ был чрезвычайно близок к истине. Молодой и амбициозный министр имел все основания гордиться своим детищем. Его ведомство с лёгкостью находило упрятанные на краю земли капиталы и ставило на место прихвативших лишнего доморощенных банкиров и олигархов, словно нашкодивших малышей. Оно уверенно влияло на игру на мировых биржах и финансовых рынках, принуждая крупнейшие зарубежные банки признавать и уважать отечественные интересы. В кулуарах шептались, что успехи Фуртумова добавили седых волос самому Джорджу Соросу и стоили новой плеши у Бена Бернанке, а также что если его дела и впредь пойдут столь же хорошо, то уже спустя несколько лет от американского доминирования в мировых финансах не останется следов и воспоминаний. Политические деятели – все как один!– согласным хором признавали, что в ведомстве Фуртумова напрочь отсутствует коррупция, а известный футуролог из популярной газеты выказывал убеждённость, что именно Фуртумову мировое сообщество доверит эмиссию первой космической валюты во время близящихся полётов на Марс и колонизации Солнечной системы. Всё это являлось чистой правдой или, на худой конец, правдой с совсем уж незначительными преувеличениями. Сам же Фуртумов почти не обращал внимания на сопровождающий его деятельность общественный резонанс и отдавался работе без остатка. В порядке вещей для него был контроль за двадцатью и даже тридцатью процессами одновременно плюс собственноручное разыгрывание нескольких сложнейших финансовых схем, каждая из которых была сопоставима с гроссмейстерской партией. Тем не менее в своём предельно плотном и напряжённом графике Геннадий Геннадьевич обязательно выискивал окошко-другое, чтобы вернуться к необычной и определённо взволновавшей его теме “царских денег”. Трудно сказать, в силу каких причин возник в нём этот особенный интерес, но данное направление он выделил среди остальных хотя бы тем, что минимизировал по нему внешние контакты и занимался анализом поступающей информации самолично, лишь временами советуясь по отдельным моментам с помощником и ближайшим окружением. Сразу же после того, как тоненькая папка о “царском фонде” опустилась на его стол, ему удалось запустить тщательную и многоплановую работу, в результате которой толщина папки начала быстро нарастать. Не прошло и двух недель, как папку реорганизовали в сложную систему электронных документов, которым присвоили исключительную степень секретности. Вопреки традиции, Фуртумов первым же делом строжайше запретил выдавать поручения по данной тематике заграничной агентуре, приложив основные усилия к проработке вопроса с “внутренней” стороны. По его распоряжению к работе были подключены несколько видных историков и опытных архивистов, в задачу которых входил анализ всех фактов и версий, в том числе и фантастических, связанных с когда-либо перемёщавшимися на Запад частными и государственными активами России. За прошедшие дни Геннадий Геннадьевич внимательно ознакомился с сообщениями о золотых вкладах, якобы забытых за границей Императором Петром, о вывезенных за кордон князем Меньшиковым пяти годовых бюджетах российского государства, о потерянных в Голландии страховых капиталах Демидова и о миллионах, украденных бироновским фаворитом фон Шембергом во время его непродолжительной, но яркой службы в нашей Отчизне. Все версии дальнейшей судьбы легендарных активов детально анализировались и проверялись, а специально приглашённый эксперт производил оценку процентных доходов, которые могли быть получены с этих богатств за минувшие века. Правда, первые результаты Фуртумова не удовлетворили, и он продолжал методично и целенаправленно исследовать остальные возможные источники и обстоятельства, заставляя архивистов в который раз ворошить документы, связанные с таинственными признаниями сестры императора Николая Ольги Александровны, с “золотом Колчака” и даже с тайными зарубежными инвестициями Коммунистической партии Советского Союза. Среди потока бумаг Фуртумов обратил внимание на записку, подготовленную одним малоизвестным молодым учёным. Историк утверждал, что у неожиданного успеха Февральской революции, труднообъяснимой недееспособности Временного правительства и той лёгкости, с которой в конце 1917 года власть перешла к дуумвирату партии большевиков и левых эсеров, возможно имеется общая причина, и эта причина состоит в борьбе за некий золотой фонд русского царя, размещённый за границей и оформленный – то ли в силу роковой ошибки, то ли из-за скромности и непротивления Государя – на некую группу лиц, представлявших “передовой промышленный и финансовый капитал”. Несмотря на сумбурность языка и абсолютное отсутствие базы источников, Фуртумов сразу же отложил эту записку, и после перечитывал её помногу раз. Внутреннее чувство подсказывало, что истина должна находиться где-то неподалёку. Он решил пообщаться с автором записки инкогнито, представившись редактором международного исторического альманаха. Однако историк оказался крайне суматошным и необязательным собеседником, встречи с ним постоянно срывались, и лишь после нескольких безрезультатных попыток Фуртумову удалось пересечься с молодым человеком в буфете МГУ. Тот сразу выложил на стол внушительную пачку бумаг с распечатками, конспектами и фотокопиями документов. В них с теми или иными вариациями утверждалось, что к моменту отмены крепостного права в 1861 году Россия располагала огромными финансовыми ресурсами, но не имела внутри себя класса управленцев и технократов, способных употребить это богатство на пользу национального развития. Поэтому, в ожидании лучших времён, деньги были вывезены на Запад, где использовались как залог для привлечения инвестиций и кредитов – разумеется, вместе с соответствующими иностранными технологиями, инженерами и управляющими. И Аляску-де продали вовсе не по нужде, а из-за необходимости сконцентрироваться на решении более близких задач. Со слов историка, в первоначальные планы царских экономистов входило осуществить национальную промышленную революцию за двадцать – максимум тридцать лет, однако из-за тотального казнокрадства и головотяпства “расставание с иностранцами” началось лишь незадолго до войны и, понятное дело, не было доведено до конца. В мировую войну, разумеется, Россию втянули прежде всего те, кто не желал, чтобы наши ссудные счета были закрыты, и Россия вместо получателя займов стала бы мировым кредитором. И эти же силы совершенно очевидным образом явились организаторами и спонсорами обеих русских революций. В услышанных Фуртумовым утверждениях не содержалось абсолютно ничего нового, он был в курсе всех подобных теорий, и чтобы убедить себя в отсутствии у собеседника по-настоящему эксклюзивной информации, поинтересовался: не легли ли именно эти царские деньги в основу богатств Федеральной резервной системы США, которая, как совершенно очевидно, в начале XX века и представляла собой “наиболее передовой капитал”. К изумлению финансового министра, историк произнёс твёрдое “нет”. А на просьбу пояснить подробнее – ответил, что пресловутый FED [Федеральная резервная система США (англ., разг.)] американцы создавали собственными силами, в спешке и тайно – потому что нечто подобное стало намечаться в континентальной Европе, и американцы решили сыграть на опережение, взяв, правда, на континенте крупные кредиты, которые в течение первой мировой войны были списаны или переведены в акции. По его словам, немного русских денег в группе банков-учредителей FED находилось лишь в капиталах Chase National и Equitable Trust, однако зловредный Kuhn & Loeb, объявивший русскому царю собственную войну, обманным путём провернул обмен русских бумаг на акции компании-помойки, которую вскоре обанкротил. Было ясно, что у историка имеется нетривиальный собственный взгляд, опирающийся на малоизвестные сведения и факты. Фуртумов предложил парню сотрудничество в “написании альманаха”, вручил в конверте щедрый денежный аванс и договорился о следующей встрече. Однако встреча не состоялась. Раздосадованный министр приказал учёного разыскать, а заодно выяснить все обстоятельства его жизни и научной работы. То, что удалось узнать, шокировало: молодой учёный являлся натуральным клиническим сумасшедшим, проводящим едва ли не по полгода в соответствующих клиниках. В то же время немногочисленные знакомые и коллеги в один голос твердили о его гениальности. В частности, в качестве примера указывали на имеющийся у него талант скорочтения сразу на нескольких языках, благодаря которому этот уникум перечитал едва ли не все подряд подшивки старых журналов и газет в “Ленинке”, Британской библиотеке и в Библиотеке Конгресса. Соответственно малоизвестные события, мнения, догадки, слухи, намёки, связи, личные обстоятельства и пристрастия, мотивирующие и искажающие историю,– всё это или почти всё, что хранилось в его немытой взъерошенной голове, образовывало совершенно уникальное понимание минувшей реальности. Фуртумов был прекрасно осведомлён, что несмотря на достижения Интернета, сделавшие поиск информации делом быстрым и рутинным, огромный массив данных, содержащихся в неоцифрованных фолиантах прошедших эпох, по-прежнему продолжает оставаться грандиозным белым пятном в электронном разуме цивилизации. А осмысление этих данных – задача ещё более неподъёмная. Поэтому быстро уяснив, что попавшийся уникум своими экстраординарными способностями способен восполнить данный пробел, он позаботился, чтобы странного историка осмотрели и исследовали лучшие врачи. Закрытый врачебный консилиум вскоре огласил редкий и труднопроизносимый диагноз, из которого следовало, что мозг учёного, хранящий фантастический объём несистематизированных данных, большую часть времени пребывает в депрессивном состоянии, однако может быть активирован с помощью особых электрических импульсов. А для того чтобы между отрывочными сведениями могли установиться связи, необходимые для анализа и умозаключений, пациенту необходимы инъекции определённых сильнодействующих лекарств. Сотрудники фуртумовского ведомства быстро оформили необходимые бумаги для госпитализации учёного в закрытом медицинском центре. Достаточно скоро специалисты центра научились настраивать его мозг на нужную волну и приводить в состояние исключительного творческого возбуждения. Во время таких сеансов Фуртумов лично присутствовал в больничном боксе и задавал вопросы. Несчастный историк, введённый врачами в полубессознательное состояние, прикреплённый ремнями к койке, чтобы не могли сместиться подведённые точно к нужным участкам мозга электроды, обильно потеющий, с красным измождённым лицом и закатывающимися белками глаз, истово мечтал о покое и сне. Но каждый задаваемый ему вопрос из-за особенностей его психики и благодаря медицинским манипуляциям немедленно вызывал чудовищную боль, унять которую мог только верный ответ. Подобно раскалившемуся от сложнейших вычислений компьютеру, учёный мучился, стонал, хрипел, терял сознание и вновь пробуждался от боли, при этом притворные или наспех придуманные ответы не приносили ни малейшего облегчения. Только ответ правильный был способен обнулить боль, однако на поиск такового могли уходить долгие минуты, в течение которых никто, включая врача, контролирующего организм историка, не мог быть уверен, что перенапряжённый мозг подопытного не разлетится в клочья от геморрагического взрыва. Понятно, что на некоторые вопросы учёный не имел возможности быстро отыскать решение, и в этом случае, чтобы сохранить ему жизнь, требовалось вводить шоковое снотворное. Всё немедленно забывалось, боль уходила, однако на восстановление требовалось до нескольких дней. Таким образом, процесс мог растянуться на неопределённое время. Скрепя сердце, Фуртумов выдал врачам расписку, в которой брал ответственность за жизнь историка на себя, и при их пассивном участии стал лично управлять экспериментом, по своей жестокости превосходящем средневековый допрос. Он не столько ставил перед испытуемым вопросы, требующие вспоминания малоизвестных фактов, сколько конструировал парадоксальные гипотезы, для проверки или достоверного опровержения которых парню требовалось доводить свой мозг буквально до кипения. Все прозвучавшие затем ответы Фуртумов подробно записывал, чтобы после выдать по ним задания обычным исследователям и архивистам. Вот, например, некоторые из тезисов, которые удалось записать со слов истязаемого уникума: “Почему Николай II не депонировал сокровища от своего имени – допуская возможность свержения династии и собственную гибель, он всё-таки желал, чтобы сокровища остались служить России, а не поступили в распоряжение к его малоприятным иностранным родственникам.” “Почему никто не знал, кому доверен императорский фонд,– результат отличной работы царской охранки по дезинформации. Немногочисленные посвящённые допускали, что ключи и шифры могут находиться у церковников, у глав единоверческих общин в Сибири, у близких Распутина, у родственников ненавидевшего деньги Льва Толстого и даже у крымских караимов”. “Едва ли не главная причина бессилия и скорого краха Временного правительства состояла в том, что обещанные Гучковым зарубежные царские капиталы так и не были взяты под контроль”. “Первая волна “красного террора” в существенной степени была связана с поиском колоссального закордонного вклада, оставленного царём. Пытки и расстрелы тысяч совершенно неопасных для революции представителей буржуазии и духовенства служили способом вытянуть сокровенную информацию. Однако кроме разрозненных личных капиталов на заграничных номерных счетах получить что-либо особенное не удалось”. “Ленин полагал, что если царские вклады и существовали, то причастные к ним лица покинули страну ещё весной-летом семнадцатого года. Единственный, кто, по его мнению, что-то ещё мог сообщить, был арестованный Император, и поэтому Ленин настаивал на содержании его в максимальной безопасности”. “В начале восемнадцатого Ленину стало доподлинно известно, что розыском царских денег за кордном активно занялся Парвус [А.Л.Парвус (Гельфанд) (1867-1924) – деятель российского и германского социал-демократического движения, теоретик марксизма, предприниматель и политический авантюрист. В 1915-1918 гг считался посредником между большевиками и германским правительством]. Вскоре Парвус начал по-настоящему досаждать Ленину просьбами разрешить ему вернуться в Россию, чтобы занять должность наркома финансов. Это стало последней каплей, которая перевела многолетнюю размолвку с Парвусом в открытую ненависть. По утверждению бывшего банкира и агента ВЧК в Финляндии Филиппова, Ленин предлагал Дзержинскому организовать устранение Парвуса, однако тот, замышляя в тот период собственную игру, просаботировал просьбу”. “Во время церемонии похорон промышленника Второва в мае восемнадцатого, на которые явилась вся не успевшая сбежать за границу московская буржуазия, агенты ВЧК достоверно установили из подслушанных разговоров, что якобы именно Второв распоряжался крупными царскими депозитами в Швейцарии, и, скорее всего, был убит именно из-за них”. “Незадолго до своего рокового возвращения в СССР Борис Савинков оставил свидетельства, что ключи, находившиеся у Второва, через агентуру Дзержинского могли попасть к Свердлову. Но поскольку при живом Царе никто, кроме Второва, не имел юридического права к ним прикоснуться, Свердлов, удачно воспользовавшись сложной военной обстановкой на Урале, вопреки запрету Ленина отдал распоряжение о казни Императора и его семьи в ночь с 16 на 17 июля 1918 года. Казнь устроили накануне прихода белых, и при этом, спрятав тела во избежание народного почитания, нарочно пооставляли множество улик – дабы информация немедленно разошлась по миру и сняла бы все вопросы о природном бенефициаре...” “Через Савинкова и Спиридонову о якобы нашедшихся швейцарских счетах Царя в июне восемнадцатого прознали во Франции. Отсюда профинансированное Антантой столь загадочное и малопонятное июльское восстание левых эсеров, в масштабах России заведомо обречённое на неудачу, в реальности предполагало захват одной лишь Москвы – чтобы за несколько дней разыскать нужные документы и предметно допросить на их счёт Дзержинского со Свердловым. Дзержинского эсеры арестовали, а вот Свердлова – не смогли, и он вместе с Лениным, опираясь на латышский гарнизон, подавил путч”. “Сразу же после убийства Царя, в начале августа 1918-го, порученцы Свердлова в Швейцарии пытались от имени Советской республики снять деньги, но потерпели неудачу, поскольку не имели на руках доверенности от высшего органа власти, то есть от ВЦИК. Несмотря на то, что Свердлов являлся председателем ВЦИК, он не мог выпустить такой документ самолично, без подтверждающего постановления Совнаркома. Тогда Свердлов вместе со Дзержинским решили председателя Совнаркома Ленина устранить. Поздним вечером 30 августа со специально оборудованных позиций на заводе Михельсона по Ленину должны были стрелять до десяти отлично подготовленных бойцов, и шансов уцелеть от их пуль у вождя пролетариата не было совершенно никаких”. “Ленина спасло совершенно невозможное и невероятное чудо – утром того же дня, 30 августа, далёкий от политики юный поэт Канегиссер, воспылавший местью за друга, накануне расстрелянного петроградской Чрезвычайкой, принял спонтанное решение убить её руководителя Моисея Урицкого. Ближайший соратник Дзержинского и безусловно такой же участник заговора, Урицкий был застрелен Канегиссером около полудня, причём субтильный юноша всадил в него из револьвера аж шесть пуль – вместо того, чтобы профессионально выстрелив пару раз, позаботиться о безопасном отходе... Спустя пять минут о смерти Урицкого уже знали в Кремле и на Лубянке, и выводы были сделаны соответствующие. Среди заговорщиков началась паника, поскольку они были уверены, что ленинцы выведали о заговоре и смогли сыграть на опережение. Боевиков с завода Михельсона немедленно отозвали, однако в суматохе совершенно позабыли связаться с жившей в подмосковном Томилино полуслепой Фанни Каплан. В запланированном убийстве Ленина ей отводилась роль фурии революционного отмщения и сакральной жертвы. Никем не предупреждённая, она припёрлась на дачном поезде в Москву и в установленный час отстрелялась по вождю, не причинив тому, впрочем, большого вреда. Чтобы потом Фанни не разболтала лишнего, люди Свердлова отбили её у чекистов и после фиктивного допроса сразу же прикончили.” “Полностью исключая спонтанность поступка Канегиссера, Дзержинский немедленно перешёл на сторону быстро поправляющегося Ленина, слил тому секретную информацию о царском счёте, и уже в октябре восемнадцатого, получив за подписью Ленина необходимые бумаги и законную доверенность, под чужим именем выехал в Швейцарию. Эта поездка принесла советской власти несколько миллионов с частных счетов, ключи к которым удалось получить от представителей буржуазии в дни сентябрьского красного террора,– однако царские деньги остались недоступными. Разгорающаяся гражданская война вынудила ослабить их поиски”. “Ленин, понемногу разобравшись в причинах покушения и прочих странных событиях весны и лета восемнадцатого, перестаёт Свердлову доверять и всё чаще отправляет его на фронт или в дальние поездки по хозяйственным делам. Во время одной из таких поездок в марте следующего года Свердлов загадочно умирает.” “После смерти Свердлова что-то более или менее конкретное о царских деньгах продолжают знать только Ленин и Дзержинский. Но в конце двадцатого, когда красные взяли Крым, следователям ВЧК удалось установить, что убийство бывшего московского миллионера Юлия Гужона, случившееся в Ялте в декабре всё того же безумного восемнадцатого, также связано с царскими депозитами. Вскоре выяснилось, что командиром белогвардейского отряда, расстрелявшего Гужона, являлся полковник Гершельман, сын московского генерал-губернатора, который, разумеется, был лично знаком как со Второвым, так и с Гужоном... Дзержинский понадеялся, что напал-таки на след царских сокровищ, которыми управлял Второв,– однако вскоре след оборвался: выяснилось, что Гершельман со всем штабом были разом перебиты в бою под Асканья-Новой в феврале девятнадцатого... Чтобы выполнить приказ Ленина и хоть что-то разузнать, Дзержинский бился до последнего… в конце двадцатого он даже выпроводил из Севастополя небезызвестную Розалию Землячку, дабы через доверенных порученцев собственноручно контролировать допросы белогвардейцев в Крыму,– однако всё тщетно!” “Начиная с 1921 года Ленин уже категорически не желал разговаривать о “царских деньгах” и строжайше запретил Дзержинскому тратиться на их розыски. Сокровища уплыли, говорил он, и попали, скорее всего, в распоряжение западных держав. Сложилась невероятная ситуация: гражданская война была с блеском выиграна, а вот планов, что делать со страной дальше, не имелось ровным счётом никаких. О метаниях и бардаке, который вскоре начался в руководстве Советской России, написаны тома и сняты фильмы... “Рабочая оппозиция”, “дискуссия о профсоюзах” и прочие фишки того времени в своей основе имели именно этот момент… Все понимали, что без денег, которые пропали со смертью Второва и гибелью Царя, никакой новой России было не построить, и оттого в стане победителей завелась страшная внутренняя склока, а буржуазный НЭП явился меньшим из возможных зол.” “А вот Лев Троцкий – он даже если и знал о царских деньгах, то совершенно ими не интересовался, считая, что главным призом и спасением является только всемирный революционный взрыв. Собственно, большая часть революционеров рассуждали точно так же, как Троцкий, и для них сталинские планы строительства социализма в окружённой капиталистическим миром стране были сродни самоубийству. Трагедия этих людей состояла в том, что развязывание мировой революции являлось бы самоубийством ещё большего масштаба... Дзержинский, в ту пору третий человек в стране, долго не мог принять решение, к чьему стану примкнуть. Без перспективы возвращения в Россию царских миллиардов он был малоинтересен для Сталина, а продолжение союза с Троцким, кроме благородного революционного флёра, не имело решительно никаких перспектив. Дзержинский понемногу стал склоняться к поддержке Сталина, однако продолжал колебаться. В результате эти колебания стоили ему жизни – он кем-то был отравлен во время чайного перерыва на пленуме ЦК в июле двадцать шестого.” “Считалось, что единственным выжившим в Гражданскую войну человеком, предметно владевшим тайной царского богатства, мог оставаться Савинков. Чтобы заполучить его, Дзержинский превзошёл самого себя, и в августе 1924 года – когда со смертью Ленина запрет на работу по “царским деньгам” был ествественным образом снят – сумел заманить Савинкова в СССР. До сих пор историки спецслужб недоумевают, с какой стати на борьбу с леворадикальным Савинковым, на дух не переносившим реальных врагов советского строя и по многим вопросам ему симпатизировавшим, были брошены такие неимоверные силы ОГПУ. Савинков сидел в камере, обставленной как императорский люкс в “Метрополе”, а еду ему привозили из ресторанов. Савинкова мурыжили то прощением, то расстрелом, но он молчал. Однако когда Савинков понял, чего именно от него хотят услышать,– то предпочёл убиться, выбросившись в лестничный пролёт...” “Сталин, безусловно, тоже был осведомлён об этих проклятых деньгах, но первоначально не выказывал к их розыскам никакого интереса. Он либо в них не верил, либо не считал нужным на них опираться. Как известно, сначала Сталин выжал всё, что было возможно, из собственной страны, а потом ему каким-то образом удалось договориться с Рокфеллерами, чьи банки с конца двадцатых втихаря начали кредитовать советскую индустриализацию и перевооружение Красной Армии. Однако в 1933 году, когда Сталину доложили, что после передачи арбатского особняка Второва под резиденцию посла США американцы учинили в здании невообразимый ремонт, вскрывая половицы и вспарывая дранку – не иначе как в поисках банковских шифров, которые мог там спрятать прежний хозяин,– Иосиф Виссарионович был вне себе от ярости. Менжинский с Ягодой сразу же получили втык и жёсткий приказ на возобновление розысков”. “Благодаря сведениям, добытым Ягодой и позднее подтверждённым Ежовым, Сталин был в курсе, что после гибели Савинкова какие-то ниточки к старым царским вкладам могли оставаться в руках Марии Спиридоновой и Христиана Раковского. По этой причине после очередного московского процесса им обоим на всякий случай была сохранена жизнь. Словно почётные узники, они были перевезены в Орловский централ, где условия считались щадящими и их жизни ничего не угрожало. Однако в сорок первом, накануне сдачи Орла, в образовавшейся суматохе про их особый статус то ли забыли, то ли побоялись, что именитые узники могут заговорить у фашистов, и потому расстреляли заодно с остальными политическими...” “Смехотворность суммы в 400 миллионов долларов, которую по соглашению 1997 года Российская Федерация выплатила Франции в качестве компенсации колоссальных царских долгов, аннулированных большевиками, объясняется тем, что фактическая компенсация давно произошла. Французское государство никогда и ни за что не заставило бы своих резидентов, владеющих царскими облигациями, списать их с баланса менее чем за процент от номинальной цены, если бы не опасалось, что новая Россия вдруг когда-либо разыщет сопоставимые по ценности свои активы, которые западные банкиры втихаря пустили в оборот. Однако подобный взаимозачёт юридически возможен только с государственными деньгами, в то время как средства Царя, находившиеся под управлением частных лиц, законным образом не могли быть изъяты или конфискованы... Присутствие в мировой банковской системе активов такого рода является её ахиллесовой пятой и главнейшей из тайн…” Чем больше признания полусумасшедшего и одновременно гениального историка уводили Фуртумова в лабиринты и тайные закоулки событий и человеческих отношений минувших лет, тем сильнее хотелось Геннадию Геннадьевичу продолжать эти сеансы-допросы. Подспудно возникло и желание использовать мозг учёного и для других расследований – однако здесь врачи сказали твёрдое “нет”, предупредив, что ещё немного – и тот испустит дух. Фуртумов отдал распоряжение о прекращении “эксперимента”, историка отправили на реабилитацию в закрытый санаторий, а оглашённые им признания разошлись для проверки по историческим центрам и архивам. Начавшие вскоре поступать ответы подтверждали или с высокой вероятностью допускали возможность соответствующих коллизий. Министр понял, что стоит на правильном пути, и принял решение приступить к активной фазе поисков. Немедленно в адрес руководителей соответствующих органов, служб и организаций за его подписью были разосланы секретные депеши, начинающиеся с одинаковой фразы: “Ввиду вскрытия фактов системного хищения и легализации за границей особо крупных сумм денежных средств предлагаем вам...” – и далее следовали детально расписанные запросы. Все они так или иначе информировали и вопрошали о нижеследующем: 1) предположительно в период с первой по вторую декаду июня на территории Швейцарии находились молодой мужчина и молодая женщина, являющиеся гражданами РФ; 2) обозначенные лица посещали офисы местных банков и юридических фирм под предлогом поиска денежных средств, якобы хранящихся в Швейцарии с дореволюционных времён; 3) согласно поступившей оперативной информации, обозначенные лица нашли указанные средства, что на самом деле может означать тайное открытие ими счетов, с помощью которых предполагается легализовывать (отмывать) доходы, полученные незаконным или мошенническим путём; 4) в связи с изложенным – предлагается отследить перемещение через границу и обратно всех граждан, подходящих под вышеобозначенное описание, в календарном промежутке между 1 и 30 июня; 5) по причине того, что мошенники, запутывая следы, на пути домой могли воспользоваться транзитом через сопредельные со Швейцарией государства, рекомендуется отследить прибытие любых пар, подходящих под имеющееся определение, всеми авиарейсами из Германии, Франции, Австрии и Великобритании и т.д.; 6) осуществить отслеживание и проверку на предмет участия вышеназванных граждан во всех имевших место в последнее время значительных приобретениях недвижимости, драгоценностей, ценных бумаг и т.д., а также обратить внимание на любые другие необоснованно крупные расходы (казино, яхты, спортивный бизнес и т.п.) Справедливости ради надо признать, что образованного и утончённого Фуртумова всегда тошнило от подобных канцеляризмов. Однако здесь был особый случай – поиск в условиях неопределённости требовал, чтобы в нём был задействован предельно широкий круг организаций. А на пути к последним сквозь многочисленный аппарат даже самые изящные и красивые инструкции, сформулированные Фуртумовым лично, неизбежно трансформировались бы в малопонятные и витиеватые просьбы-пожелания, от которых едва ли был толк. Поэтому отдельно Геннадий Геннадьевич не преминул по собственным спецканалам связаться с организацией, ведающей контролем за “цифровой жизнью” населения, дабы получить возможность проанализировать файлы с мобильными звонками и электронными письмами всех без исключения российских граждан, находившихся в Швейцарии в указанный период. К чести руководства этой организации, в выполнении фуртумовской просьбы было отказано по причине “возможного нарушения конституционных прав широкого круга граждан, посещающих Швейцарию для решения личных и общественных задач”. В телефонном разговоре с Фуртумовым по закрытой линии её шеф высказал пожелание максимально точно сообщить, чьи именно телефоны нужно слушать, а компьютерную почту – читать. Фуртумов находился в состоянии близком к бешенству, проклиная себя за столь неосмотрительно данное генералу Могилёву согласие всецело принять на своё ведомство работу по теме “царских сокровищ”. На совещании в узком кругу заместители Фуртумова, все как один, поставили вопрос о необходимости выходить на источник во что бы то ни стало. “Но это же война!” — пытался возражать Фуртумов, прекрасно понимая, что перевербовка агентуры у своих коллег – дело скверное, рискованное и даже в случае успеха не сулящее оправдывавших бы его барышей. Однако заместители настаивали именно на таком варианте. Один из них обосновывал свою позицию тем, что конкурирующее ведомство из-за ухода на пенсию генерала Могилёва и связанных с этим пертурбаций временно выбито из колеи и может подвоха не заметить. Другой заместитель обратил внимание, что закрывать “направление” нельзя, ибо о нём уже прознали “наверху”, и прекращение работы по “царской теме” вряд ли одобрят. Фуртумов тем не менее продолжал колебаться. Конец его сомнениям положил третий заместитель, предложивший объединить розыск “источника” с работой по новому срочному и сверхважному делу – ибо только что в Швейцарии удалось засечь поступление откуда-то с Востока “невероятных денежных масс”, из-за чего все ресурсы ведомства надлежало бросить на выяснение обстоятельств и интересантов данной операции, угрожающей стабильности мировой валютной системы и как следствие – сохранности отечественных финансов. В этих изменившихся условиях разовая перевербовка второстепенного агента вполне могла под шумок сойти с рук. Почувствовав облегчение, Фуртумов ответил согласием, и в тот же день выдал все необходимые для розыска и перевербовки указания и инструкции. Заместитель, курирующий данное направление, многозначительно пообещал, что действия его людей будут изящными, остроумными и опирающимися на реальный “субстрат”. * * * По возвращении из Парижа Майкл Сименс решил взять паузу, чтобы позволить состояться событиям, которые теперь с неизбежностью должны были произойти, формируя необходимую для реализации его хитроумного плана последовательность. В воскресенье вечером он позвонил Авербаху и поинтересовался, не имеются ли у того к нему срочные дела. Уяснив, что дел нет, он сообщил партнёру, что намерен взять отпуск дней на десять-двенадцать и уехать отдохнуть “куда попрохладней” – либо в Альпы, либо в Скандинавию. В понедельник он улетел в Копенгаген, чтобы провести неделю в клубной гостинице вблизи Хельсингёра. Ни разу не появившись на поле для гольфа, он истреблял время в чтении и долгих прогулках по морскому побережью, где с наслаждением дышал свежим морским воздухом, наблюдая за недалёким шведским берегом. Зундский пролив, в любое время суток и в любую погоду расчерченный силуэтами судов, огней и живущий лишь ему одному ведомыми заботами и порядком, представлялся воплощением столь же самодостаточной и независящей от желаний, намерений и действий отдельного человека всеобщей жизни, которую нельзя постичь, но у которой можно отвоевать и обиходить свой крошечный персональный уголок. Думая о подобном уголке, тихом и комфортном, отвоёванном годами трудов и самоограничений, Майкл до горечи в душе пожалел, что ввязался в свои последние грандиозные проекты. Под прохладным и сдержанным в оттенках северным небом они стали казаться излишне суетливыми, непропорциональными и нелепыми. Он не боялся провала или иных опасностей, связанных с осуществлением его замыслов, поскольку не испытывал критической нужды в деньгах и был убеждён в собственных силах и расчётах на все сто. Однако невозможность соотнести и связать их результаты со своей подлинной внутренней потребностью, которая всё чаще устремлялась от сверкающих вершин успеха к молчаливому наслаждению, доставляемому созерцанием холодного и величественного простора, вызывала в нём смущение и оторопь. Чтобы не позволить этим пессимистическим настроениям овладеть собою в полной мере, вторую часть отпуска Майкл провёл в Риме. Правда, Рим его тоже разочаровал: столь любимое буйство красок и небесной синевы, которым славна итальянская весна, в пыльном и жарком летнем мареве не были способны себя проявить. Тем не менее за время отдыха удалось немного набраться сил и отчасти привести в порядок нервы, измотанные неизбежным в бизнесе многолетним напряжением. К тому же прошло достаточно времени, чтобы задуманные Майклом процессы получили актуализацию и могли начать приносить первые плоды. Вернувшись в Женеву, он прежде всего провёл несколько встреч по линии своей главной головной боли – “восточного трансфера”. К счастью, здесь всё было в порядке: открытые для перекачки денег камуфляжные фирмы исправно работали, сотни тысяч тонн сахара, хлопка и соевых бобов по всем мореходным путям мира плыли к потребителям, а бумаги хедж-фонда были успешно эмитированы и обращались на биржевых площадках. Для приёма и легализации восточных миллиардов всё было готово, стартовый пистолет заряжен и лежал, если так можно выразиться, на рабочем столе у Майкла. Но прежде чем дать сигнал, Майклу нужно было убедиться, что в соответствии с его замыслом вокруг швейцарской банковской системы усилилась активность “товарищей из Москвы” – дабы его друзья-англичане, всегда ревностно присматривающие за последними, оказались бы сбитыми с толку и без помех пропустили опекаемый им денежный поток, идущий, подобно солнцу, с Востока на Запад. Чтобы выяснить, удалось ли спровоцировать русских на розыск царских денег, Майкл использовал самые разнообразные способы. Он обстоятельно и подолгу говорил по телефону и встречался с финансистами, включая тех, с кем не общался много лет, делал зондирующие запросы, постоянно посещал VIP-офисы банков, инвестиционных компаний и юридических фирм, а также завтракал, обедал и ужинал исключительно в лучших ресторанах или при отелях, где имелась возможность наблюдать за публикой – чтобы если улыбнётся удача, то выловить среди баловней судьбы нетипичные лица, характерные для тянущих лямку казённой службы бывших соотечественников. Уж что-то, а прирождённый физиогномизм Майкла позволял ему безошибочно выявлять “русских” в любом обществе и при любой обстановке, и он вполне мог быть уверен, что сумеет найти различие между заурядным жуликом, прячущим в швейцарских банках нажитые непосильным трудом доллары, от живущего на зарплату и командировочные задрипанного лубянского офицеришки, в какие бы стильные и дорогие одежды тот здесь ни рядился. Однако шли дни, а ничего нужного и ожидаемого не происходило. Майкл начал заметно нервничать, и для того, чтобы хоть чем-то оправдать уходящее впустую время, он решил “сдать” англичанам случайно подвернувшегося средней руки олигарха из Украины, обратившегося к нему за консультацией. Майкл не просто передал Люку копии документов, по которым можно было проследить, как мошенник из Запорожья уводил и прятал восемьдесят миллионов долларов, полученных от индийского бизнесмена, но и представил дело таким образом, будто речь идёт о скрытом финансировании широкой и важной политический силы. Расчёт отчасти сработал – Люк и его команда в Женеве, Цюрихе и Лугано предметно засели за проработку незадачливого украинца. Однако одного лишь этого мизерного успеха было недостаточно. Требовалось переключить внимание англичан именно на русских, однако русские, как назло, ничем особым себя не проявляли. Майкл даже начал задумываться – а сработала ли его наживка с царскими деньгами вообще? Ведь вполне возможно, что Россия, пухнущая от нефтедолларов, не проявит к царским депозитам того интереса, который был бы естественным и предсказуемым лет пятнадцать или двадцать тому назад. Жаль, если это так, и если его натренированный на стремительный анализ всех ходов и вариантов ум не обратил внимания на столь очевидную возможность! Одновременно Майкл начинал допускать, что за прошедшие годы русские спецслужбы могли поменять тактику и методы работы, и поэтому, вероятно, сегодня не имеет особого смысла выискивать в женевских интерьерах гостей с угловатыми манерами и незаглаженными следами от ушанки, как представлялось ему раньше. Правда, продолжая в глубине души считать свою бывшую родину страной отсталой и неспособной к ярким импровизациям, он не вполне такому варианту доверял. Тем более – как именно искать русских шпионов в их новом облике, ежели бы таковые появились,– Майкл плохо представлял. К счастью Майкла, в один из дней к Авербаху напросился гость, который в достаточной мере соответствовал нужным параметрам. Это был говорящий на русском языке смуглый и черноволосый азиат в безупречном изящном костюме, приехавший на встречу на белоснежном “Аston Martin”. На его визитной карточке был указан адрес в хлебном городе Ташкенте, а суть обращения состояла в розысках следов старинного депозита, в незапамятные времена положенного в швейцарский банк одним из бухарских эмиров. Интересным моментом для Майкла показалось то, что документы на процентную часть доходов от депозита бухарского эмира в своё время были оформлены на Министерство двора в Санкт-Петербурге – видимо, с целью обойти содержащийся в Коране запрет на ростовщичество. Теперь же восточный гость, в подтверждение своего родства с эмиром разложивший на столе целую кипу бумаг, нуждался в консультациях по розыску процентного счёта. “Ситуация абсолютно конгруэнтна русскому сокровищу”,— сразу же решил Майкл, по достоинству оценивая изворотливость русских, придумавших столь необычный ход. В тот же вечер, набросав краткую записку о состоявшейся встрече и захватив с собой копии оставленных шикарным азиатом бумаг, Майкл встретился в кафе с Люком Себастьяном. Люк, как всегда, был весел и остроумен, внимательно выслушал и поблагодарил за информацию, после чего они, словно досужие студенты, битый час болтали о достоинствах одной общей знакомой, решившей переселиться сюда из Канады и нуждавшейся в протекции. Майкл давно встречался с этой девушкой и был бы не прочь продолжать это делать, однако чтобы умаслись Люка, на этот раз не стал противится опеке и участию в её судьбе со стороны англичанина. Итак, пусть с небольшим “отставанием от графика” и слегка не по плану, но нужные ходы были сделаны, и процесс по приданию огласки “русским розыскам” двинулся вперёд. Майкл наконец-то получил возможность сосредоточиться на своём главном и приоритетном проекте. Тем более что заказчики последнего, обеспокоенные задержкой, понемногу начинали волноваться. Однако Майкл сильно бы удивился, если узнал, что Люк совершенно не спешил отрабатывать информацию об открывшихся бухарско-петербургских богатствах, поскольку по долгу службы был вынужден сосредоточиться на срочной проверке по одному чрезвычайно важному и приоритетному поручению, поступившему от высшего руководства. Речь шла как раз о той самой мегасделке, которую готовил и опекал Майкл. Разумеется, что как и любой бизнесмен, в своих операциях Майкл просчитывал максимально возможное число сочетаний факторов успешных и неблагоприятных, на основе комбинаций которых в дальнейшем разрабатывались удобоваримые планы действий. Но он же и знал, что обязательно будет сохраняться вероятность угодить в несколько критических ситуаций, выбираться из которых всегда крайне сложно, а иногда – невозможно вообще. Из них-то и складывался тот самый риск, осознание которого насыщает адреналином кровь финансиста, однако чьё наступление означает неминуемый провал. Согласившись на работу с деньгами с востока, Майкл прекрасно понимал, в какой части поля возможных обстоятельств и ходов находится эта гибельная зона, страшился её и надеялся, что ему повезёт в неё не вляпаться. На крайний случай у него имелся пусть не самый привлекательный, однако вполне надёжный план – закрыть свой публичный бизнес и переместиться под крыло Люка. Майкл знал не понаслышке, сколь ценят и защищают британцы тех, кто продуктивно на них работает, и потому имел абсолютную уверенность, что любая подобного рода просьба с его стороны будет удовлетворена. А случилось то самое труднопредсказуемое и непреодолимое в рамках обычных человеческих усилий событие, которое сразу же поставило крест на планах Майкла грандиозно заработать и уйти на покой – информация о мегасделке просочилась на Запад. Майкл допускал, что в силу масштаба американцы или англичане через свою обширную агентуру рано или поздно о ней прознают, однако до последнего был уверен, что на установление её связи с придуманными им, Майклом, финансовыми транзакциями уйдут месяцы или даже годы, за которые он успеет замести следы – всё остальное его не интересовало, утечка общих сведений не была страшна. А в том, что наиболее болезненных и опасных адресных утечек в ближайшее время ни в коем случае не произойдёт, его множество раз заверяли восточные заказчики, которые сами их боялись пуще огня и авансом расправлялись со всяким в своём окружении, кто мог быть заподозрен даже в ничтожнейшей нелояльности. На одной из встреч в качестве доказательства суровости царящих в их стане нравов Майклу даже показали видео с отрезанием чьей-то головы. Однако каким-то непостижимым образом утечки не только произошли, но то ли начались столь рано, то ли оказались столь верными и точными, что завершающие этапы швейцарского трансфера необратимо перемещались под английский “колпак”. Майкл не был бы собой, если б не сумел почувствовать неладное на самой ранней стадии – когда из китайского и бразильского банков практически одновременно поступили сообщения о неожиданной проверке аккредитивов, которыми финансировались организованные в качестве технического прикрытия морские перевозки. Вскоре без объяснения причин стал улетать в Лондон Люк – сперва всего на день, а вскоре – на все три. Затем работающие на Майкла брокеры начали жаловаться на внимание “регуляторов” к оффшорным счетам, заметно выходящее за рутинный контроль, из-за чего под разными предлогами стали задерживаться расписанные Майклом буквально по часам платежи. Было ясно, что операция получила огласку, а раз получила огласку – то и навернулась. В результате значительная часть денег, измеряемая десятками миллиардов, теперь рискует элементарно пропасть на заблокированных счетах. Рассуждать о гешефтах в этих условиях не имело смысла, поскольку под угрозой оказывалась уже сама жизнь. Под наскоро выдуманным предлогом Майкл прекратил партнёрство с Авербахом, сменил машину и переехал жить из Каружа в Вернье. Затем при первой же возможности он обратился к Люку с рассказом о своих проблемах и твёрдым намерением в обмен на безопасность сдать англичанам из погибающей сделки всё, что они пожелают заполучить. Разговор с Люком был тяжёлым и длился не один час. Чтобы максимизировать шансы на благоприятный исход, Майкл, словно на исповеди, выложил ему всё, что знал. Люк, гордый и невозмутимый, как герой Яна Флеминга, всё это время только молча слушал и записывал. И лишь в самом конце встречи, когда несчастный Майкл уже был близок к отчаянью, Люк ответил, что он “отлично понял” и теперь постарается “проблему решить”. При этом условием своего покровительства он поставил возвращение Майкла к руководству завершающей фазой его финансовой махинации. Изумлённый этим решением, Майкл распрощался со своим благодетелем, практически не спал ночь и наутро, мучаясь от сомнений и страха, приступил к оставленной было работе. И случилось чудо: проблемы, ранее парализовавшие волю Майкла, вдруг стали разрешаться со сказочной быстротой. Все зависнувшие платежи оказались исполненными, а от намёков на чей-то навязчивый контроль не осталось и следа. Вскоре Майкл получил возможность во время конфиденциальной встречи с представителями заказчиков передать последним необходимые для завершения сделки бумаги и ключи от номерных счетов, а спустя день на его собственных депозитах, открытых в Андорре и Лихтенштейне, засияли семизначные цифры гонорара. Поскольку сделка завершилась под контролем тех, кто контролирует мировой порядок, можно было не опасаться за сохранность заработанного. Оставался, правда, риск “неадекватных действий” со стороны полукриминальных заказчиков сделки, если бы со временем они осознали, что именно натворил Майкл – хотя, скорее всего, осознание подобного явилось бы делом нескорым. Поэтому Майкл, решив более не искушать судьбу, занялся подготовкой к закрытию дел и эмиграции в Новую Зеландию. На очередной встрече с Люком Майкл искренне поблагодарил того за помощь и сообщил, что готов передать ему в распоряжение любую часть полученного гонорара, поскольку “желал бы теперь отдохнуть”. И снова получил возможность убедиться в благородстве своего английского друга, который принципиально отказался что-либо от Майкла принимать. Между тем переход провёрнутой Майклом финансовой аферы под контроль англичан поставил перед лондонским начальством Люка задачу предметно выявить, кто мог стоять за перемещением таинственных миллиардов. Разумеется, в разработку попали носители всех имён и псевдонимов, которые были сообщены Люку Майклом. К несчастью, и сам Майкл не избежал такой же участи. Некоторое время спустя Люк был снова вызван в Лондон, где с интересом узнал о результатах отслеживания местонахождения Майкла по его мобильному телефону. Речь, разумеется, шла о не о путешествии в Данию и Италию, где всё было предсказуемо и объяснимо, а о неожиданной поездке в Париж, во время которой телефон Майкла длительное время не работал. “Отключение айфона некритично для трекинга,— пояснил Люку курирующий “разработку” офицер британской контрразведки,— поскольку необходимый минимум данных о местонахождении владельца всё равно продолжает передаваться с аппарата на дружественный нам сервер. Смотрите, насколько нетипичным для туриста является перемещение объекта: от Лионского вокзала по 14-й линии метро он сначала едет до Пирамид, оттуда разворачивается и спускается к Берси, попутно где-то в тоннеле отключая телефон; после этого, находясь в XII округе, следует оттуда наземным транспортом, видимо на такси, в отдалённую часть города. Там объект находится некоторое время – и выезжает с одним местным типом в ресторан Фурне, причём тот тип где-то на половине пути, видимо, о чём-то подумав, тоже отключает свой мобильный телефон!” “А удалось ли установить, что это был за тип?” — поинтересовался Люк у офицера. “Да, номер принадлежит натурализованному выходцу из Латинской Америки. Наши французские коллеги предполагают, что он связан с русскими. Однако это – далеко не всё! Несмотря на то, что они оба поотключали все имевшиеся с собой электронные устройства, нам удалось вытащить из операторских серверов нескольких разговоров, которые велись с телефонов людей за соседними столиками. Беседа наших объектов звучит там задним фоном, однако мы сумели её очистить и максимально восстановить. Вы скоро получите доступ к файлу с расшифровками, однако можете быть уверенными уже сейчас, что это был разговор двух русских шпионов”. “И о чём же шла речь?” — поинтересовался Люк. “Насколько я могу судить – о каких-то нашедшихся в Швейцарии деньгах русского царя и необходимости вернуть их в Россию”,— бесстрастно ответил офицер. Итак, рассуждал про себя Люк в ожидании совещания у высокого босса, благодаря поистине фантастическим возможностям современной цифровой цивилизации одна из тайн, тщательно скрываемых его приятелем, неожиданно выплыла наружу. “Это означает,— продолжал он выстраивать в своей голове единственно правильную версию,— что в деле о восточных миллиардах проявились столь нежелательные для нас признаки гипотетического русского контроля… С другой стороны, старина Майкл не только привёл восточные деньги под наш реальный контроль, но и вполне искренне сдал нам всех, кто стоял за его сделкой. Но в то же время разговор с “русским латиносом” в ресторане Фурне – факт, который не затрёшь. Поэтому теперь, чтобы самому не оказаться под подозрением в неосмотрительности или чего хуже,– мне следует ничего не предпринимать и дожидаться руководящих указаний!” Руководящие указания поступили в тот же вечер в ходе закрытого совещания. Люк высказал острожное предположение, что его женевский приятель, встречаясь с русским связником по вопросу “царских денег”, мог разыгрывать карту, совершенно отличную от “восточного трансфера”. Тем более, особо подчеркнул он, Майкл Сименс поспешил поделиться информацией о странных розысках счетов бухарского эмира – очевидно, также намереваясь передать концы этого дела в Лондон. “Но вы же не станете возражать, что ваш подопечный ведёт жизнь состоявшегося двойного агента?— возразил ему вальяжный хозяин кабинета, статус которого исключал возможность любых возражений.— А мы, как известно, приемлем продолжение работы с подобными артистами только в тех случаях, когда сами делаем их таковыми”. “Сэр?” “Что – сэр?” “Сэр, вы полагаете, что Сименса нужно устранить?” — спросил у босса Люк, неподвижно глядя в сторону Ламбетского моста. “Ну, зачем же так сразу!— ответил тот, улыбаясь.— Насколько мне известно, один из излюбленных приёмов русских называется “стратегической дезинформацией”. Вот и давайте-ка воспользуемся их любимой фишкой для того, чтобы вскрыть некоторые из их позиций. Мы же ведь не убийцы – дадим вашему подопечному шанс принести для нас пользу, а затем – пусть выпутывается сам!” “Сэр, но у нас нет стопроцентных оснований считать, что русские знают про восточные деньги, это всего лишь рабочая гипотеза,— попытался возразить боссу Люк.— Поэтому имеется риск отпускать Сименса в их распоряжение со всей той бесценной информацией, которой он располагает”. “Правильно думаете,— ответил босс.— Но не забывайте, что у русских есть любимая поговорка: “С паршивой овцы – хоть шерсти клок”. Так вот, давайте этот клок получим – не отпуская вашего Сименса далеко, сделаем утечку, из которой русские поймут, что их агент, сработавший по теме царских счетов, трудится и на нас. По треску веток от вашего подопечного узнаем, где прячутся охотники. От вас, Люк, я требую только одного – чтобы всё это время ваш артист не покидал Женеву и находился под неусыпным наблюдением!” Люк утвердительно кивнул. “По какому каналу будем информировать Москву?” — неожиданно поинтересовался один из участников совещания, с которым Люк визуально был знаком, однако имени и должности не знал. “Обратитесь к известному вам внуку адвоката Первомайского,— пояснил руководитель.— Это один из наших старейших каналов в Москве. Хотя этот внук трудится обыкновенным журналистом, он способен доставить информацию на самый верх без публичной огласки”. “Но сэр,— испуганно возразил порученец,— этим поступком мы с потрохами Первомайского сдадим!” “Ничего смертельного. Третий Первомайский – работник прессы и сугубо гражданское лицо, его жизни и свободе ничто не угрожает. Всё их семейство достаточно потрудилось на нас, и за них более нет смысла держаться. Главное – русским должно быть сообщено точное имя вашего, Люк, финансиста, с неопровержимыми доказательствами того, что он намеревается увести деньги несчастного русского царя в нашу сторону. И ещё – не забудьте дать понять русским, что помимо темы царских денег источник знает несколько чувствительных моментов, связанных с участием в апрельском героиновом скандале кое-кого из их синклита. Подстрел |
Похожие:
 | Редакция с учетом изменений №1, утвержденных Приказом от 07. 06. 2016 №236, размещена на Сайте Банка 08. 06. 2016, введена в действие... | | Редакция с учетом изменений №1, утвержденных Приказом от 07. 06. 2016 №236, размещена на Сайте Банка 08. 06. 2016, введена в действие... |
 | Редакция от 18. 09. 2015 г., 24. 12. 2015 г., 14. 01. 2016 г., 10. 05. 2016 г.,19. 05. 2016 г | | Редакция от 18. 09. 2015 г., 24. 12. 2015 г., 14. 01. 2016 г., 10. 05. 2016 г.,19. 05. 2016 г |
| Утвержден постановлением Администрации муниципального образования Алапаевское от 11 ноября 2014 года №1076 (с изменениями от 27 января... | | Бурятия от 27. 05. 2016 №97 «Об утверждении Антикоррупционной программы Республики Бурятия на 2016-2017 годы» приказом Минздрава... |
| Аннулирование (отзыв) сертификата ключа проверки электронной подписи Пользователя уц 13 | | Учитывая, что 30 апреля 2016 года приходится на выходной день, то с учетом положений статьи 1 Налогового кодекса Российской Федерации... |
| Внуково города Москвы от 21 июня 2016 года и решение судьи Солнцевского районного суда города Москвы от 01 сентября 2016 года по... | | С 1 июля 2016 года территория Калининградской области участвует в реализации пилотного проекта по прямым выплатам пособий и уплаты... |