Российско-польские отношения в 1990-е – 2000-е годы. Опыт методологии и краткий обзор
Скачать 0.6 Mb.
|
| Российско-польские отношения в 1990-е – 2000-е годы. Опыт методологии и краткий обзор. Рассмотрение российско-польских отношений в период существования пост-социалистических России и Польши в рамках относительного небольшого текста требует известного схематизма и автор взял бы на себя смелость изложить некую развернутую схему методологического подхода к анализу этих отношений. Формирование пост-социалистической идентичности и новых внешнеполитических приоритетов. Формирования новой государственной и международной идентичности начинается практически синхронно в России и Польше. Действительно, два с половиной года разделяющие победу некоммунистической коалиции во главе с «Солидарностью» на июньских 1989 г. выборах в Польше и распад СССР в декабре 1991 г. по историческим меркам незначительны. Однако, в Польше смене власти предшествовало практически десять лет активного формирования нового политического класса, нового типа общественных отношений, институтов гражданского общества в виде свободных профсоюзов и прототипов нынешних политических партий. Подготовительный период существования постсоветской России был гораздо меньше и фактически начался именно с неожиданного обретения независимости в сочетании с огромными территориальными, демографическими потерями традиционного для России ареала политико-экономического и культурного существования. Другими словами, перед Россией в сравнении с Польшей стояла более сложная задача – не просто создания нового политического строя, но абсолютно новой государственности, новой международной идентичности в непривычных для России границах. Очевидно, что такие «обременения» не могли не сказаться на траектории и динамике России в международных делах, в частности, в европейской политике. И Россия, и Польша с геополитическими изменениями рубежа 1990-х годов неожиданно для себя приобрели совершенно новых соседей, часть из которых оказалась общими для Москвы и Варшавы – Украина, Белоруссия, Литва. При этом, если для Польши новые соседи практически в самый момент своего появления стали элементом диверсификации ее внешней политики, дополнительным полем для внешнеполитического маневра и, как следствие, усиления позиции в европейских делах, то для Москвы речь скорее шла о появлении дополнительного круга обязанностей и обременений связанных с широчайшим спектром вопросов правопреемства от б.СССР к новым независимым республикам. Постсоветское пространство поглощало колоссальные объемы временных, дипломатических и других ресурсов России в первой половине 1990-х годов. В значительной степени это сохраняется и в настоящий момент. Генеральным направлением общественного, экономического и внешнеполитического развития на переломе эпох в России и Польше было бесспорно выбрано западное направление. Следуя самым общим параметрам западного опыта, каждая из стран на свой лад реформировала все аспекты собственного существования. В 1991-1993 гг., многим в Москве думалось, что такое всеобщее движение к единой парадигме развития снимает все межгосударственные, международные противоречия. Оказалось, что это не так, национальные интересы никто не отменял, они стали проявляться по мере детализации внешней политики новых государств. Россия впервые в своей новой истории делает попытку формулировки стратегических международных приоритетов в Концепции внешней политики 1993 г. Из нее становится ясно, что европейское направление, европейские институты занимают важное место в системе внешнеполитических ценностей и задач. Москва, прежде всего профессиональное дипломатическое сообщество, пробиваясь сквозь паутину множества тактических проблем и задач, делает ряд принципиальных шагов. Именно они определили, тот вектор в европейской политике по которому мы движемся и сейчас. Россия активно участвует в переформатировании СБСЕ в полноценную Организацию по безопасности и сотрудничеству в Европе; в 1993 г. подает заявку на вступление Совет Европы; выражает намерение присоединиться к ГАТТ (ныне ВТО); устанавливает минимально достаточные отношения с НАТО через присоединение в 1992 г. к ССАС (ныне СЕАП) и подписание рамочного документа «Партнерство ради мира» в 1994 г. Россия активно работает с ЕБРР, одним из учредителей которого стал уже находившийся на излете своего существования СССР, на нашу страну распространяется проектная деятельность Европейского инвестиционного банка. Москва устанавливает диалог с ОЭСР и тесное взаимодействие с Международным энергетическим агентством, присоединяется к Энергетической хартии1. Главным же «европейским событием» для России, если судить с высоты сегодняшнего дня явилось подписание в июне 1994 г. Соглашения о партнерстве и сотрудничестве с Европейскими сообществами. СПС стало не просто признанием новых реалий интегрирующейся Европы, но задало рамку экономических отношений со всеми странами членами ЕС, к которым в 2004 г. присоединилась Польша. Пусть в самом общем виде, но уже в 1994 г. СПС предполагало возможность создания общего экономического пространства и зоны свободной торговли между Россией и ЕС, равно как и постоянный диалог по политическим вопросам европейской и международной повестки дня. Именно с середины 1990-х годов, через подключение к европейским институтам Россия начала системную адаптацию модернизации2 – в правовом, экономическом, политическом поле, в сугубо технических вопросах связанных с европейскими стандартами и регламентами. Об этом более чем пятнадцатилетнем опыте европейской модернизации России стоит помнить всем излишне самокритичным (в России) и критичным в отношении нашей страны в Польше. Польша на европейском направлении действует более целеустремленно. Весь период начала 1990-х гг., да и вплоть до вступления в ЕС 1 мая 2004 для Польши проходит под знаком «возвращения в Европу». Как ни парадоксально для российского читателя, но это была ни только и ни столько внешнеполитическая задача, но важнейшая часть строительства новой национальной, государственной идентичности. Польское возвращение в Европу постепенно меняло внутреннюю организацию жизни страны, при этом сам процесс возвращения был относительно простым с точки зрения инструментария. Польша предприняла усилия к максимально быстрому подключению к имеющимся европейским и евроатлантическим институтам. С 1991 г. Польша - участник Совета Европы. В 1994 г. присоединяется к НАТОвской программе «Партнерство ради мира» и, как минимум, с этого периода рассматривает для себя перспективу полноценного участия в Североатлантическом альянсе. С марта 1999 г. – Польша член НАТО. Признанием полноценного включения Польши в мировые экономические связи становится ее участие с 1 июля 1995 г. в ВТО, что открыло ей дорогу в такие институты как ОЭСР и Европейский союз. Польша участвует или является наблюдателем во всем множестве субрегиональных европейских институтов от Совета государств Балтийского моря до ОЧЭС. Польша активно поддержала идею В.Гавела об интеграционном сотрудничестве в регионе Центральной Европы, материализовавшуюся в деятельности Вышеградской группы и Центральноевропейском соглашении о свободной торговли. Польские регионы включились в сеть сотрудничества европейских регионов, что давало возможность активизировать экономическую жизнь на приграничных территориях, увеличить человеческие контакты, снять демографическое давление на рынок труда3. Множество открывавшихся перспектив озадачивало, но Варшава нащупала магистральный путь эффективной европейской политической и экономической самоидентификации. Варшава с 1 января 1994 г. начинает последовательно реализовывать Европейское соглашение предусматривавшее ассоциацию Польши с Европейскими сообществами. Курс на вступление в ЕС был подтвержден Национальной стратегией интеграции 1996 г. Длившиеся четыре года, с 1998 по 2002 гг., переговоры о вступлении в ЕС успешно завершились 13 декабря 2002 г. 16 апреля 2003 г. было подписано Афинское соглашение о вступлении в ЕС. В отличие от других исторических прецедентов, когда происходило уменьшение или ликвидация польского суверенитета, вступление в ЕС предварялось референдумом. За вступление Польши в Евросоюз высказалось 77,45% за из 58,85% принявших участие в голосовании. С 1 мая 2004 г. Польша стала полноправным членом Европейского Союза. Таким образом, в течение пятнадцати лет Польша завершила переходный период в политической, экономической и социальной жизни, приобрела новую международную идентичность, а, по сути, выполнила все те задачи, которые стояли перед страной в начале реформ. По большому счету, именно с этого периода можно начинать отсчет истории новой Польши как конвенционального европейского государства, динамика внутреннего и международного развития, которого в принципе, не должна подвергаться существенным колебаниям. Какие и насколько серьезные исключения из этого принципа возможны и собственно произошли постараемся рассмотреть чуть ниже. Россия на интересующем нас (в связи с двусторонними отношениями) европейском направлении к 2004 г. также накопила достаточный запас достижений. Россия и ЕС «обменялись» стратегиями развития отношений друг с другом. Традиционно российская дипломатия не склонна к излишней детализации своих планов на том или ином направлении, однако в отношении Евросоюза было сделано исключение. Стратегия развития отношений с ЕС на 2000-2010 гг, утвержденная Указом Президента однозначно определяла Евросоюз как приоритетного партнера России в Европе и не только с точки зрения экономических отношений, но и построения системы безопасности. При этом в Стратегии подчеркивалось, что в обозримом будущем Россия не стремится к участию в ЕС, ни даже к ассоциации с Евросоюзом. Это объяснялось геополитической выгодой внеблокового существования. К несомненным достижениям относится и завершение переговоров Москвы и Брюсселя о вступлении России в ВТО. Именно, позиция Евросоюза, как главного российского контрагента являлась критической точкой на пути нашего продвижения к полноценному участию в мировой торговле. Россия и ЕС выработали «дорожные карты» для продвижения к четырем общим пространствам, главным из которых, несомненно, является общее экономическое пространство, которое в случае его эвентуальной реализации может означать де-факто ассоциацию России и ЕС. На взгляд автора, это стало своеобразным преодолением положения вышеупомянутой российской Стратегии об отсутствии стремления к ассоциации, показало амбивалентность взглядов российского политического класса на европейскую проблематику. Кстати, нужно заметить, что слова «ассоциация» и российские, и европейские чиновники произносить опасаются. Это именно та, своеобразная психологическая граница, на которой остановились наши отношения. Парадоксально, но расширение ЕС, приблизившее этот интеграционный союз к России, вернуло к тесным отношениям с Москвой даже те страны, которые в силу тех или иных причин дистанцировались от России. Как известно, вступление Польши в Европейский Союз придало совершенно иной характер отношениям Варшавы и Москвы. Никто не станет отрицать, что европейский контекст оказывал влияние на внутреннюю жизнь России, но очередной этап усилий по созданию российской государственной идентичности в этот период был связан скорее с сугубо внутриполитическими событиями. Главной их сутью стало построение механизма вертикали власти4, усиление сплоченности регионов вокруг федерального центра, пацификация исламистского подполья на Северном Кавказе, задачи удвоения валового внутреннего продукта, связанные в значительной степени с консолидацией национального энергетического сектора. Российское государство сумело в короткий срок ликвидировать самые вопиющие пробелы в социальной политике, что приостановило нараставшую демографическую катастрофу. Во внешней политике, ничуть не исключая стратегического европейского вектора, Россия на переломе веков ориентируется на набравшую популярность в обществе и политическом классе концепцию многополюсного мира. Москва не без оснований видит себя одним из таких полюсов. Эта концепция получает свое воплощение в целом ряде более или менее успешных построений – «треугольник» Россия – Индия – Китай; Шанхайская организация сотрудничества; полноправное участие в Большой Восьмерке, кульминацией которого становится Санкт-Петербургский саммит G8; реализация политического диалога в формате БРИКС. Очевидно, что это все намного шире, чем только европейская составляющая российской внешней политики. К этому стоит добавить традиционно плотную повестку по международной безопасности в отношениях России с США, многоаспектные отношения с ближайшими постсоветскими соседями и станет ясно, почему Польша могла сконцентрироваться на европейском векторе и добиться там кардинальных успехов и почему Россия не могла себе такой «роскоши» позволить. Другими словами перед российским обществом и политическим классом в отличие от польской ситуации стоял целый ряд задач, которые только по мере их весьма непростого и растянутого во времени решения давали бы ответ на вопрос о параметрах новой российской идентичности, в том числе ее международной составляющей. В отличие от Польши у нас не было некоего некого одного ведущего фактора, который бы стал локомотивом российского развития, формирования сути и образа нашей страны. Проблема исторического и внешнеполитического самосознания. Современные Польша и Россия – страны в значительной степени схожие с точки зрения исторического и внешнеполитического самосознания и самовосприятия. Схожесть эта проистекает из устойчивости идеологем почерпнутых из истории и с упорством достойным лучшего применения воплощаемых в современной политике. Как во внутренней, так еще больше и во внешней. Ни в последнюю очередь это относится и к двусторонним отношениям. К идеологемам, определяющим сходство России и Польши относятся - завышенное представление о месте и роли самих себя в международных делах; представление о расположенных рядом соседях, как о странах требующих, а зачастую, жаждущих опеки Москвы или Варшавы; чрезмерное оперирование превосходными степенями таких понятий как мораль, нравственность, духовность, страдание, мученичество и геройство применительно к самими себе. Есть и более глубокие исторические мифы-концепции одинаковые для обеих стран, которые отчасти опираются на реальность и, которые, ее несомненно формируют. Среди них можно назвать и концепцию сарматизма объяснявшую русским и полякам необходимость освоения «утраченных» земель и наличие не привычных для других частей Европы элементов общественного и каждодневного уклада; и концепцию моста между востоком и западом; и, несомненно, историческую гордость за спасение Европы от татарского нашествия. Еще раз подчеркнем – все эти идеологемы общие и одинаковы важные, если не сказать популярные, в историческом самосознании. Другими словами, в России и Польши присутствует иррациональное, фантомное самоощущение самих себя некими специфическими, исключительными странами, державами, в том понимании как этот термин использовался в XVII – XIX веках. Более того, в России «держава» или даже «империя» в полуофициальном дискурсе зачастую используется в качестве самоназвания. В Польше «державность» и «имперскость» во внешней политике скорее подразумеваются – сдерживающим фактором являются демократические традиции шляхетско-аристократической Речи Посполитой. При этом сам исторический термин Речь Посполитая, сущностно гораздо шире привычного для других европейских языков термина «республика». Это, кстати, всегда понимали российские историки и публицисты и транслитерировали название польского государства. Более того Речь Посполитая применительно к отдельным историческим периодом применятся как синоним слова Польша. В историческом восприятии русских и самовосприятии поляков Речь Посполитая как термин прекрасно сочетается с таким самоопределением как «наияснейшая», как страна от «моря до моря», как государство исторически включавшие в себя все те же «Руси», что перечислялись и в титуле российских самодержцев. Россия и Польша бояться признаваться в своей схожести. Действительно, если они столь похожи, то в чем же их уникальность для этой части света? В целом, для России и Польши, как молодых в их нынешней ипостаси государств, характерна склонность к огосударствлению истории, попытки искать аргументы тем или иным современным действиям через непосредственное обращение к удобному историческому факту или удобной исторической интерпретации. С автором можно спорить и считать его утверждения примитивной, спрямленной интерпретацией национального сознания, гротескной формой не имеющей ничего общего с официальной позицией. Но, к сожалению именно эта гротескность, некритичность привносимых исторических стереотипов доминировала в отношениях России и Польши на протяжении последних полутора десятилетий. Происходило это попеременно по вине то одной, то другой стороны. В этот период схожесть России и Польши не сближала наши страны, а сталкивала их, как сталкиваются одинаково заряженные частицы. Парадоксально, но уход в небытие советской (позднесоветской) исторической парадигмы, где трактовка тех же польских восстаний происходила через призму классовой и национально-освободительной борьбы угнетенной нации снизила объективную пропольскость отечественной исторической индоктринации, вернуло ее к историческим парадигмам сугубо «государственнического» характера. Российское же общественное мнение автоматически вернулось к «позапрошлому» восприятию Польши, сформированному в царской России в XIX веке. К такому восприятию, явно неприемлемому с точки зрения польского политического класса и общества, домешивались сантименты и штампы в отношении к ПНР, которые в понимании современной Польшей также оказывались операционно малопригодными. Ну и совсем отрицательными элементами стали неуклюжие пропагандистские попытки создать образ врага из Польши в 2005 – 2007 гг. Равно нужно отметить, что отрицание современным политическим классом ПНР («безномерной» Речи Посполитой), на взгляд автора, не несет пользы для исторического и внешнеполитического самосознания современной Польши. Такое отрицание удаляет целый исторический пласт и автоматически делает Варшаву наследником далеко не безупречных внешнеполитических концептов 1920-х – 1930-х годов. Автору могут возразить, что общественная мысль польской послевоенной эмиграции вполне органически вплетается в современное сознание. Однако любой непредвзятый наблюдатель видит, что к сожалению магистральная линии мышления политического класса Польши гораздо более монохромная чем наследие того же Е.Гедройца или коллективного разума парижской «Культуры». Кроме того, в силу того, что серьезное возвращение эмигрантской мысли в Польшу происходило в тяжелый пореформенный период начала 1990-х годов можно утверждать, что она вряд ли завоевала много новых сторонников за пределами интеллигентских кругов среднего и старшего поколений. Все вышесказанное наложилось на рост популярности «исторической внешней политики» в Польше, расцвет которой пришелся на первые два года президентской каденции покойного Л.Качиньского5. В отношении России «историческая политика» мобилизовала все негативные стереотипы, формировавшиеся на протяжении десятилетий, если не столетий. «Историческая политика» далеко не польский феномен, но только в Польше на какое-то время она стала частью официальной политической доктрины правящей партии, получила свое развитие в виде «исторически обоснованной внешней политики». Многие известные польские историки и публицисты отмечали, что «нынешняя волна всеобщего исторического ревизионизма, похоже, - явление исключительное, ведущее к основательной переоценке ценностей и ориентиров не только в области гуманитарных наук, но и в политике. Эта критическая волна направлена не только против широко распространенных представлений и стереотипов, но также и против истин, играющих фундаментальную роль в обосновании установленных форм коллективной памяти – феномена, важного для любого политического порядка»6. «Историческая политика» в целом легла на «благодатный грунт» Центральной и Восточной Европы, Прибалтики и политическая жизнь в этой части света, в том числе и в России, оказалась буквально насыщена призраками прошлого. По меткому выражению Я.Жаковского в Европе началось «шествие скелетов». В этот период публичные и не очень исторические интерпретации становились объектом жестких отповедей со стороны внешнеполитических ведомств, а сами интерпретации наивно полагались серьезным внешнеполитическим оружием. Любая «круглая дата» давала повод ожидать историко-политических провокаций. Некоторые из них приобретали затяжной и вполне современный, «сетевой» характер, как например, постоянное принижение роли нашей страны в победе над фашизмом или проект «анти-Катынь» отрицавший очевидные исторические факты. К настоящему времени тренд «исторической политики» постепенно начинает угасать. Думается, это происходит в определенной степени и в силу того, что Россия и Польша нашли в себе силы и должную изобретательность создав специальный механизм обращения к политически чувствительным вопросам истории. Речь идет о Группе по сложным вопросам, о которой будет сказано чуть ниже. При оценке исторического самосознания современного российского и польского обществ нужно учитывать один принципиальный момент связанный с контекстом его формирования. Польша начала переход к реформам из состояния десятилетнего экономического кризиса, который непосредственно отражался на каждодневной жизни граждан. Либеральные реформы по рецепту Л. Бальцеровича оказались для среднестатистического поляка на поверку гораздо менее шоковыми, чем проводимые его российским коллегой Е.Гайдаром. Каждодневный экономический кризис его самой острой фазой в большинство семей пришел именно в первые годы новой России, а не при советской власти. «Реальный социализм» периода Н.Хрущева и Л.Брежнева явно выигрывал при сравнении с первой половиной 1990-х с точки зрения общественного спокойствия, социальной защищенности, отсутствия внутренних вооруженных конфликтов и организованного бандитизма7. Зачастую, по незнанию или в силу сознательного мифотворчества сравнительные преимущества «позднего реального социализма» необоснованно перебрасывалось и в страшный сталинский период. Правда, в отношении таких экстраполяций хрущевская «оттепель» и горбачевская «перестройка» сделали серьезные «прививки» значительной части населения, показав весь масштаб и трагичность для судьбы страны сталинских преступлений. Другими словами, объективные и субъективные слабости и неудачи российских реформ делали советский период относительно привлекательным. Для подавляющего большинства россиян разрыв с советским прошлым был и пока остается делом абсолютно искусственным. Это должны понимать все, кто критиковал известное утверждение В.Путина о распаде СССР как о крупнейшей геополитической катастрофе двадцатого века. При всей его эмоциональности большинством россиян оно было воспринято вполне органично. Параллельное становление государственной и внешнеполитической идентичности России и Польши, стран которые в двадцатом веке примерили на себя почти все мундиры сколько-нибудь заметных идеологий и режимов, не могло идти без активного, а, зачастую, и агрессивного мифотворчества. Тем более, что это мифотворчество опиралось на традиционно некритичное в обеих странах отношение к собственной истории, равно как и на действительно трагичные, страшные страницы – среди которых была и Катынь. Попытки выйти из тупика обоюдных исторических предубеждений предпринятые на переломе эпох были в силу ряда причин незавершенными и плохо отложились в общественной памяти. Эта незавершенность, как уже отмечено, проистекала в силу собственно высокой динамики и нестабильности тогдашней жизни, что не способствовало закреплению в общественном сознании самых казалось бы правильных шагов. Кто, например, помнит, что историческая встреча В.Путина и Д.Туска в Катыни произошла практически день в день через двадцать лет, когда 13 апреля 1990 года М. Горбачев передал В. Ярузельскому поименные списки польских военных, приговоренных к расстрелу? Только историки. Кто помнит, что еще в 1992 г. Б. Ельцин отдал все основные документы, изобличающие Сталина и его сподвижников в совершении этого преступления? Опять – только историки. Наверное, именно во внешнем контексте состоит принципиальное отличие российско-польского исторического диалога от польско-немецкого или франко-немецкого, которые начинались на фоне относительно спокойных 1960-1970-х годов. Наши страны за последние два года приложили системные усилия к преодолению сложных проблем историко-психологического свойства. И большую роль в этом сыграла российско-польская Группа по сложным вопросам. Автору как советнику Сопредседателя и ответственному секретарю российской части Группы посчастливилось знать о ее деятельности изнутри и чуть больше, чем внешним наблюдателям. Политическое решение о формальном изменении статуса, а фактически о создании заново Группы по сложным вопросам, вытекающим из истории российско-польских отношений, принятое в 2007 г. стало первым вкладом в выстраивание взаимопонимания по чувствительным сюжетам, напрямую связанным с, казалось бы, сугубо национальной гордостью или сугубо национальной трагедией. Когда Группа создавалась, никто толком не представлял характера и процедуры ее работы, да и круга рассматриваемых проблем. Неких писаных полномочий и обязанностей у нее не было и нет. Группа выстраивала свою работу основываясь на политической интуиции и взаимном внимательном восприятии сторон. Важно отметить, что с самого начала, в отличие от многих других «исторических», «общественных» групп и комиссий у Группы по сложным вопросам выстроились конструктивные, но далеко не сервильные отношения с внешнеполитическими ведомствами двух стран. Тем самым Группа могла лучше чувствовать внешнеполитическую ткань, сохранять общую прагматическую логику своих действий. Группа не ставила себе политических задач, но фактически их решала. Решала, делая свою работу, связанную с доведением до широкой общественности, а главное до правящих элит двух стран, истины очевидные историкам-профессионалам. Взаимное признание исторических фактов стало краеугольным камнем в деятельности Группы. Впрочем, относительно интерпретации событий между польскими и российскими участниками практически не было серьезных разногласий, речь шла о том, как сделать эти интерпретации общественным достоянием в наших странах. Было выбрано два принципиальных пути. Один - подготовка общего издания по совместной истории двух стран, которое охватывало бы весь период с 1917 г. до наших дней. Парадоксально, но постаравшись выделить наиболее дискутируемые проблемы, мы8 обнаружили, что фактически книга становится очерками истории отношений наших стран, так равномерно в хронологическую рамку легли сюжеты вызывающие либо споры, либо взаимный интерес. По каждому из сюжетов авторы, круг которых несколько шире собственно участников Группы, подготовили два очерка – российский и польский. В результате получился огромный том под названием «Белые пятна – Черные пятна. Сложные вопросы российско-польских отношений в 20-м веке», вышедший на русском и польском языках. Предвестником это главного издания стала другая книга, вышедшая при поддержке Группы, скомпонованная также на основе двух точек зрения и посвященная генезису Второй мировой войны получила и в России, и в Польши самые хорошие читательские отклики. Более дискретный, непубличный характер носила другая сторона деятельности Группы, выражавшаяся в продвижении тех инициатив, которые рождались внутри Группы на уровень внешнеполитических ведомств и на уровень принятия политических решений. Огромная роль в этом принадлежит сопредседателям Группы – ректору МГИМО, академику А.В. Торкунову и экс-министру иностранных дел Польши, профессору А. Д. Ротфельду. Академический бэкграунд и весомый общественный статус этих людей позволил пробить брешь взаимной закомплексованности пропагандистов и снизить запал политиканов, паразитирующих на трагических страницах совместной истории. Главная же задача сопредседателей была сугубо позитивной - разъяснять, рассказывать, убеждать тех людей, которые не злонамеренно, а просто в силу отвлеченности от политико-исторической проблематики не понимали остроты того или иного сюжета, правильности артикуляции своих мыслей по чувствительным историческим вопросам. Не понимали, что недосказанная история может мешать строить настоящее и будущее. Думается, трудно переоценить значимость тех множественных отсылок к деятельности Группы, которые дали премьеры двух стран и в Сопоте, и в Смоленске. Дорогого стоит реплика В. Путина: «как мне сказали наши историки». Но гораздо более важно, что высшие руководители России и Польши, а России, наверное, в большей степени оказались способными буквально впитывать новую для них информацию и гибко реагировать на проблемы вроде бы далекие от их текущих забот. Можно ли говорить, что после 7-го апреля 2010 г. мы сняли проблему Катыни, а, по сути, и все исторические вопросы, с политической повестки дня наших отношений? Да, если принять во внимание действительно эмоциональные, искреннее и, наверное, потребовавшие серьезной душевной работы жесты и слова В. Путина у мемориала в Катыни. Да, если исходить из того, что руководитель правительства современной России подтвердил все сказанное его предшественниками, но в гораздо более сильных и ярких словах. Да, если исходить из того, что два премьера, будучи вместе на мемориальной церемонии подтвердили абсолютно идентичный подход к пониманию того, кто жертва, а кто преступник. Да, если вникнуть в более широкий нежели только польский вопрос, антисталинский пафос выступления В.Путина. Да, потому что с участием польского католического епископа была заложена православная церковь в Катыни. Да, потому, что парадный расчет Войска Польского принял участие в параде на Красной площади в Москве 9 мая 2010 г. напомнив всем, что наши страны были союзниками в борьбе с общим врагом. Новая трагедия под Смоленском – гибель авиакатастрофе 10 апреля 2010 г. президента Польши Л.Качиньского и нескольких десятков видных государственных и общественных деятелей страны буквально потрясли Россию. Общественные настроения в отношении Польши и поляков приобрели характер сопереживания, сочувствия, ощущения общности и братства в беде. Наверное, ничто за все двадцать лет так не притягивало добрых чувствии россиян к Польше. Может быть это звучит цинично, но без слов правды сказанных обеими руководителями, объединившимися в общей памяти и скорби в Катыни 7 апреля реакция на катастрофу 10-го была бы несколько иной. Предельно важно, что российские власти, президент Д.А.Медведев, премьер В.В.Путина не только по-человечески откликнулись на эту трагедию, но дали политические сигналы к дальнейшему сближению с Варшавой. Очевидно, что это касается всего спектра вопросов, и в частности вопросов связанных с исторической проблематикой. Об этом было заявлено в ходе встреч Д.А.Медведева с тогда исполнявшим обязанности, а ныне президентом Польши Б.Коморовским 18 апреля в Кракове и 9 мая 2010 г. в Москве. Обозначенные автором стратегические «да» в ответе на вопрос о том, сняли ли мы исторические вопросы с политической повестки, к сожалению, нужно дополнить и несколькими тактическими «нет». Нет – потому, что идет рассмотрение нескольких исков в Европейском суде по правам человека, связанных с недоувлетворенностью истцов решением российских судебных инстанций в отношении «катынских дел». Нет – потому, что исторический рефрен стан привычным для внутрипольской и внутрироссийской политической борьбы и впереди парламентские выборы в наших странах. Нет – потому, что российские радикалы по-прежнему, вопреки фактам повторяют версию катынских событий, изложенную советским дипломат-прокурором А.Вышинским. К счастью, повторим, это вопросы тактические их достаточно быстро перемелет время, здравый смысл и политическая воля. Думается, что все эти три элемента сумеют должным образом задействовать в своей работе созданные по решению премьеров общие для двух стран Центры диалога и согласия. Официальное учреждение Центров происходило синхронно и завершилось в сентябре-октябре 2011 г. |
Похожие:
 | Краткий обзор |  | С аналогом Теста структуры интеллекта Амтхауэра и методики штур является Краткий ориентировочный тест (кот) |
| Наименование и реквизиты правового акта, в который внесены изменения либо отменен | | Комитет Краснодарской краевой территориальной организации Профсоюза работников народного образования и науки |
| Федеральный закон от 20. 04. 2014 №83-фз «О внесении изменений в статью 23. 2 Федерального закона «Об электроэнергетике» | | Как оформить и отразить в бухучете и при налогообложении бланки строгой отчетности |
| Как оформить и отразить в бухучете начисление зарплаты в государственных учреждениях в 2012 г | | В то же время авторы книги — преподаватели и сотрудники кафедры социальной психологии Ленинградского университета, естественно, не... |
| Екатеринбург рф/жителям/образование/дсп в представлен опыт стажировочных площадок фгос овз за период апробации. Учреждения готовы... | | Передовой педагогический опыт – это опыт, который отличается от массового положительного высокой результативностью и оптимальностью,... |