9 час. 16 мин
Я часто спрашивал себя, почему люди при пожаре прыгают вниз. Просто они знают, что умрут. Им не хватает воздуха, они задыхаются, они горят. Все равно конец, так уж лучше быстрая смерть, и чистая. «Jumpers», «прыгуны» – не депрессивные субъекты, а разумные люди. Они взвесили все «за» и «против». Они решили, что лучше падать с головокружительной высоты, чем обугливаться, как колбаски, в задымленной комнате. Они выбирают прыжок ангела, вертикальное «прощай». У них нет иллюзий, хотя некоторые пытаются использовать куртку как парашют. Они не хотят упустить шанс. Они вырываются на свободу. Они – люди, потому что предпочитают сами выбрать свою смерть, а не гореть заживо. Последнее свидетельство собственного достоинства: они сами решат, когда покончить счеты с жизнью, вместо того чтобы покорно ждать. Никогда слова «свободное падение» не были так осмысленны.
9 час. 17 мин
Что ты несешь, Бегбедер несчастный! Если от 37 до 50 человек бросились в пустоту с высоты Северной башни, то просто потому, что не могли иначе, их толкало удушье, боль, инстинкт самосохранения, просто это не могло быть хуже, чем находиться внутри удушающей жаровни. Они прыгали потому, что снаружи было прохладнее, чем внутри. Знаешь, можно быть специалистом по плавке, но плавиться самому – это немножко другое. Спроси любого пожарного, он тебе объяснит. «Прыгуны» находятся на такой высоте, что не воспринимают опасность. Они в полубессознательном состоянии, у них адреналин зашкаливает, они в такой панике и шоке, что почти впадают в экстаз. Ты прыгаешь с 400-метровой высоты не потому, что ты свободный человек. Ты прыгаешь потому, что ты затравленное животное. И не затем, чтобы остаться человеком, а потому что огонь превратил тебя в зверя. Пустота – не обдуманный выбор. Просто это единственное, на что приятно смотреть сверху, сюда хочется попасть, здесь не полосуют тебе кожу раскаленными добела когтями, не вырывают пылающими клещами глаза. Пустота легка. Пустота – это выход. Пустота приветлива. Пустота протягивает тебе руки.
9 час. 18 мин
ОК, Картью, раз уж ты заговорил таким тоном, я лечу в Нью-Йорк. Нет, башня «Монпарнас» – это не третья башня Всемирного торгового центра. Да и все равно моя жизнь тоже начинает напоминать фильм-катастрофу: сегодня утром, в 9.18, моя любовь ушла от меня. Флобер писал: «Я путешествую, чтобы проверить, правда ли мои сны». Я должен проверить, правда ли мой кошмар. Чтобы покончить с собой, я лечу «конкордом». Я помню, что этот сверхзвуковой лайнер, созданный при де Голле в 60-х годах, но торжественно введенный в эксплуатацию при Жискаре д'Эстене в 1976-м, имеет неприятное свойство время от времени падать на дома парижских пригородов. Так что я забронировал билет – люблю рисковать. Я авантюрист, я экстремал. Сколько стоит билет? 6000 евро в один конец, цена одной юбки от Шанель; не так уж дорого за то, чтобы повернуть время вспять. Потому что рейс «Париж–Нью-Йорк» на «конкорде» – это машина времени, придуманная Гербертом Уэллсом: самолет взлетает в 10 часов утра и приземляется в 8 часов утра, то есть до того, как меня бросит Амели. Через три часа я буду в Нью-Йорке, остается два часа.
Настоящее путешествие во времени начинается с холла семидесятых годов. Lounge seventies. Я воображаю, что пишу об Одиннадцатом сентября, но на самом деле я пишу о 70-х: десятилетии, когда возник Всемирный торговый центр, и башня «Монпарнас», и связывающий их «конкорд». Стюардессы в бежевых костюмах с пухлыми коллагеновыми губами, стюарды с загаром из солярия, белые кресла, стены с мягкой обивкой, как в психбольнице, деловые люди, не отрывающиеся от ноутбуков, бизнесвумен, вооружившиеся ручками «Пайлот»: все устаревшее, как в «Космической одиссее-2001». 2001-й был два года назад: мечта Кубрика 70-х годов не осуществилась. Мы не летаем на Луну под вальсы Штрауса; вместо этого «боинги» призданиваются под вопли муэдзинов.
Передо мной, нос к носу, в окне аэропорта Руасси, сверхзвуковой лайнер. Его клюв еще острее моего. Синие надписи «конкорд» напоминают, что эта штуковина – один из главных предметов национальной гордости, исчезающий вид. Недавно у «конкорда» прямо в воздухе отвалился руль. Я вхожу в крохотный салон; VIP-пассажирам приходится наклоняться. После катастрофы в деревушке Гонесс была еще масса технических неполадок: поломки двигателя, износ кабины пилота; 70-е годы постепенно отдают богу душу, и я, быть может, навсегда останусь в них, в моем позабытом детстве. Впрочем, самолет почти пуст. В самом деле, надо быть камикадзе вроде меня, чтобы лезть на борт этой птицы с треугольным крылом. Поскольку удаль моя отнюдь не безгранична, во мне уже пять стопарей «Абсолюта». Я падаю в свое кресло номер 2D. На улице дождь, и я отчаянно трушу, развалясь в стельку пьяный на борту стоящего на земле «конкорда».
Стюардесса: – Месье, к черной икре предлагаем вам шампанское «Круг»…
Я: – Д-да, действительно, не помешает…
Я разочарован: умирать, сидя, как идиот, в теснотище, прямо как в дешевом отеле где-нибудь в северном парижском пригороде. По крайней мере хоть попользуюсь на все сто. К тому же это иранский осетр: исламистская икра!
Нужно быть совершеннейшим болваном, чтобы отвалить шесть штук только за то, чтобы выиграть три часа полета. Интересно, люди, которые придумали эту машину, совсем спятили – или и впрямь верили, что ничтожный выигрыш во времени стоит того, чтобы сжигать лишние тысячи тонн керосина? Кто были эти инженеры 60-х годов? Их потуги выглядят такими несовременными… так отдают XX веком… Белый, гладкий, скоростной, одетый в пластик мир, где треугольные самолеты взирают сверху вниз на часовые пояса… Больше никто в это не верит… Мой лысый сосед читает «Экспресс» и зевает… Всё из того времени, последней эпохи оптимизма… автоответчики… расстройство биоритмов от смены часовых поясов… политические журналы… Тогда было жутко модно жаловаться на «джет-лег», разницу во времени, сейчас никто об этом и не заикается, настолько это старо… Я нагрузился под завязку, и тут «конкорд» взлетает, с чудовищным грохотом и подозрительной вибрацией… Будь я бабой, сел бы верхом на подлокотник и имел бы три оргазма… Я расплющен в кресле, как блин… Рекламный проспект бахвалится: «Статическая тяга каждого двигателя – 17 260 кг»… Интересно, не вывернет ли меня всей моей икрой… «Соотношение тяги с весом самолета в 1,66 выше, чем у „боинга-747“». Ну и лексика, тяни-толкай какой-то… Прошу прощения, мадам стюардесса, по-моему, я сейчас буду метать икру по всей вашей гермокабине… «Подобная сила тяги достигается при помощи классического реактивного двигателя, снабженного системой форсажа: выхлопные газы двигателя нагреваются и их скорость повышается. В результате тяга возрастает на 17 %…» Я все выблевал в бумажный пакет… Когда мы преодолеваем звуковой порог над Атлантикой, мне уже все равно… Жидкокристаллический счетчик напротив меня показывает, что мы летим со скоростью 2 маха… Я рассекаю стратосферу со скоростью 2200 км/ч и, кажется, имею бледный вид… Мне никак не удается стать тем рисковым и удачливым субъектом с билетом на чужое место, о котором мечтали изобретатели (в то время, наверно, усатые) «конкорда»… Может, я просто пьян, но меня умиляет их торопливость… раз уж американцы скачут по Луне, надо придумать что-то другое… Французы как дети… Они были взрослые, серьезные научные работники, специалисты по аэронавтике; и при этом мальчишки, младенцы, игравшиеся с новой погремушкой.
9 час. 19 мин
Стоя на вершине искусственной скалы, влюбленные взялись за руки.
– Всегда терпеть не могла вторники. Неделя еще только начинается, но не по-честному, как в понедельник, – говорит блондинка от Ральфа Лорена.
– Черт, хреново, что нельзя отсюда выбраться, – говорит брюнет от Кеннета Коула. – У тебя не найдется пары таблеток эдвила?
– Не-а, я приняла последние, когда наглоталась дыма от паласа, – говорит блондинка от Ральфа Лорена. – Очень горло драло.
Из кондиционеров в конференц-зал извергалось дымное облако. От паласа дым поднимался сперва тонкими спиралями, а потом вставал вдоль стен тремя толстыми столбами, словно туман над болотом или блуждающие огни, нарисованные каким-нибудь итальянским декоратором.
– Как подумаешь, что ты так и не увидишь мой домашний кинотеатр: плазменная панель размером с Верхнее озеро, – говорит брюнет от Кеннета Коула.
– Too bad… Только не надо падать духом, сейчас явятся пожарные, это дело каких-нибудь минут, – говорит блондинка от Ральфа Лорена.
– Святой Джордж Сорос, помолись за нас! – говорит брюнет от Кеннета Коула.
– О Тед Тернер, приди на помощь! – говорит блондинка от Ральфа Лорена.
Они прыскают, но смех переходит в приступ кашля. А может, это с самого начала был кашель.
– Знаешь, в чем разница между Майкрософтом и «Парком юрского периода»? – спрашивает брюнет от Кеннета Коула.
– Нет, но чувствую, это опять что-то очень умное, – говорит блондинка от Ральфа Лорена.
– Первое – это парк динозавров, где они пожирают друг друга. А второе – это фильм.
Теперь она действительно хохочет. Брюнет от Кеннета Коула заходится в приступе смеха. Он не может остановиться, собственная шутка душит его, он багровеет. Блондинка тоже закатывается; оба тонут, захлебываются, обессиленные нервным смехом. Если уж задыхаться, так хоть от смеха. Но они берут себя в руки. Блондинка снимает пиджак. Полосатая блузка полурасстегнута. На груди висит тонкая золотая цепочка с маленьким сердечком. По ту сторону окон – объятая пламенем Америка.
– Ты дозвонилась матери? – спрашивает брюнет от Кеннета Коула.
– Нет, – говорит блондинка от Ральфа Лорена. – Оно и к лучшему. Нечего попусту ее беспокоить. Либо мы отсюда выберемся, тогда я позвоню, либо не выберемся, тогда не позвоню. Что ты хочешь, чтобы я ей сказала?
– Прощай, мама, я тебя люблю. Поцелуй от меня всех наших, – говорит брюнет от Кеннета Коула.
– Идиот несчастный, – говорит блондинка от Ральфа Лорена.
Он был не идиот. Он уселся на стол. Тоже снял пиджак. Дышалось плохо. Он любил эту женщину. Он не хотел ее потерять. Он не хотел, чтобы она страдала. Он вспоминал про их встречу в конторе, все их кафе, все пивные бары, все гостиничные номера. Ее нежную, пахнущую сливками кожу. Его сердце стучало не только от страха; он был способен чувствовать. И он чувствовал, что все это в прошлом и никогда не вернется. Он постепенно понимал, что их роман кончится здесь, в этой комнате с бежевыми стенами. Она была восхитительная блондинка, и он воображал ее девочкой – розовощекой, кровь с молоком, с летящими по ветру волосами, бегущей в цветастом платье по лугу, по полю пшеницы или ржи со змеем или еще какой-нибудь глупостью в руках.
9 час. 20 мин
Я выбрал самолет, который так и норовит упасть, и направление, где выше всего угроза терактов: в принципе все должно было кончиться довольно быстро.
С какой бы скоростью ни лететь самолетом в Нью-Йорк, это уже никогда не будет таким удовольствием, как прежде. В свое время было ощущение легкости, ребяческий восторг, смесь влечения и зависти, напускная усталость, маскирующая возбужденную дрожь, простодушное восхищение, дух предприимчивости и старое доброе клише об «электрической энергии Большого Яблока», реанимированное словами New York, New York («I'm gonna be a part of it, / If I can make it there / I'll make it anywhere»). А теперь – ощущение, что ты попал во второсортный фильм, параноидальный ужас, липкая жалость к самому себе, отсутствующий вид, за которым пытаешься скрыть смехотворный страх, пристальное наблюдение за соседом, особенно если он смуглолицый, удесятеренное внимание к любым мелочам, предчувствие конца света и совершенно неуместная гордость, что остался в живых, когда самолет приземляется.
Все сортиры «конкорда» были забиты моей блевотиной, но об этом лучше помолчать, ведь я пишу целомудренный роман. Перед посадкой стюардессы раздали нам зеленые картонные карточки. Пассажирам полагается заполнить анкету Иммиграционной службы США:
– Страдаете ли вы психическими расстройствами? ДА НЕТ
– Перевозите ли вы наркотики или оружие? ДА НЕТ
– Являетесь ли вы коммунистом? ДА НЕТ
– Испрашиваете ли вы разрешение на въезд в США для занятий преступной или аморальной деятельностью? ДА НЕТ
– Связаны ли вы со шпионской деятельностью, саботажем, терроризмом, геноцидом? Участвовали ли вы в 1933–1945 гг. в массовых убийствах, организованных нацистской Германией или ее союзниками? JA NEIN
– Обращались ли вы с просьбой освободить вас от судебного преследования в обмен на свидетельские показания? ДА НЕТ
Мне повезло: тут нет вопроса «Намерены ли вы написать роман про Одиннадцатое сентября?».
Мой совет – отвечайте отрицательно. Что-то мне подсказывает, что, ответив «ДА», вы, скорее всего, поимеете проблемы с властями.
Департамент юстиции США мог бы добавить сюда и другие вопросы:
– Являетесь ли вы педофилом? ДА НЕТ
– Являетесь ли вы членом семьи бен Ладена? ДА НЕТ
– Имеете ли вы привычку мастурбировать перед фотографиями расчлененных трупов? ДА НЕТ
– Курите ли вы? ДА НЕТ
(если вы женщина) – Имеете ли вы намерение отсосать у президента Соединенных Штатов под письменным столом? ДА НЕТ
Вы считаете, что я в очередной раз плюю в колодец? Что мне в моем положении балованного ребенка неплохо было бы сидеть смирно и заткнуть глотку? Мне очень жаль, но я расследую обстоятельства гибели семидесятых годов. Утопия этого десятилетия – тот самый мир, в котором отказывается жить большинство землян. Три часа от Парижа до Нью-Йорка: столько ехать от Парижа до Марселя на скоростном поезде TGV. «Конкорд» – это AGV, скоростной самолет, не продвигающий нас ни на шаг вперед. Очередной бред, да и не самый страшный. Но за скоростным самолетом стоит определенная идеология: ее символом служит задранный нос лайнера, игла, опускающаяся вниз при посадке, словно выражая презрение к тем, кто не находится на его борту.
Есть коммунистическая утопия – эта утопия кончилась в 1989 году. И есть утопия капиталистическая – эта утопия кончилась в 2001-м.
Пока мы летели, я все время теребил стюардессу:
– Когда мы прибываем? О-ля-ля, так долго… Скажите, а мы не опаздываем? Такое впечатление, что мы еле тащимся… Нет, просто, понимаете, я единственный пассажир, чей билет нигде не проходит по статье расходов…
В аэропорту Джона Фицджеральда Кеннеди на светящемся панно значится: «Gates 9-11». Честное слово, лучше бы им заменить эти цифры, это какой-то дурной вкус. Мы прибыли вовремя, то есть раньше, чем вылетели. Перед отлетом лил дождь, а после посадки лил слезы я сам. В дождь все кажется красивее, но он ничего не смывает, тем более наши грехи. Было 8.25. Амели еще не ушла от меня. Я доставал персонал на борту, изображая нетерпение, но это была неправда: я никуда не спешил. Я вовсе не хотел, чтобы снова настали 9 часов 18 минут.
9 час. 21 мин
Мне осточертело, что дерет горло. Тут так воняет. Глаза жжет, и жутко горячо ногам. Я пытаюсь не плакать, но слезы все равно текут. Дэвид объяснил, что папа ждет, когда у него перезарядятся батареи, и тогда начнет действовать; он думает, что папа до сих пор не вмешался только потому, что «не так-то легко вести на полном ходу „корвет“ по краю Большого Каньона, притом одной рукой и оглядываясь, ведь сзади вот-вот начнется извержение вулкана, а тут как раз летит Камерон Диас на тросе вертолета и Джон Малкович орет в рупор, потому что осталось десять секунд до взрыва глубоководной атомной бомбы, и тогда наводнение затопит Нью-Йорк, а там его детей взял в заложники двойник президента Соединенных Штатов и держит их в бункере под охраной кровожадных динозавров, которых тайно вырастило одно правительственное агентство на дне суперсекретного термоядерного колодца». Короче, Дэвид уверен, что папа – это Ультра Пи в фазе реактивации. Дебил все-таки этот Дэйв.
А мне просто страшно и жутко хочется отсюда выйти. Папа говорит, надо слушаться Энтони, а Энтони говорит, надо оставаться здесь и не паниковать, вот-вот появятся спасатели. Что паршиво, это что папа трусит еще больше моего, я же чувствую. Блин, меня заколебала эта кровь из носа, надо его все время зажимать, одна рука занята, а другую держит папа, и мы смотрим на эту дверь, и это просто кошмар какой-то. Джеффри молится по-еврейски, Тони по-арабски, как послушаешь, ну просто песни народов мира. Но самый кайф (не считая Дэвида, который думает, что он в компьютерной игре) – это молитва папы.
– О Господи, я знаю, я совсем забыл о вас в последнее время, но есть ведь притча о блудном сыне, у нее практический смысл, у этой притчи, если я правильно понял, она означает, что отступников и предателей примут с распростертыми объятиями, если они вернутся к вам, ну так вот: сегодня утром я себя чувствую суперблудным сыном.
– А, вот видишь, что я говорил, он станет супер-чего-то, – кричит Дэвид.
– Заткнись ты к черту, папа молится, это святое.
Мы все трое беремся за руки, и папа продолжает молитву.
– Господи, я слаб, я грешил и я каюсь. Да, я развелся с женой, это я виноват, я очень-очень виноват. Я бросил домашний очаг, своих сыновей, которые здесь, со мной…
– Не говори так, па… Хватит уже…
Он меня просто пугает, shit, я больше не могу сдерживаться, я реву, хоть я и уставился на пятно на полу, из глаз так и льет. Офигеть, до чего жарко. Честное слово, я хочу куда-нибудь еще. Я хочу быть мухой и летать по ту сторону этой двери. Кто бы мне сказал, что я буду завидовать мухе… Но честное слово, клево быть мухой-цокотухой, она летает, у нее не идет носом кровь, муха, она свободная и всегда может удрать, и потом, она не умеет думать. Я бы жужжал вокруг башен, глядел бы своими фасеточными глазами на всех этих идиотов за стеклом, а потом ж-ж-ж – и оп! небольшой вираж, пике, и я убираюсь отсюда, сдачи не надо. Это было бы классно.
– О Господи, я эгоист и свинья, я на коленях прошу у вас прощения…
А самое лучшее – быть глухой мухой.
|
