Российское философское сообщество и трансляция философского знания в XX веке
Скачать 2.76 Mb.
|
| соответствует роду моих способностей, и при значительных размерах (я предполагаю листов 40) исполнение её может иметь научное значение, тем более что, насколько мне известно, все общие исследования о гнозисе (разумеется, на западе: у нас еще ничего не было) написаны до открытия книги Ипполита, а в этих книгах некоторые гностические системы, напр., Василида представляются с иным и более философским смыслом, чем у Иринея или Епифания. Здесь, разумеется, нельзя иметь всех материалов, и я думаю для этого отправиться летом за границу на 1 год и 3 месяца, как обыкновенно посылают, и большую часть этого времени думаю провести в Лондоне, тем более что за границей, кажется, только в Англии можно жить зимой...» [5]. Его состояние накануне призыва на третье свидание, в Лондоне, неплохо описано находившимися с ним коллегами И.И. Янжулом и М.М. Ковалевским. Они в один голос говорят о его замкнутости, нелюдимости и нервности. В.С. Соловьев настолько поразил И.И. Янжула неустроенностью своего быта, аскетичным видом (являвшимся следствием неправильного питания и полувегитарианства), что тот предположил в письме домой, что В.С. Соловьев должен сойти с ума, так как слишком много интеллектуально работает для своих лет. Жена Янжула писала о В.С. Соловьеве родным: «Он очень слабый, болезненный, с умом, необыкновенно рано развившимся, пожираемый скептицизмами и ищущий спасения в мистических верованиях в духов» [3, с. 615]. Эмоционально он был перенапряжен, о чем свидетельствуют нервный срыв, описанный с И.И. Янжулом. Во время ужина возник спор о значении В. Белинского, закончившийся тем, что В.С. Соловьев заявил, что он уже сейчас сделал больше В. Белинского, чем вызвал возмущение сотрапезников, после чего разрыдался. Кстати, перед отъездом в Англию он также пережил любовное разочарование, не встретив взаимности у своей ученицы Е. Поливановой, отказавшейся выйти за него замуж. Это не могло не вызвать некоторой эмоциональной подавленности. Своего рода способом «вытеснения» опыта неудачных любовных переживаний, наверное, можно считать его циничные разговоры о женщинах, скабрёзные анекдоты, склонность к рассказыванию которых отмечается И.И. Янжулом и многими, кто его знал в поздний период (в том числе сестрой М.С. Безобразовой, что было предметом семейных столкновений). В это время происходит его разочарование в английских спиритах, большинство из которых он признает шарлатанами. Но, следует подчеркнуть, что именно к этому периоду относятся сохранившиеся рукописи с образцами его автоматического письма, содержащие обращение к нему св. Софии (которые он интерпретировал как собственный медиумический опыт). «Я открою большую тайну. Люди могут господствовать над силами природы, если только они решительно откажутся от всех земных целей; Ты ясно, о друг мой, видишь всё, что нужно для этого. Ты должен стараться одолеть Демиурга в себе, чтобы овладеть силой его вне себя» [6, с. 73]; «Одобряю мнение Сведенборга о ничтожестве человеческого ума в самом себе. Ты должен управляться, безусловно, влиянием свыше. Мы будем сообщать тебе посредством письма всё, что ты должен делать относительно твоего дальнейшего просвещения светом духовным; Я дотронулся до края ангельской одежды. Между мною и тобой … свет небес. София» [6, с. 173]. В лондонский период он читает исключительно мистическую и эзотерическую литературу. Об итогах своего чтения он позднее напишет: «У мистиков много подтверждений моих собственных идей, но никакого нового света, к тому же почти все они имеют характер чрезвычайно субъективный и, так сказать, слюнявый. Нашел трёх специалистов по Софии: Георг Гихтель, Готфрид Арнольд и Джон Пордедж. Все трое имели личный опыт почти такой же, как мой, и это самое интересное, но собственно в теософии все трое довольно слабы, следуют Бэму, но ниже его. Я думаю, София возилась с ними больше за их невинность, чем за что-нибудь другое. В результате, настоящими людьми все-таки оказываются только Парацельс, Бэм и Сведенборг, так что для меня остаётся поле очень широкое» [7, с. 200]. Хроника событий, связанная с его наиболее ярким видением Софии, известна: сидя в библиотеке, находясь в своего рода отчаянии от невозможности собрать воедино пеструю картину мистических «опытов» и понять их суть, он услышал голос, зовущий его в Египет, обещающий ему встречу. После этого он, собравшись, уезжает в Каир, уведомив мать о том, что он нуждается в перемене климата, и работе в Египте. Проехав, не останавливаясь, через Европу, он поселился в каирском отеле, в котором предполагал прожить 4 месяца, но уже через неделю отправился в Фиваидскую пустыню, где и происходит очередное «свидание». Голос приказал ему: «В пустыне я – иди туда за мной» [6, с. 122]. После этого он незамедлительно отправляется в пустыню в обычном европейском костюме и в цилиндре. И в таком одеянии был принят бедуинами за чёрта, сначала схвачен ими, а затем благополучно отпущен. Тем временем настала ночь, и В.С. Соловьеву пришлось ночевать на голой земле при нуле градусов, прислушиваясь к завыванию шакалов и всматриваясь в странный блеск разгоревшихся в ночи звёзд: И долго я лежал в дремоте жуткой, И вот повеяло: «Усни, мой бедный друг!» И я уснул; когда ж проснулся чутко, – Дышали розами земля и неба круг. И в пурпуре небесного блистанья Очами, полными лазурного огня, Глядела ты, как первое сиянье Всемирного и творческого дня. Что есть, что было, что грядёт вовеки – Все обнял тут один недвижный взор … Синеют подо мной моря и реки, И дальний лес, и выси снежных гор. Всё видел я, и всё одно лишь было – Один лишь образ женской красоты … Безмерное в его размер входило,- Передо мной, во мне – одна лишь ты. О, лучезарная! Тобой я не обманут: Я всю тебя в пустыне увидал … В душе моей те розы не завянут, Куда бы ни умчал житейский вал. Один лишь миг! Видение сокрылось – И солнца шар всходил на небосклон. В пустыне тишина. Душа молилась, И не смолкал в ней благовестный звон. Рассказывая потом об этом, он разным собеседникам по-разному объяснял причину своего визита в пустыню: поиски племени, сохраняющего тайное каббалистическое учение (М.М. Ковалевскому), или желание познакомиться с отшельниками, и то, что он «хотел видеть Фаворский свет и видел его» (В.А. Пыниной-Ляцкой). Можно говорить о том, что это было наиболее яркое положительное видение в его мистическом опыте, носившее и зрительный, и слуховой характер. Возвращение домой было связано с некоторыми житейскими перипетиями. Он повредил себе ногу и неделю провел в больнице в Неаполе, совмещая выздоровление с легким ухаживанием за Н. Ауэр. При этом следует подчеркнуть, что пребывание в Англии, Италии, Франции вызывает у него полное равнодушие – он нигде ничего не осматривал; жители, с их нравами и обычаями, вызывали у него раздражение, на него «накатывала» такая тоска, что при первой же возможности он всё бросал и переезжал дальше. В Париже работал в Национальной библиотеке и писал эзотерический трактат «София», начатый еще в Каире сразу после «свидания», который предполагал представить как докторскую диссертацию. Именно в нем была сделана первая попытка позитивного изложения начал философии, теологии, гносеологии, онтологии, историософии и провозглашен идеал цельного знания, универсальной науки. Этот трактат А.Ф. Лосев, как известно, превосходно относящийся к В.С. Соловьеву, назвал «жутким философско-мистическим наброском», преисполненным «стихийным и неистовым бурлением разного рода сложных страстей философского, теософского и оккультного характера вперемешку с тем, что иначе и нельзя назвать, как философским бредом» [8, с. 223]. Трактат остался незавершенным и неизданным, но из него затем выстроилась система «всеединства» и учение о богочеловечестве. В Москве с ним происходит череда не очень приятных и «стрессовых» ситуаций. Вернувшись к преподаванию, он оказывается вовлечен в «профессорский скандал», связанный с реакционным университетским уставом, предложенным Катковым, с которым перестали здороваться все, кроме ректора С.М. Соловьева (которого к этому обязывало место) и В.С. Соловьева, который был за христианскую терпимость, чем вызвал крайнее возмущение коллег и непонимание отца. Поэтому В.С. Соловьев переезжает в Петербург и в 1877 году поступает на службу в учёный комитет Министерства народного просвещения, читает лекции в Петербургском университете и на Высших женских курсах. Разочарованием обернулось выступление с циклом лекций «Чтения о Богочеловечестве», в которых он изложил свою философскую концепцию. Несмотря на успешное, с внутренним «подъемом», изложение, они были встречены публикой довольно холодно. В 1879 году умирает отец, что, естественно, было большим горем для него, а затеянные членами семьи споры за наследство приводят к тому, что он отказывается от издательских прав на произведения отца в пользу Всеволода. Все это происходит на фоне его страстного увлечения Софьей Петровной Хитрово, дамой замужней, но с мужем не живущей, что давало ему надежду на брак, которая то возникала, то пропадала в течение 10 лет. Увлечение было столь сильным, что С.П. Хитрово представлялась ему своего рода земным воплощением вечной Женственности, Софии, Премудрости Божьей. Семья С.П. Хитрово (а она была племянницей С.А. Толстой, увлекалась оккультными и метапсихическими явлениями, в ней всё было пронизано оттенком мистической духовности) оказалась благоприятной средой, сочувственно относящейся к мистическому опыту В.С. Соловьева, воспринимаемому без всякой критики. Жизнь вне привычного семейного круга в Петербурге, тоска по любимой женщине, неинтересная работа в Министерстве сделали его, по собственному определению, «мизантропом». Именно в это время в его черновых записях много образцов так называемых «автоматических» записей голосов, который он слышал. Эти записи выполнены изменившимся почерком, что характерно для человека, находящегося в состоянии измененного сознания. Почерк либо небрежно-размашистый, либо округлый, неразборчивый, мелкий. Слова сливались, исчезали знаки препинания между ними, появлялись орфографические ошибки, бессмысленные слова. Иногда одно и тоже слово начиналось по нескольку раз. Характерны внезапные переходы «диктанта» с французского языка на русский и наоборот (есть также записи на немецком и латинском языках). Нередко, записав какую-либо фразу «под диктовку», Соловьев переписывал её нормальным почерком, как бы уяснения её смысл: «Я буду всегда с тобой, Я люблю тебя милый. Я твоя теперь навсегда. Жизнь моя, радость моя, всё мое» [9], «Мы должны друг друга любить всей душой. Мы для этого созданы. Я не могу быть одна. Я должна жить твоей жизнью. Мудрость требует, чтобы мы были одним человеком». И далее: «Мы будем жить одной жизнью. Я дам тебе силы сделать все, что ты должен. Я буду твоею в этой жизни и в будущей. Мы будем всегда жить одной жизнью» [10]. В 80-90-е годы видения, которые посещают В.С. Соловьева, меняют свой характер. Если в юности они были радостными, то потом предметом видений становиться преимущественно нечистая сила и Сатана, искушающий и преследующий его. Причем эти видения были не менее яркими слуховыми, зрительными и тактильными галлюцинациями. Эти проявления протекают на фоне сниженного настроения. Весьма впечатляюще свидетельство А.Ф. Кони, который рассказывает, как зимой 1899 года после обеда у Стасюлевича они возвращались с В.С. Соловьевым, который был в весьма приподнятом настроении, смеялся и рассказывал комичный случай с дамой, приехавшей на богомолье. Они решили выпить вина, и пока А.Ф. Кони распоряжался, оставив В.С. Соловьева одного в комнате, с ним произошли поразительные перемены. Он сделался бледным, взгляд его блуждал, и он спросил А.Ф. Кони, верит ли он в реальное существование дьявола, потому что для него он существует несомненно и так же реально, как сам А.Ф. Кони, и сообщил, что он его только что видел в этой комнате. В.С. Соловьев рассказал А.Ф. Кони, как, проснувшись во время путешествия в Индии в каюте, он увидел чёрта и сказал ему о том, что Христос воскрес, на что чёрт ответил: «Он воскрес, а я тебя оседлаю» и навалился на него и стал душить. Только читая молитвы старцев, он сбросил чёрта и выскочил на палубу парохода, где потерял сознание. Последние восемь лет жизни он вполне серьезно говорил о пришествии Антихриста, как о факте неизбежно скором, который для него очевиден в силу собственного опыта. В.Л. Величко вспоминал об одном разговоре с В.С. Соловьевым за месяц до смерти, в котором тот сказал: «Я чую близость времен, когда христиане будут собираться на молитву в катакомбах, потому что вера будет снова гонима.… Разве ты не видишь, кто надвигается? Я вижу, давно вижу». Подобные слова он слышал не в первый раз – В.С. Соловьев говорил об этом раньше более спокойно, «с научным спокойствием» [11, с. 269]. Он продолжал слышать голоса, которые зовут его в Египет и Индию. В автоматических записях от 1880 года встречается следующее послание: «София. Я думаю, что ты должен непременно ехать в Индию. Я думаю, что ты начнёшь там своё дело… Милый мой, я люблю тебя бесконечно и для тебя могу отдать всё, что мне дорого. Я, может быть, поеду с тобою. Милый мой, люби меня, так, как я тебя люблю. София» [12, с. 73]. Характеризуя образ жизни В.С. Соловьева в 80-90-годы, следует сказать просто – он был неправильный. В.С. Соловьев не имел постоянного жилья, небрежно обращался с деньгами, хотя литературным трудом зарабатывал много, но деньги раздавал и оставался совсем без средств, поэтому нередко бедствовал, не имея самого необходимого. Работал ночами, с 20-22 часов вечера до 6-7 часов утра, писал помногу, доходя до физического и эмоционального истощения (рассказывал, что самое трудное время 4 утра, в которое он специально садится в неудобное кресло, и так как сильная усталость берет свое – засыпает, но уже через 5-10 минут просыпается от неудобства позы). Питался нерегулярно, иногда раз в день, исключительно постной пищей, периодически злоупотреблял алкоголем. Страстно влюблялся в женщин, с которыми в принципе не мог организовать семьи – ярких, умных, властных и эмоционально холодных (как определила Е.И. Боратынская – тип «Далилы»), что предопределяло несчастный характер его влюбленностей. Эти женщины его мучили, «и к самим мучениям этим его как бы влекло» [13, с. 474]. Его физическое состояние, не особенное крепкое в юности, о чем уже упоминалось, постепенно ухудшалось. Высокий, сутулый, очень худой, сильно близорукий, с иконописно правильными чертами очень привлекательного лица. Лицо поражало несоответствием между верхней и нижней частями – создавалось впечатление, что они принадлежат разным людям. Верхняя часть (глаза то голубые, то серые с расширенными зрачками, устремленные вдаль) принадлежала аскету, пророку, была вдохновенно-красивой; нижняя часть (губы ярко красные и несколько безвольный подбородок) – принадлежали человеку чувственному и страстному. После 37 лет он часто болел и был вынужден обратиться к Боткину по поводу волновавшей его болезни глаз и в том числе пожаловался, что его каждый день рвет. Боткин не нашел у него какой-либо патологии, кроме общей «иннервации», рекомендовал жениться и устроить быт. За десять лет вследствие неправильного образа жизни он приобрел склероз артерий, цирроз почек и уремию, страдал от нервной экземы и расстройства сна. К концу жизни наблюдалось снижение энергетического потенциала, «атрофия жизненного инстинкта», по замечанию С.Н. Трубецкого. всё это усугублялось его разочарованием в базовой идее философии – о возможности достижения соединения церквей до прихода Христа, что, как известно, отразилось в его «Повести об Антихристе». Количество галлюцинаций, связанных с идей преследования и искушения нечистой силой, к концу жизни у него увеличивалось, что привело его в состояние нервного истощения. А.В. Амфитеатров, вспоминая о последнем годе жизни В.С. Соловьева, пишет: «При всей гениальности его разговора, при всем остроумии, глубине мысли, при всей симпатичности его наружности и обращения, жило в нем что-то жуткое, необычайное, чудилось какое-то страшное, «высшее» недовольство – собой ли, миром ли? … гений граничил с безумием, и безумные по смелости слова и мысли поднимались до гения» [14, с. 223]. Из общения у него создалось впечатление, что В.С. Соловьев при всей своей гениальности, интеллекте стоит на грани либо самоубийства, либо «сумасшедшего дома». Психологический статус В.С. Соловьева отличают некоторые патологические черты характера его личности, которые указывают на состояние предболезненного психического расстройства, которое и объясняет физиологическую природу его «видений». Во-первых, аффективная нестабильность, которая присутствовала с детства, с возрастом приобрела яркую выраженность. Она проявилась в хроническом расстройстве настроения – резкой смене легкой депрессии и приподнятости настроения. Поведенческие реакции В.С. Соловьев отличала чрезмерная раздражительность и вспыльчивость, которые В.С. Соловьев осознавал и с ними боролся – по свидетельству сестры, «с возрастом припадки дикого бешенства становились всё реже и реже: брат усиленно работал над собой» [15, с. 306]. Во-вторых, идея «призванности служить великому делу» определила характер его поведения и жизненные цели, представляющие собой отклонение от образа жизни «среднего человека». Строки из письма Е. Селевиной (1873) по поводу того, как он видит свое будущее, говорят сами за себя: «…я имею совершенно другую задачу, которая с каждым днем становиться для меня всё яснее, определеннее и строже. Её посильному исполнению посвящу свою жизнь. Поэтому личные и семейные отношения всегда будут занимать второстепенное место в моем существовании» [3, с. 46]. Среди присутствовавших в 1873 году на защите В.С. Соловьевым магистерской диссертации был историк Е.Е. Замысловский, заметивший в конце о магистранте: «Стоит точно пророк». В августе этого же года В.С. Соловьев писал: «Предстоит задача: ввести вечное содержание христианства в новую, соответствующую ему, т.е. разумную, безусловно, форму. Для этого нужно воспользоваться всем, что выработано за последние века умом человеческим: нужно усвоить себе всеобщие результаты научного развития, нужно изучить всю философию. Это я делаю и ещё буду делать» [16, с. 174-175]. Цель жизни В.С. Соловьёва, им сформулированная, предельно ясна: донести людям Божественную Истину в соответственно выработанной форме. В-третьих, тревожно-мнительные черты характера проявляются в его страхе заразиться чем-нибудь и вере в универсальность дезинфицирующих свойств скипидара, которым он настолько злоупотреблял, что некоторые из его знакомых были убеждены, что из-за этого у него произошло отравление, приведшее к развитию заболевания почек. Кстати, он отказался поехать на воды на Кавказ, мотивируя это тем, что там много лечащихся от «дурной» болезни. В-четвертых, при высокой степени влюбчивости и интенсивности переживаемых чувств, он был не способен установить постоянные, семейные отношения. У него рано сформировалось некоторое философское предубеждение против брака, в этом он был духовно близок раннехристианским аскетам-энкратистам, требовавшим сделать всеобщий отказ от брака и воздержание от мяса и вина, видевшим в церкви строгую монашескую общину. Своим эротическим началом иногда так тяготился, что сочувственно отзывался об оскоплении и периодически обдумывал возможность принятия монашества. В трактате «Оправдание добра» он написал: «Плотское условие размножения для человека есть зло; в нем выражается перевес бессмысленного материального процесса над самообладанием духа... мы должны стать на путь его ограничения и упразднения; а когда и как совершится это упразднение во всем человечестве или хотя бы в нас самих, это – вопрос, вовсе не принадлежащий к нравственной области» [17, с. 147]. В-пятых, при широком круге знакомств, внешне достаточно большой откровенности общения с друзьями (в письмах и при личных разговорах сообщение им личных, интимных вещей, связанных с личными переживаниями, любовными увлечениями, мистическим опытом) он сохранял барьер отчуждения (в сущности, ничего точно неизвестно о том, каким был характер его отношений с С.П. Хитрово). Складывается впечатление, что друзья занимали по отношению к нему не позицию равных, а «учеников», «почитателей» его таланта, может быть за исключением друзей детства и юности. Они и сами отмечали некоторый барьер отчуждения, приписывая это его сложной внутренней жизни. В-шестых, он проявлял нечуткость к существующим социальным нормам. В отношениях с близкими, при всей любви к ним, иногда в принципе не желал понять их мотивов и чувств, вызывал возмущение своей безалаберностью, транжирством и нелепыми выходками, бросавшими тень на окружавших его людей и могущих отразиться на их социальном положении. При этом он имел «смущенно-заносчивый вид» (как в случае с «профессорским скандалом», так и лекцией 1881 года – знаменитой речью, направленной на помилование цареубийц). В-седьмых, у В.С. Соловьева присутствовали расстройства восприятия – зрительные, слуховые и тактильные галлюцинации. По всей видимости, всё же не стоит говорить о «раздвоении личности» В.С. Соловьева (это отметил А.П. Козырев), выразившемся в автоматических записях. Скорее, мы имеем дело с записью слуховых галлюцинаций, имевших место в период вхождения В.С. Соловьева в болезненное состояние, поэтому под этими записями стоят подписи этих голосов не только «София», но и «Памфил» (в рукописях эти записи встречаются с 1875 по 1882 гг.). В-восьмых, характеризуя особенности мышления В.С. Соловьева, стоит отметить, что, будучи, по определению А.В. Амфитеатрова, самым блестящим диалектическим умом своего времени, он всё же имел некоторую склонность к резонерским суждениям, что проявляется уже в ранних его произведениях. У нас недостаточно сведений, чтобы определить, перешел ли перед смертью В.С. Соловьев ту грань, которая отделяет предболезненное состояние и болезнь, но очевидно, что он был близок к этому. Причины его галлюцинаций имеют вполне определенные физиологические основания, и не стоит, как некоторые ортодоксальные православные исследователи, говорить об одержимости В.С. Соловьева нечистым духом и, соответственно, о «замутненности» его философии. Следует признать, что изначальная интуиция – Софии, определившая его философию, имела галлюцинаторную причину. Почему в содержательном плане именно такую? По-видимому, сказалась религиозность семьи, знакомство со спиритизмом и чтение мистической литературы, которые определили направление его видений. В пользу этого говорит то, что первые видения были неясны по образу (женщина, ангел ли с цветком в руках и сиянии света) и связаны с исключительно радостным чувством преображения и Небесной любви. Оформление они получили после теоретического осмысления, начавшегося в Духовной Академии (созвучное предположение высказывал П.А. Флоренский) и знакомства с опытом европейских мистиков в период заграничной командировки. И только в Египте тема галлюцинации обрела действительную определенность и персонификацию. Итак, вышеизложенное позволяет сделать определенные выводы о необычности личности В.С. Соловьева, о факторах, способствовавших утверждению его философской позиции, истоках его учения о Софии. Родился В.С. Соловьев в семье, отягощенной психологическими отклонениями. Уже раннее развитие обращает на себя внимание довольно четкими аффективными колебаниями от состояния сниженного настроения до гипомании, что хорошо описывается его современниками, отмечавшими специфику его поведения, высказываний и настроения. С возрастом аффективные расстройства становятся более яркими и продолжительными. Проявляются эпизоды зрительных и слуховых галлюцинаций, происходящих на фоне измененного сознания и настроения. Можно отметить прямую связь между переживаниями и тем аффектом, в котором в это время находился В.С. Соловьев. На повышенном аффективном фоне – положительные переживании, в том числе связанные с видением Софии, на сниженном – видения Сатаны, пугающие слуховые галлюцинации, страхи. В современной психиатрической литературе относят эти состояния к онейроидным (сновидным) переживаниям, ранее определявшимся как психозы «страха и счастья». Для этих состояний характерно измененное состояние сознания, зависимость переживания от характера аффекта, возможность довольно быстрой смены настроения и соответственно переживаний, что было отмечено в анализе поведения В.С. Соловьева. Таким образом, можно предполагать, что на протяжении жизни у В.С. Соловьева происходила неблагоприятная динамика от предболезненного (дисфункционального состояния) к психопатическому расстройству. Литература и комментарии 1. Характеризуя психическую наследственность семьи Соловьёвых, с достоверностью можно сказать: мать была нервной, экзальтированной женщиной, склонной к мистицизму. Его сестры, Вера и Надежда, страдали приступами периодической тоски и меланхолией, дочь сестры Марии заболела психическим расстройством. 2. Соловьёв В.С. Неподвижно лишь солнце любви… М., 1990. 3. Соловьёв В.С. Pro et contra. СПб., 2000. 4. Цит. по: Соловьёв В.С. Смысл любви. М., 1991. 5. ЦГАЛИ. Ф. 446, оп. I., ед. хр. 43, л. 4-4 об. 6. Соловьёв В.С. Собр. соч.: в 20 т. Т. 2. М., 2000. 7. Соловьёв В.С. Письма. Брюссель, 1970. 8. Лосев А.Ф. Владимир Соловьев и его время. М.: Прогресс, 1990. 9. РГАЛИ. Ф. 446. Оп. 2, ед. хр. 14, л. 31, 39 об. 10. РГАЛИ. Ф. 446. Оп. 1, ед. хр. 40, л. 2-2 об., 3 об.-4, 6. 11. Величко В.Л. Владимир Соловьёв. Жизнь и творение // Соловьёв В.С.: Pro et contra. СПб., 2000. 12. Цит. по: Наше наследие. № 55. М., 2000. 13. Ельцова Е.М. Сны нездешние // Соловьёв В.С.: Pro et contra. СПб., 2000. 14. Амфитеатров А.В. Воспоминания // Соловьёв В.С.: Pro et contra. СПб., 2000. 15. Безобразова М.С. Воспоминания // Соловьёв В.С.: Pro et contra. СПб., 2000. 16. Соловьёв В.С. «Неподвижно лишь солнце любви…». М., 1990. 17. Соловьёв В.С. Соч.: в 2 т. Т. 1. 1990. (Анализ выполнен Н.Г. Баранец) Приложение 4 Социально-ролевой и психологический анализ философа Г. Сковороды 1. Физиономические особенности Каким же он был, этот странствующий рапсод, кобзарь, скиталец, бродяга, упредивший самые современные философские идеи, малороссийский самородок, ставший предтечей Шеллинга и Киркегора? Сухой, длинный, губы изжелкли, будто истерлись; глаза блестят то гордостью академика, то глупостью нищего, то невинным простодушием дитяти; поступь и осанка важная, размеренная, но тут же при всяком удобном и неудобном случае чудесная гримаса, чудная ужимка... умение подурачить другого. Но он добр, честен и прямодушен. Характер хаотический, стихийный... [2]. Вот что читаем мы в биографии Григория Савича Сковороды, написанной его другом и биографом М.И. Ковалинским в 1794 году: «Часто в свободные часы от должности своей удалялся в поля, рощи, сады для размышления. Рано поутру заря спутница ему бывала в прогулках его в дубравы – собеседники глумлений его. Лета, дарования душевные, склонности природные, нужды житейские звали его попеременно к принятию какого-либо состояния жизни. Суетность и многозаботливость светская представлялись ему морем, обуреваемым беспрестанно волнами житейскими и никогда пловущего к пристани душевного спокойствия не доставляющим. В монашестве, удалившемся от начала своего, видел он мрачное гнездо спершихся страстей и, за неимением исхода себе, задушающих бытие смертоносно и жалостно. Брачное состояние сколько ни одобрительно природе, но не приятствовало беспечному его нраву. Не реша себя ни на какое состояние, положил он твердо на сердце своем снабдить свою жизнь воздержанием, малодовольством, целомудрием, смирением, трудолюбием, терпением, благодушеством, простотою нравов, чистосердечием, оставить все искательства суетные, все попечения любостяжания, все трудности излишества. Такое самоотвержение сближало его благоуспешно к любомудрию». Призванный в Харьков образованнейшим человеком Иосафом Миткевичем, Сковорода в 1759 году получил место учителя поэзии. Своеобразие его мыслей, образа жизни и учения привлекло вскоре к нему внимание тамошнего общества. Снова читаем у Ковалинского: «Он одевался пристойно, но просто, пищу имел состоящую из зелий, плодов и молочных приправ, употреблял оную ввечеру по захождению солнца; мяса и рыбы не вкушал не по суеверию, но по внутреннему своему расположению; для сна отделял oт времени своего не более четырех часов в сутки; вставал до зари и, когда позволяла погода, всегда ходил пешком за город прогуливаться на чистой воздух и в сады; всегда весел, бодр, легок, подвижен, воздержен, целомудр, всем доволен, бпагодушествующ, унижен пред всеми, словоохотлив, где не принужден говорить, из всего выводящий нравоучение, почтителен ко всякому состоянию людей, посещал больных, утешал печальных, разделял последнее с неимущим, выбирал и любил друзей по сердцу их, имел набожество без суеверия, ученость без кичения, обхождение без лести». Далее мы читаем интереснейшее свидетельство Ковалинского: «И добрая и худая слава распространилась о нем во всей Украине, Малороссии и далее. Многие хулили его, некоторые хвалили, все хотели видеть его, может быть, за одну странность и необыкновенный образ жизни его, немногие же знали его таковым, каков он в самой точности был внутренно». Посмотрим на единственный, вполне достоверный, прижизненный портрет Г. Сковороды, написанный незадолго до его кончины, весной 1794 года, харьковским художником Г. Лукьяновым. Перед нами – человек с пронзительным, быстрым взглядом, способный почти мгновенно проникнуть в душу любого собеседника, человек с подстриженной «в кружок» головой (так стриглись многие киевские студенты, «могилянцы» и другие в XVII-XVIII веках; удивительно, но Г. Сковорода и на склоне лет не отступал от такого облика!). В руке он держит любимый свой философский труд – «Алфавит, или букварь мира»; можно заметить, что из-за пояса «выглядывает» знаменитая сковородинская дудочка. И вот этот человек, ощущая в себе великое, благотворное чувство родства с Богом, матерью-природой и вообще со всем сущим («Сие чувство есть венец жизни и дверь бессмертия», – любил повторять Сковорода), зная, что выполнил свою высокую Миссию на земле, стал своими, уже слабыми руками копать себе могилу. Когда же хозяин дома, упомянутый уже Андрей Иванович Ковалевский спросил, что это значит, то и услышал в ответ эти простые и вечные слова: «Пора, мой друг, кончать странствие». На рассвете 29 октября (по старому стилю) 1794 года Григорий Саввич Сковорода отошел в вечность [3]. 2. Биографическая «канва жизни» Главным источником сведений о жизни Г.С. Сковороды является «Житие Григория Сковороды», составленное учеником и другом украинского философа – М.И. Ковалинским. Григорий Сковорода еще в детские годы обнаружил интерес к знаниям, хорошую память. Его первую любознательность удовлетворял и развивал бродячий учитель-дьячок. Затем – поступление в церковно-приходскую школу, по окончании которой он был определен в Киево-Могилянскую духовно-светскую академию. Здесь он занимался философией, изучал математику, механику, космогонию, естественную историю, древние и современные европейские языки, литературу, богословие и церковное право. Немало времени уделял он и музыке. Шесть лет (до 1750 года) он отдал систематическому «штудированию» академических дисциплин, хотя перспектива получить духовное знание, целиком посвятить себя иерейскому служению будущим странствующим философом в итоге была отвергнута. Ему пришлось оставить академию [2]. Мечтая о завершении образования за границей, Г. Сковорода согласился на предложение русского генерала Вишневского сопровождать его во время поездки по Европе. Вне России – в Венгрии, Австрии, Швейцарии – он, «любопытствуя по охоте своей, старался знакомиться наипаче с людьми, ученостью и знаниями отлично славимыми тогда» [3]. Очень возможно, что там он узнал немало дополнительных сведений о философских системах Лейбница и Хр. Вольфа, сочинениях Д. Юма и Д. Бруно. Больше других из философских учений Европы ему импонировал пантеизм Б. Спинозы (1632-1677) и рационализм Р. Декарта (1596-1650), однако и эти философские теории полностью не овладели его душой. Осенью 1753 года Г. Сковорода возвратился на родину. Друзья помогли ему определиться учителем в Переяславском духовном училище. Для своих учеников он написал пособие «Рассуждение о поэзии и руководство к искусству оной» (1753). Судьба его нам неизвестна. Пока располагаем лишь упоминанием о нем в «Житии…» М. Ковалинского. К переяславскому периоду (1753-1758) относится создание первых поэтических строф знаменитого «Сада божественных песен». В 1759 году Сковорода переехал в Харьков, где занял должность учителя поэзии в коллегиуме местного дворянства. Вскоре он стал вести синтаксический класс и преподавать греческий язык, а с 1765 года – читать лекции по этике. В традиционной форме «проповеди» лектор развивал идеи, подчас расходившиеся с официальной идеологией и моралью, преподносил пантеистически окрашенные мысли, строго запретные в России. Белгородскому епископу И. Миткевичу посыпался поток доносов. Г. Сковорода вновь был изгнан из училища, лишен права преподавания в учебных заведениях. Он вынужден встать на путь скитальческой жизни, сделаться странствующим философом, кочующим педагогом, народным певцом и композитором. «Затворнические» уходы мыслителя-поэта в тихие уголки украинских и русских селений были насыщены большим трудом мысли, творческими раздумьями над смыслом бытия, человеческих отношений того времени, над судьбами своей родины. Плодом их были новые трактаты, диалоги, басни, притчи. Так, в период 1766-1769 гг. он создал первое крупное философское произведение «Наркисс. Разглагол о том: Узнай себя» [4]. Путь Г.С. Сковороды в философию был долгим. Из прожитых 72-х лет он отдал философской работе лишь последние 25 лет своей жизни. Только в 70-80-х годах XVIII века он начал создавать свои философские диалоги, трактаты, притчи и, странствуя по Украине, стал проповедовать свое философское учение. А путь длинною почти в 50 лет был только подготовкой к этому странствию в образе «старчика» – бродячего философа-наставника. Из чего же складывался этот предфилософский путь? Григорий Саввич Сковорода родился на Полтавщине в семье малоземельного казака. Несколько лет (с перерывами) он учился в Киево-Могилянской академии. Затем пребывал в придворной капелле в Петербурге. В составе посольской миссии был несколько лет в Венгрии. После возвращения работал преподавателем – сначала в Переяславской семинарии (преподавал поэтику), а затем в Харьковском коллегиуме (читал курс лекций по этике). Из Харьковского коллегиума он был изгнан за прочитанный им курс «христианского добронравия», концепция которого не совпадала с официально-церковной. За годы, потраченные на обучение и преподавание, у него не только накапливался жизненный опыт, но и формировалось осознанное отношение к миру, его проблемам. Приобретение жизненного опыта и формирование мировоззрения происходило под действием сочетания двух взаимодополняющих и даже благоприятных факторов: его многосторонней одаренности, с одной стороны, и резко меняющейся социальной обстановки – с другой. Биографы отмечают, что у Сковороды был глубокий ум, феноменальная память, поэтические способности, исключительно музыкальный слух и голос; он писал стихи, сочинял музыку, играл на нескольких инструментах, имел способности к рисованию. Своеобразие исторического момента состояло в том, что это было время освобождения от феодального гнета и первоначального накопления капитала, сопровождавшегося моральным растлением, корыстолюбием, алчностью, развратом, властью вещей, духовной опустошенностью. Особенность творческого поведения Григория Сковороды (которое затем отразилось и на характере его философского учения) состояла в том, что при отрицательном отношении к миру, погрязшему в корыстолюбии, он избрал такую позитивную форму борьбы со злом, при которой центр тяжести из области критики политических отношений в обществе был перемещен в сферу просвещения, культуры, нравственности и морали. Причем его собственный образ жизни полностью совпадал с тем учением, которое он сам проповедовал. В 50-60 годы XVIII века Сковорода создает в основном литературные произведения. Он написал около 50 песен и стихотворений, создал цикл басен под названием «Басни Харьковские», сделал переводы ряда античных мыслителей. В своих произведениях в противовес морали, основанной на богатстве, золоте и власти, Сковорода прославляет человека «малых желаний» и ограниченных материальных потребностей. Басни Сковороды по своему идейному содержанию служат как бы прелюдией к его философскому творчеству. Уже в баснях звучит один из его главных философских принципов. Его суть состоит в признании законными и естественными только тех потребностей и стремлений человека, которые соответствуют природному, а не социальному различию людей. Мораль («сила») его басен часто превышает их непосредственный сюжет. Необходимость перехода от сочинения басен непосредственно к философскому творчеству особенно явно ощущается в морали басни № 19: «Свет и тьма, тление и вечность, вера и нечестие – мир весь составляют и одно другому нужно. Кто тьма – будь тьмою, а сын света – да будет свет. От плодов их познайте их» [5, 6] 3. Психологический портрет «Кому нужен сегодня этот доморощенный еретик-проповедник, юродствующий монах-манихей, поборник аскетизма и безбрачия, этот эклектик, посвятивший свою жизнь возрождению стоико-пaтристических доктрин и Сократовой морали, это богоискатель и богослов, доходящий в богостроительстве до богохульства, а в религиозном рвении – до экстаза? Кому нужна эта провинциальная малоросская мудрость, в чем-то граничащая с пошлостью, этот периферийный экстатический мистицизм, замешанный на пессимизме? Кого заинтересует сегодня вышедший из средневековья трубадур, менестрель, странствующий кобзарь, поющий свою песню? Кому даже в середине XVIII века с его изысканной и рафинированной культурой – бери и черпай – нужен еще один сбивчивый, непоследовательный и не вполне нормальный схимник? Кому необходима эта противоречивая, неупорядоченная философия-теология: то единое вездесущее начало, то двоемирие, то рационализм, то пророчества библейского толка, то ясность, то странность?.. …Это был настоящий вольный философ, глубокий, живой, подвижный, неупорядоченный ум, сотканный из противоречий. Глубочайшая проникновенность и – старозаветное мессианство, великолепная эрудиция и – доходящий до юродства стоицизм, апология разума и – средоточие предрассудков, страстное желание познать человека и – буколическая утопия, славянофильство и – античный космополитизм, стихийный анархизм и – преклонение перед проституирующей царицей, рационализм и – мистицизм, высокая культура и – одержимость «змеиным семям», европейская образованность и – наивность, совершенное знание мертвых и западных языков и – парадоксальная речь. Ко всему этому – не только философ и богослов, но и поэт, музыкант, певец. Плюс причудливый характер со многими странностями. Плюс странничество» [2]. «Одним из первых ленинских декретов вменялось поставить памятник-монумент Григорию Сковороде. В маленьком городке Ромны молодой режиссер местного театра, Иван Петрович Кавалеридзе изваял ему первый памятник. Отлитый в бронзе, стоит он в Лох вице, а в бывшей слободе Пан-Ивановке, где окончил свои дни Григорий Сковорода создан государственный музей-заповединик. Бережно сохраняется ныне на Украине мемориальная усадьба в селе Чернухи на Полтавщине, где он родился, основан музеи в Переяславле, где он преподавал, создан памятник возле Киево-Могилянской академии, где он учился» [1, с. 60-64]. Тип акцентуации характера Аффективно-экзальтированный темперамент «Аффективно-экзальтированный темперамент, когда он по степени выраженности приближается к психопатии, можно было бы назвать темпераментом тревоги и счастья. Это название подчеркивает его близкую связь с психозом тревоги и счастья, который сопровождается резкими колебаниями настроения… …Аффективно-экзальтированные люди реагируют на жизнь более бурно, чем остальные. Темп нарастания реакций, их внешние проявления отличаются большой интенсивностью. Аффективно-экзальтированные личности одинаково легко приходят в восторг от радостных событий и в отчаяние от печальных. От «страстного ликования до смертельной тоски», говоря словами поэта, у них один шаг» [7]. Аффективно-экзальтированный темперамент (подтверждение) «Сковорода – скопище крайностей – свидетельствует биограф. Внутри, в глубине – вселенское, универсальное. На периферии – примитивно-сектантское. Рядом с окрыленностью созерцания – плоская банальность. Яркая, сочная, образная речь, временами сверкающая молниеносной красотой, – и церковно-славянская загроможденность, к тому же уснащенная вульгаризмами. Сам стиль его мышления – глубокий, страстный, устремленный к вековечным тайнам жизни, и одновременно содержащий элементы заурядной местечковости, слабожанщины… (Перемены настроения – счастье) Он испытывал мгновения божественной благодати, когда Вечность касалась его души, и она в энтузиазме воспаряла к Свободе. «Мгновенно излияние некое сладчайшее наполнило душу мою, от которого вся внутренняя моя возгорелась огнем, и казалось, что в жилах моих пламенное течение кругообращалось. Я начал не ходить, а бегать, аки бы носим некиим восхищением, не чувствуя в себе ни рук, ни ног, но будто бы весь я состоял из огненного состава. Весь мир исчез предо мною; одно чувствие любви, спокойствия, вечности оживляло существование мое. Слезы полились из очей моих ручьями и розлили некую умиленную гармонию во весь состав мой. Я проник в себя...» У него случались видения… Его произведения – это диалоги с самим собой… В нем самом свершается непрерывная духовная брань. В нем самом борются одни духовные силы с другими. (Перемены настроения – тревога) Сковороде надо было победить свою хаотичность, тоску, ненасытную волю. Бегство Сковороды в такой же мере бегство от мира, как и от самого себя. Ибо в душе его ад, скажет биограф. А вот что скажет он сам: «Сия мука лишает душу здравия, разумей мира, отнимает кураж и приводит в расслабление. Она ничем не довольна. Мерзит и состоянием и селением, где находится. Гнусны кажутся соседи, не вкусны забавы, постылы разговоры, неприятны горничные стены, не милы домашние, ночь скучна, а день досадный, летом зиму, а зимою лето хвалит, нравятся прошедшие Авраамовские века или Сатурновы, хулит народ свой и своей страны обычаи, порочит натуру и ропщет на Бога и сама на себя гневается: то одно сладко, что невозможно, вожделею минувшее, завидно отдаленное; там только хорошо, где её нет и тогда, когда её нет. Невиден воздух, пенящий море, не видна и скука, волнующая душу; невидна и мучит, мучит и невидна. Она есть дух мучительный, мысль нечистая, буря лютая. Ламлет всё и возмущает, летает и садится на позлащенных крышах, проницает сквозь светлые чертоги, приседит престолом сильных, нападает на воинские станы, достает в кораблях, находит в Канарских островах, внедряется в глубокую пустыню, гнездится в душевной точке». Сковорода был типичный ретретист, бегущий от внешнего мира в мир внутренний, а поскольку синдром ухода от реальности присущ психопатам, невротикам, париям, отщепенцам, то с позиции психики здоровой, ищущей иных форм приспособления или мятежа, он и воспринимается как ненормальный. Но есть отказ и отказ. Уход от реального мира во внутренний мир болезненных переживаний может кончиться и распадом личности, и гениальностью» [2]. 4. Социально-ролевой портрет «Отче наш иже еси на небесах. Скоро ли ниспошлешь нам Сократа, который бы научил нас познанию себя, а когда мы себя познаем, тогда мы сами из себя вывьем науку, которая будет наша, природная». Г.С. Сковорода «Его звали Малороссийским Сократом – он тоже ощущал в себе призвание быть наставником народа. Хотя в Молитве Сковороды он сам ощущает себя Сократом на Руси, хотя вся его философия есть учение о человеке, стержнем которого является «познай самого себя» («Ищи, стучи, перебирай, рой, выщупывай, испытывай, прислушивайся! Познать себя – вот наслаждение!») – было бы упрощением считать его только последователем Сократа… Сковорода не просто родоначальник российской философской мысли, оказавший влияние на весь её путь, не только крупнейший богослов, моралист и наставник, но и новый побег древа мудрости… Да, Сковорода стоит у самого порога русской философской мысли. Он первый! Блеск и величие последующего не должны заслонять его скромную, но героическую фигуру. «Сковорода имеет специфическую прелесть примитива, чары соединения гениальности с наивной и целомудренной скованностью культурных форм, и эта прелесть, как неповторимая, навсегда останется за ним». К тому же он чужд однообразия – его система суть философский калейдоскоп. Нет, не слепое следование философским системам и религиозным воззрениям прошлых времен, не просто синтез платонизма с христианством, не разновидность сектантства, а поиск. Жизнь – не система, а разнообразие впечатлений. Жизнь живет тогда, когда мысль наша, любя истину, любит выследовать тропинки её и, встретив око ее, торжествует и веселится незаходным светом. «…Что же ты хочешь век остаться бродягой? – Бродягой – нет. Я странник, и старцем навсегда останусь. Этот сан как раз по мне». Г.С. Сковорода «Чорт тебе виноват, если добровольно всех дел убегаешь». Г.С. Сковорода Двадцать пять лет в конце жизни Сковорода – бродячий философ, странствующий по пыльным дорогам Слобожанщины, в рясе, с котомкой за плечами, а в котомке – рукописи, две-три книги, трубка с табаком и флейта. Сравнивая уход Сковороды с уходом Великого Пилигрима, биограф пишет: это были разные уходы: один уходил умирать, другой – жить, один, познав все блага жизни, другой – отказавшись от них. …Сократический дух жил в нем. Сковорода менее всего был склонен раствориться в природно-стихийной жизни, отдаться природе такой, какая она есть. Он отнесся к своей задаче активно, и, читая Сковороду, менее всего хочется встать на четвереньки, как язвительно выразил Вольтер свое впечатление от чтения Руссо. Он мог и пировать, и буянить, далеко не всегда повинуясь смиренному духу. Он был чужд ханжества, педантизма и ортодоксии и даже, раз и навсегда выбрав свой путь, признавал: небо и ад борются в сердце мудрого!..» [2]. 5. Концептуальный портрет «Мир, в каком жил Григорий Сковорода, не только ловил и искушал, он подавлял и принуждал, определял судьбу изначально и навсегда. Поэт, философ, педагог, путешественник и музыкант, он шел против своей судьбы, и не однажды, а всегда, до последних дней своей жизни. Шел против всесильной церковной власти. Приглашенный в Переяславль учителем, составил правила поэзии для учеников своих так, что незаурядные его знания и новое понятие о предмете расценены были тамошним епископом как непослушание и незнание. Сковорода не отказался от своего труда и в объяснение добавил латинскую пословицу: «Иное дело пастырский жезл, а иное пастушья свирель». Шел против богатства. Изгнанный из Переяславля, жил он у друзей так бедно, что имел, по свидетельству современников, только две худые рубашки, кафтан, одни башмаки и одни гарусные чулки. Он ушел от богатства, должностей, суетности. Он предпочитал природу: себя в ней, её в себе. Шел против искушений церкви. На предложение получить место в Печерской лавре он дерзко отвечал: – Ах, преподобные! Я столботворения умножать собою не хочу, довольно и вас, столбов вo храме божием. И добавил сурово: – Риза, риза! Коль немногих ты опреподобила! Коль многих очаровала. Мир ловит людей разными сетями, нарывая оные богатствами, честью, славою, друзьями, знакомствами, покровительством, выгодами, утехами и святынею, но всех несчастные есть последняя. Блажен, кто святость сердца, т.е. счастье свое не скрывал в ризу. Сковорода обличает общественные неправды и зло. Он определяет весь окружающий мир как «злой мир», как «подлые болота рабострастного суеверия». – Весь мир спит... Спит, глубоко протянувшись... А наставники... не только не пробуживают, но еще поглаживают... Мудрствуют: простой народ спит, пускай спит и сном крепким, богатырским, что лишь в сказках; но всяк сон есть пробудный, и кто спит, тот не мертвечина и не трупище околовшее. Когда выспится, так проснется; когда намечтается, так очутится, и забодрствует и забдит... Я рассуждаю, что знание не должно узить своего излияния на одних жрецов науки... но должно переходить на весь народ и водвориться в сердце и в душе» [1]. «Вся жизнь Сковороды есть огромный и глубоко интересный метафизический эксперимент, и его философия есть не что иное, как логическая запись этого эксперимента. Сковорода не оставил после себя философии, он сам философия. Сделав любомудрие целью жизни, а жизнь – философией, он, изгой церкви, одинокий странник, выносил и пережил свою философию души. «Премудрость творца в том, что, дав человеку разум, он не дал ему истины, и предоставил ему искать ее». Вот он и стал беспристрастным бескорыстным ловцом этой птицы – истины. Онтология Сковороды суть теория тpex миров и двух натур. Первый мир – это природа, макрокосмос – мир обительный; второй мир – человек, микрокосмос; третий – мир символов, Библия. Каждый из трех миров имеет две природы, или натуры: видимую, телесную, материальную и невидимую, духовную, божественную. Первая – рухлядь, сечь, лом, крушь, смесь, сволочь, стечь, вздор, сплочь, тень, тлен, пустошь, плоть, пепел, желчь, грязь, тьма, ад. Вторая – вечность, божественность, красота. «Видимая натура называется тварь, а невидимая – Бог». Каждый человек состоит из двоих, противоречащих и борющихся начал, или естеств: из горняго и подлаго, из вечности и тления. Посему в каждом живут два демоны или ангелы... ангел благий и злый, хранитель и губитель, мирный и мятежник, светлый и темный. Не вызывает сомнения: материю он ненавидит. Материя низменна, дух велик. Материя тленна, нечиста, зла, мертва, дух – добр. Всё движется Божьим Духом; Бог, натура – пружина всего. Бог – всемирный разум, сила жизни, закон вещей. Но Сковорода не разрывает и не противопоставляет две натуры, но примиряет и объединяет их: божественное и человеческое – одно. Как богослов, Сковорода восходит к Богу от человека. Бог для него – любовь. Бог есть откровение. Библия есть Бог. Бог – Ум, Истина, ибо это самые невещественные из всех определений Бога. Философия Украинского Сократа естественна и мифологична, её центральная категория – символ. Символ – орудие познания внутреннего бытия. Следуя Платону, он различает в нем действительное и еще более действительного. Символы Библии тождественны теофаниям Эриугены. Они суть богоявления. В них открывается смертным непостижимое и сверхсущественное Божество. Без теофаний и без библейских символов было бы невозможно познание Божества. В символе и совершается теофания. Важнейшие символы: апокалиптическая Жена, Петра, Змий. ...Для Сковороды поэзия – форма выражения его философии. За речевым хаосом и речевой диковинностью кроется не только внутренняя поэтичность или поэтическое восприятие мира, но и глубинная мудрость. Здесь – начало русской мысли... Сковорода – философ-интуитивист. Поэтому исток всего – откровение, опыт – вторичен. Но вернемся к символизму Вечного Странника, к его третьему миру, Библии. Именно здесь, в символике Святого Писания, раскрывается божественное начало мира и человека. Поэтому Библия – источник богопознания и средство приобщения человека к вечным мыслям. «Отношение Сковороды к Библии настолько живо, трепетно и исключительно, насколько Библия центральна для его философского сознания». Сковорода вносит в это отношение страстную, выстраданную личную ноту. Библия для него не просто святая книга, не просто поле следов Божиих, но – возлюбленная жена. И одновременно – Змий – вторая сущность Божества. Но благоговение перед Библией уживается в богоискателе-еретике с недоверием к её форме: «Теперь уже не обинуяся, скажу, что Библиа есть и бог и змий». Бог – сущность Святого Писания, змий – его внешняя форма, дрянь, ложь, буйство, шелуха: «вся сия дрянь дышит богом и вечностью». «Библиа есть змий, хоть одноглавный, хоть седмиглавный, но она же – ковчег и рай Божий, она, как орех, имеет лузу и орешняк, и сверх бабиих басень имеет еще второе, чистое, нетленное: мысли Божий, сердце вечное, человека вечного; счастлив тот, кто понял её и нашел в жостком нежное, в горьком – сладкое, в лютости – милость, в яде – ядь, в буйстве – вкус, в смерти – жизнь, в безчестии – славу. Не на лицо одно взирай... Знаешь видь, что змий есть, знай же, что он же и бог есть. Лжив но и истенен. Юрод, но и премудр. Зол, но он же и благ. Внешне всё это выглядит как религиозная схоластическая ересь. Одна из многих. Легко подобрать и подходящие случаю секты. Если б не одно «но»... Еретическое богословие Сковороды в такой же мере служит божественному, в какой – человеческому: «Всё измерили, а как себя измерить – не знаем...» Не человек для религии, а религия для человека. Душевный мир, покой, самоуглубление, совершенствование, духовность – вот категория этого богословия-человековедения» [2]. Литература 1. Наука и жизнь. 1973. № 5. 2. Гарин И.И. Пророки и поэты: Т. 3. М.: ТЕРРА, 1994. 543 с. 3. http://fame.com.ua/s/skovoroda/articles/skovoroda_biography.html 4. http://www.bestreferat.ru/referat-67710.html 5. http://kursovye-raboty.ru/fivecat/26/11813.html 6. Сковорода Г.С. Сочинения. М., 1973. Т. 1. С. 91. 7. Леонгард К. Акцентуированные личности. Киев, 1981. (Выполнили студентки 3 курса Е. Горностаева, А. Танатарова) Приложение 5 Критерии, определяющие качество лекционного и семинарского занятий |
Похожие:
 | Что такое «философия»? Каким образом проходил процесс становления философского знания? | | Аннотации примерных программ учебных дисциплин подготовки бакалавра по направлению 030900 Юриспруденция |
 | Цель дисциплины: сформировать представление о предмете философии и значении философского знания в современной культуре, понятие об... | | «Богатый Папа», даст вам необходимые знания, которые позволят создать и сохранить богатство на долгие годы. Поняв, как работают деньги... |
| Древнего мира, цивилизации Запада и востока в средние века, История России с древнейших времен до 12 века; Истоки индустриальной... | | Рабочая программа учебной дисциплины «Международные конфликты в XXI веке». Новороссийск: нф мгэи, 2014. 38 с |
| Программа Башкортостан в XXI веке: социально-экономическая, политико-правовая и гуманитарная модель развития | | Учебного года. Он включен в Рабочий учебный план 4 курса в качестве дисциплины по выбору, а также является обязательным для студентов,... |
| Перечень средств видеонаблюдения, требования к их размещению, трансляция видеоизображения 7 | | Перечень средств видеонаблюдения, требования к их размещению, трансляция видеоизображения 7 |