Пауло Коэльо заир
Скачать 2.64 Mb.
|
 Он мог быть брошкой, металлическим украшением, вышивкой или просто рисунком, сделанным на ткани обыкновенной ручкой. – Хочу посвятить эту ночь тому, кто сидит по правую руку от меня. Он сел рядом, потому что хочет защитить меня. Как он догадался? – Это хороший человек: он понял, что любовь преображает, и позволил ей преобразить себя. Он все еще несет в душе тяжкое бремя личной истории, но все же пытается освободиться от него и потому находится среди нас. Он – муж той всем нам известной женщины, которая оставила мне на память о себе и как талисман вот эту реликвию. – Михаил достал из кармана лоскуток с запекшейся на нем кровью. – Мы никогда не узнаем, какой солдат носил эту форму. Перед смертью он попросил эту женщину: «Разорви ее и раздай по лоскутку каждому, кто верит в смерть и потому способен жить так, словно каждый день – последний. Скажи им, что я только что увидел Смерть в лицо – пусть они не боятся ее, но и не пренебрегают ею. Пусть ищут единственную истину – Любовь. Пусть живут в согласии с ее законами». Все с почтением взирали на окровавленную тряпицу. – Мы родились в эпоху мятежа. Мы с воодушевлением посвятили себя ему, мы рисковали жизнью и молодостью – и вдруг испугались: первоначальная радость стала сменяться усталостью, монотонностью, сомнениями в собственных силах и способностях, то есть не сумели достойно ответить на тот вызов, что бросает нам жизнь. Кое-кто из нас уже сдался. Нам пришлось столкнуться с одиночеством, пережить крутые и неожиданные повороты, мы падали и, увидев, что никто не спешит нам на помощь, стали спрашивать себя: «А не бесполезны ли все усилия? А стоит ли продолжать?» Михаил помолчал. – Стоит! И мы будем продолжать, хоть и знаем, что наша душа – да, она бессмертна! – бьется в паутине времени со всеми ее возможностями и ограничениями. Покуда хватит сил, мы будем высвобождаться из этой паутины. А когда иссякнут силы и мы вернемся к истории, «которую нам рассказывают», то все равно будем вспоминать наши прежние битвы и готовиться к новым. Мы вступим в них, когда условия будут более благоприятными. Аминь. – Аминь, – отозвались остальные. – Я должен поговорить с Госпожой, – сказал юноша с «ирокезом». – Не сегодня. Я устал. Раздался разочарованный ропот: в отличие от посетителей армянского ресторана эти люди знали историю Михаила, о голосе и о «присутствии». Однако он поднялся и вышел на кухню. Я последовал за ним. Я спросил, как им удалось раздобыть эту квартиру. Он объяснил мне, что по французским законам любой гражданин имеет право легально пользоваться недвижимостью, ко – торой не пользуется ее владелец. Иными словами, они – «скваттеры». Мысль о том, что меня ждет Мари, не давала мне покоя. Михаил взял меня за руку. – Вы сказали сегодня, что уедете в степь. Еще раз прошу вас – возьмите меня с собой. Я должен побывать на родине, пусть хоть ненадолго, но у меня нет денег. Я стосковался по моему народу, я хочу повидать мать, друзей. Я мог бы сказать вам, что знаю от Голоса, что понадоблюсь вам, но это будет не правдой: вы найдете Эстер сами, и ничья помощь вам будет не нужна. Просто мне нужно подзарядиться энергией отчизны. – Я могу дать вам денег на билет туда и обратно. – Знаю. Но мне бы хотелось отправиться туда вместе с вами, вместе приехать в городок, где живет Эстер, ощутить на лице прикосновение степного ветра, помочь вам пройти путь, ведущий к женщине, которая любит. Она сыграла – и продолжает играть – очень важную роль в моей жизни. Наблюдая за происходящими в ней переменами, видя ее решимость, я многому научился да и продолжаю учиться. Помните, я говорил о «неоконченных историях»? Мне хотелось бы оставаться с вами рядом до тех пор, пока перед нами не предстанет ее дом. Только тогда я смог бы считать, что этот период ее – моей – жизни завершен. Как только мы увидим дом, я оставлю вас одного. Не зная, что ему ответить, я решил заговорить о другом и спросил, что же за люди сидят сейчас кружком в соседней комнате? – Люди, которые боятся, что их постигнет та же участь, что и ваше поколение – поколение людей, мечтавших преобразить мир, но в конце концов сдавшихся на милость «действительности». Мы притворяемся сильными, потому что слабы. Нас еще мало, очень мало, но я надеюсь, что так будет не всегда – люди не могут обманываться бесконечно. Так что же вы мне ответите? – Михаил, вы знаете, что я всеми силами души стремлюсь освободиться от моей «личной истории». Еще совсем недавно я считал бы, что куда удобней и легче совершить эту поездку с вами – с человеком, знающим и регион, и местные обычаи, и возможные опасности. Но теперь я знаю, что должен в одиночку размотать нить Ариадны и выйти из лабиринта, в который попал. Моя жизнь изменилась, мне кажется, я помолодел на десять, а то и на двадцать лет – и этого достаточно, чтобы отправиться на поиски приключения. – И когда же вы намерены отправиться? – Как только получу визу. Через два-три дня. – Да пребудет с вами Госпожа. Голос говорит мне, что время пришло. Если передумаете, дайте знать. *** «Новые варвары» разлеглись на полу, собираясь поспать. По дороге домой я размышлял о том, что жизнь человека моего возраста оказалась куда веселей, чем я представлял: всегда можно вновь стать молодым и безумным. Я был так погружен в свои мысли, что не сразу заметил, а заметив – удивился, что прохожие не уступают мне дорогу, не отводят глаза, боясь повстречаться со мной взглядом. Никто вообще не обращал на меня внимания, и мне это нравилось, и город вновь стал прежним – и можно было понять короля Генриха IV, который, когда его бранили за то, что он изменил своей вере и женился на католичке, ответил: «Париж стоит обедни». Париж стоит гораздо большего. Перед моим мысленным взором предстали религиозные бойни, кровавые ритуалы, короли и королевы, музеи, замки, художники, которые страдали, писатели, которые напивались, философы, которые кончали с собой, военные, которые замышляли покорить весь мир, предатели, которые одним движением руки свергали династию, истории, которые позабылись, а теперь опять воскресли в памяти – и рассказываются на новый лад. *** Впервые за очень долгое время я, переступив порог моего дома, не присел к компьютеру проверить почту и срочно послать ответ. Ничего срочного. Я даже не пошел убедиться, что Мари спит, ибо знал, что она лишь притворяется спящей. Я не включил телевизор посмотреть ночные новости, потому что новости эти я знал с детства: одна страна угрожает другой, кто-то кого-то предал, экономика переживает упадок, Израиль и Палестина за протекшие пятьдесят лет так и не пришли к соглашению, еще один взрыв, еще один ураган оставил тысячи людей без крова. Я вспомнил, как утром, поскольку террористических актов не случилось, в виде главной новости преподносили переворот на Гаити. Какое мне дело до Гаити?! Какое отношение это имеет ко мне, к моей жене, к ценам на хлеб в Париже, к племени Михаила? Как можно истратить пять драгоценных минут жизни на то, чтобы слушать о мятежниках и президенте, смотреть на уличные манифестации, репортажи о которых крутят бессчетное количество раз и преподносят как важнейшее событие в истории человечества. Переворот на Гаити! И я верил! И досматривал до конца! Нет, в самом деле, дуракам следует выдавать особые удостоверения личности, поскольку именно дураки поддерживают коллективную глупость. Я открыл окно, впустив в комнату ледяной ночной воздух, разделся, убеждая себя, что смогу вытерпеть стужу, и некоторое время стоял, ни о чем не думая, чувствуя лишь, что мои ноги попирают пол, глаза устремлены на Эйфелеву башню, уши слышат собачий лай, завывание сирен, человеческую речь, в которой, впрочем, не мог разобрать ни слова. Я не был в эти мгновения самим собой – и никем другим. И это было прекрасно. *** – Ты сегодня какая-то странная. – То есть? – Грустная. – Да нет, я не грустная. Все хорошо. – Сама знаешь, что говоришь не правду: ты грустишь из-за меня, но не решаешься сказать. – С чего бы мне грустить? – С того, что я пришел вчера поздно и пьяным. Ты даже не спросила, где я был. – А мне не интересно. – Как это «не интересно»? Разве я не сказал вчера, что собираюсь встретиться с Михаилом? – И встретился? – Встретился. – Тогда о чем же я должна была тебя спросить? – А тебе не кажется, что, когда человек, которого, по твоим словам, ты любишь, возвращается далеко за полночь, следует хотя бы поинтересоваться, что случилось? – А что случилось? – Ничего. Я проводил время с ним и его друзьями. – Вот и славно. – Ты не веришь в это? – Разумеется, верю. – Похоже, ты меня разлюбила. Ты не ревнуешь. Тебе все безразлично. Это что же, нормально – являться домой в два часа ночи? – Не ты ли столько раз уверял, что ты – свободный человек? – Конечно, свободный. – Значит, возвращение в два часа ночи – нормально. Если бы я была твоей матерью, то, наверное, забеспокоилась бы, но ты – взрослый мужчина, не так ли? Мужчинам не стоит вести себя так, чтобы женщины относились к ним как к детям. – Да я не об этом говорю, а о ревности. – Тебе хотелось бы, чтобы я устроила за утренним кофе сцену ревности? – Нет, пожалуйста, не надо – соседи услышат. – До соседей мне дела нет: я не стану скандалить потому, что совершенно не хочу. Мне было нелегко, но в конце концов я усвоила то, что ты сказал мне в Загребе, и теперь пытаюсь привыкнуть к этому. Но если тебе это доставит удовольствие, я могу изобразить, что ревную, злюсь, схожу с ума от беспокойства. – Какая ты странная... Я начинаю думать, что ничего не значу для тебя. – А я начинаю думать, что ты забыл – в соседней комнате тебя ждет журналист, и наш разговор его не касается. *** Ах да, журналист. Надо включить автопилот, потому что я наперед знаю, какие вопросы он задаст. Знаю, с чего начнется интервью («Хотелось бы поговорить о вашей новой книге... каков ее главный посыл?»), знаю, что отвечу («Если б я хотел ограничиться посылом, то написал бы не книгу, а одну фразу»). Знаю, он спросит, как я отношусь к критике, которая обычно со мной не церемонится. Знаю, каким вопросом он завершит беседу («А вы пишете что-нибудь новое? Каковы ваши творческие планы?») и что я ему на это отвечу («Пока это – секрет»). И начало не сулит неожиданностей: – Хотелось бы поговорить о вашей новой книге... Каков ее главный посыл? – Если б я хотел ограничиться посылом, то написал бы одну фразу. – А почему вы пишете? – Потому что я открыл способ поделиться с другими чувствами, которые испытываю. Произнесено тоже на автопилоте, но тут я останавливаюсь и поправляю себя: – Впрочем, эту историю можно рассказать и по-другому. – По-другому? Вы хотите сказать, что не удовлетворены «Временем раздирать...»? – Книгой – удовлетворен вполне, а своим ответом – нет. Почему я пишу, спрашиваете вы? Правдивый ответ должен звучать так: «Я пишу, потому что хочу быть любимым». Журналист глядит на меня с подозрением: что это еще, мол, за душевные излияния? – Я пишу, потому что в детстве не умел играть в футбол, у меня не было машины, мне давали мало денег на карманные расходы и я был плохо развит физически. Чтобы продолжать, мне приходится сделать над собой неимоверное усилие. Разговор с Мари напомнил мне о прошлом, в котором больше не было смысла. Теперь надо рассказать мою личную историю – и освободиться от нее. – Я был немодно одет. И девочки поэтому не обращали на меня внимания, как я ни старался. И по вечерам, когда мои одноклассники проводили время со своими подружками, я создавал свой мир, – мир, в котором я могу быть счастливым. И спутниками моими были писатели и их книги. В один прекрасный день я сочинил стихотворение, посвященное девочке, жившей на нашей улице. Мой приятель нашел его у меня на столе, украл и прочел перед всем классом. Все смеялись, все считали, что быть влюбленным – нелепо. Только та, кому были написаны эти стихи, не смеялась. Назавтра, когда мы пошли в театр, она исхитрилась оказаться в соседнем кресле и сжала мою руку. И мы вышли из театра, взявшись за руки, – я, уверенный в том, что хил, уродлив, плохо одет, и девочка, считавшаяся самой красивой в классе. Я замолчал, переносясь в прошлое, заново переживая то мгновенье, когда ее рука прикоснулась к моей, и жизнь преобразилась. – И все это – благодаря стихам. Они объяснили мне, что, когда пишешь, раскрывая неведомый, невидимый мир, ты можешь на равных соперничать с миром своих сверстников – с физической силой, модной одеждой, машинами, спортивными успехами. Журналист был явно удивлен. Я, впрочем, тоже. Овладев собой, он продолжал: – Как вы считаете, почему критика так сурова к вам? Автопилот в тот же миг подсказал бы мне ответ: «Не подумайте, что я сравниваю себя с гениями прошлых времен, но стоит лишь прочесть биографию любого классика, чтобы увидеть, как неумолима и беспощадна была по отношению к нему критика. Причина этого проста: критики крайне не уверены в себе, не понимают толком, что происходит, они – демократы, когда рассуждают о политике, но едва лишь речь заходит о культуре, оказываются фашистами. Они считают, что правителей народ себе выбирать может, а фильмы, книги, музыку – не вправе». – Вам не приходилось слышать о «законе Янта»? Готово дело. Я снова отключил автопилот, хоть и знал, что журналист едва ли опубликует мой ответ. – Нет, первый раз слышу. – Этот закон появился тогда же, когда и наша цивилизация, однако официально провозглашен был лишь в 1933 году одним датским драматургом. В маленьком городке Янте создали десять заповедей, предписывающих, как люди должны вести себя. Судя по всему, это справедливо не только для Янта, но и для всего мира. Если попытаться свести его суть к одной формуле, она будет звучать так: «Посредственность и безликость суть наилучший выбор. Будешь придерживаться его – сумеешь прожить жизнь без особых проблем. А попытаешься поступить иначе...» – Мне бы хотелось знать эти заповеди, – журналист искренне заинтересован. – Здесь их у меня нет, но я сделаю нечто вроде резюме. Подойдя к компьютеру, я набрал и распечатал такой текст: Ты – никто и не смеешь думать, что знаешь больше нас. Ты не представляешь собой ни малейшей ценности, ты ничего толком не умеешь, твой труд не имеет никакого значения, но, если ты будешь покорен и тих, мы позволим тебе жить счастливо. Отнесись всерьез к тому, что мы говорим, и никогда не смейся над нашими воззрениями. Журналист сложил листок и спрятал его в карман. – Все верно. Если ты – ничтожество, если твоя работа не находит отзвука, стало быть, она достойна похвал. А тот, кто перестал быть посредственностью, кто добился успеха, кто бросает вызов закону, заслуживает кары. Как хорошо, что он своим умом дошел до этого вывода. – Речь не только о критиках, – договорил я. – Но и обо многих многих других. Их больше, чем вы думаете. *** Днем я позвонил Михаилу: – Мы едем вместе. Он не выразил удивления, а поблагодарил и спросил, что же заставило меня переменить решение. – На протяжении двух лет моя жизнь сводилась к Заиру и Заиром исчерпывалась. После того как мы с вами встретились, я двинулся по дороге, которую уже успел позабыть, – по заброшенной железнодорожной колее, где между шпалами пробилась трава, однако по ней еще могут ходить поезда. Я еще не прибыл на конечную станцию и потому не знаю, как остановиться. Михаил спросил, удалось ли получить визу, и я объяснил, что Банк Услуг активно вмешивается в мою жизнь: один из моих русских друзей позвонил своей приятельнице, издательнице нескольких журналов в Казахстане. Та связалась с послом, и до конца дня все должно быть готово. – И когда же мы отправляемся? – Завтра. Мне только нужно знать ваше настоящее имя, чтобы заказать билеты – представитель агентства ждет на другой линии. – Прежде чем дать отбой, хочу сказать вам вот что: мне понравился ваш пример насчет расстояния между рельсами и ваше сравнение с заброшенной железнодорожной колеей. Но не думаю, что вы приглашаете меня из за этого. Скорее, дело тут в написанном вами тексте, который я знаю наизусть – Эстер часто повторяла его, – и это гораздо более романтично, нежели рассуждения о Банке Услуг: «Воин света помнит добро. В битве ему помогают ангелы; силы небесные ставят все на свои места и позволяют дать лучшее из того, что у него есть. «Как ему везет!» – говорят его товарищи. И воину порой удается такое, что превыше сил человеческих. И потому, на восходе солнца, он преклоняет колени и благодарит за Благодетельный Покров, осеняющий его. Но благодарность воителя не ограничивается лишь духовной сферой; он никогда не забывает друзей, ибо они вместе проливали кровь на поле битвы» 1. – Я не всегда помню написанное мной, но мне приятно. До свиданья, мне надо сообщить ваше имя в агентство. *** Прошло двадцать минут, прежде чем диспетчер такси снял трубку и неприязненно сообщил, что следует подождать еще полчаса. Мари вроде бы весела, ей очень идет пышное и чувственное черное платье, и мне вспоминается, как один из посетителей армянского ресторана рассказывал, что вожделение, которое испытывают к его жене другие мужчины, возбуждает его. Я знаю, что на званом вечере все женщины будут одеты так, чтобы подчеркнуть свои прелести, а их мужья и любовники, видя, что их избранницы желанны, будут думать: «Наслаждайтесь на расстоянии, потому что все это принадлежит мне, я – лучший, я владею тем, о чем вы мечтаете». Я иду на этот вечер просто так: не буду подписывать никаких контрактов, не буду давать интервью – просто выполню ритуал, погашу ссуду, выданную мне Банком Услуг, сидя во время ужина рядом с каким-нибудь занудой, который спросит меня, откуда я черпаю вдохновение для моих книг. А с другой стороны, может появиться выставленный напоказ бюст, принадлежащий, скажем, жене какого-нибудь приятеля, и мне придется следить за тем, чтобы не опустить глаза, ибо если я сделаю это хоть на секунду, она непременно расскажет мужу, что я пытался ее обольстить. В ожидании такси составляю список возможных тем. А. Разговоры о внешности: «Как вы элегантны», «Как вам идет ваше платье», «Как вы замечательно выглядите». А по возвращении домой будут говорить, что одеты все были отвратительно и выглядели ужасно. Б. О путешествиях: «Вы непременно должны побывать в Арубе, это просто фантастика», «Нет ничего лучше летней ночи в Канкуне, когда сидишь с бокалом мартини на берегу моря». На самом деле никто особенно не развлекался, всего лишь получили на несколько дней ощущение свободы, а не восхищаться нельзя, потому что деньги потрачены. В. И снова о путешествиях, но на этот раз – о тех местах, которые подлежат критике: «... я был в Рио де Жанейро, вы не можете себе представить, какой это ужас», «... о, если бы вы знали, какая нищета царит на улицах Калькутты». А поехали они туда, чтобы почувствовать, что принадлежат к другому миру, и порадоваться за себя по возвращении к своей убогой действительности, где по крайней мере нет нищеты и разгула преступности. Г. Новые лекарственные средства: «сок пшеничных зерен (грамм на неделю) способствует росту волос...», «я два дня принимала ванны в Биаррице: «спа» открывает поры и выводит токсины...» Д. Общие знакомые: «... я так давно не видела такого-то, как он поживает?», «я узнала, что такая-то продает свою квартиру, потому что оказалась в затруднительном положении...» Можно мыть косточки тем, кого не позвали на данное торжество, только сначала надо принять невинный вид, а под конец добавить: «... и все-таки это выдающаяся личность». Е. Скромные жалобы, нечто вроде приправы к основному блюду: «... мне бы так хотелось, чтобы в моей жизни что-нибудь произошло...», «... меня ужасно беспокоят дети: то, что они слушают, похоже на что угодно, только не на музыку, а то, что читают, – не на литературу...» Потом ожидается комментарий от собеседника, сталкивающегося с теми же проблемами, говорящий чувствует, что он – не один в мире, и веселеет. Ж. На интеллектуальных празднествах вроде того, что предстояло сегодня, мы будем обсуждать войну на Ближнем Востоке, проблемы исламского фундаментализма, новую выставку, модного философа, фантастическую книгу, которую никто толком не знает, музыку, которая сама на себя непохожа; мы будем высказывать свои премудрые, взвешенные суждения, не имеющие ничего общего с тем, что мы думаем на самом деле, ибо мы то знаем, какого труда стоит заволочь себя на эту выставку, прочесть эту невыносимо тягомотную книгу, посмотреть томительно скучное кино – и все для того, чтобы было о чем поговорить на таком сборище, как сегодняшнее. *** Приходит такси, и по дороге я вношу в список еще кое-что очень личное: жалуюсь Мари, что терпеть не могу таких ужинов. Выслушав меня, она отвечает, что к концу их я обычно воодушевляюсь и начинаю даже получать удовольствие. Чистая правда. И вот мы входим в один из самых шикарных парижских ресторанов, направляемся в зал, где состоится сегодняшнее «мероприятие» – вручение литературной премии (я, кстати, член жюри). Присутствующие стоят, журчит общая беседа, одни здороваются со мной, другие только удостаивают взглядом, переговариваясь между собой. Устроитель вечера подходит ко мне, представляет меня присутствующим, вся – кий раз произнося раздражающую меня фразу: «ну, этот гость в представлениях не нуждается». Кое-кто улыбается, узнав, кое-кто – улыбкой и ограничивается, хоть и делает вид, будто узнал – ибо в противном случае пришлось бы признать, что мира, в котором он живет, больше не существует, поскольку он не слышал о том, что у всех на слуху. Вспомнив о «племени», я готов добавить: дураков следует погрузить на корабль и вывезти в открытое море – пусть целый месяц ежевечерне устраивают там званые ужины и приемы и представляют друг другу друг друга: может, хоть тогда запомнят, кто есть кто. Я давно уже составил каталог тех, кто посещает такие приемы. Десять процентов – это «партнеры»: люди с правом решающего голоса, выходящие из дому ради Банка Услуг, внимательные и чуткие ко всему, что может вознаградить их за труды, знающие, где заработать, куда вложить. Они мгновенно понимают, сулит ли «мероприятие» выгоду или нет, и в последнем случае без колебаний уходят, причем – в числе самых первых. Даром времени они не тратят. Два процента составляют «таланты», у которых и в самом деле – многообещающее будущее, они уже сумели преодолеть кое-какие препоны, уже проведали о существовании Банка Услуг и числятся его потенциальными клиентами: они уже могут оказать важные услуги, но еще не стали теми, кто принимает решения. Они со всеми любезны и учтивы, поскольку в точности не знают, с кем именно разговаривают, и куда более открыты по сравнению с «партнерами», ибо, по их мнению, любая дорога куда-нибудь да приведет. Три процента составляют те, кого я в честь древнего и воинственного уругвайского племени назвал «тупамарос»: эти умеют внедриться в любую среду, их хлебом не корми – дай пообщаться, они вечно сомневаются, оставаться ли тут или идти на другой вечер, имеющий быть одновременно, они тщеславны и желают с ходу продемонстрировать свои дарования, однако их никто сюда не звал, они, так сказать, еще в предгорьях, и люди перестают обращать на них внимание, как только понимают, с кем имеют дело. Ну и наконец, 85 процентов – это «подносы», ибо как не бывает вечера без этого предмета утвари, так и без этих людей ни один праздник не обходится. Они не знают толком, по какому случаю торжество, но убеждены в важности своего на нем появления и значатся в списках устроителей, потому что успех всякой затеи зависит и от того, сколько народу примет в ней участие. Как правило, это бывшие – бывшие банкиры, бывшие директора, бывшие мужья какой-нибудь знаменитой дамы, бывшие жены какого-нибудь господина, находящегося в зените могущества. Это – титулованные особы из стран, где давно нет монархии, принцессы и маркизы, сдающие в аренду свои замки. Они перепархивают с празднества на торжество, с приема на ужин, и я неустанно спрашиваю себя – как их еще не тошнит от всего этого? Когда недавно я поделился своим недоумением с Мари, она объяснила мне, что есть люди, зацикленные на работе, а есть – на развлечениях. Те и другие – несчастны, ибо сознают, что теряют что-то важное, но совладать со своим пороком не в силах. ... Я разговариваю с одним из организаторов фестиваля кино и литературы, и ко мне подходит молодая, хорошенькая блондинка с сообщением о том, что ей очень понравилось «Время раздирать и время сшивать». Сообщает, что живет в одной балтийской стране и работает в кино. Немедленно опознается ее принадлежность к разряду «тупамарос», поскольку обращается к одному (ко мне, в данном случае), а интересуется другим (организаторами фестиваля). Хотя совершена эта почти непростительная ошибка, все еще остается шанс, что она относится к начинающим Талантам. Организаторша осведомляется, что означает выражение «работаю в кино». Блондинка объясняет, что пишет рецензии для одной газеты и что недавно выпустила книгу (Боже, неужто о кино? Да нет, наверняка о себе, о своей короткой и неинтересной жизни). Тем временем она совершает тягчайший грех – спрашивает, нельзя ли получить приглашение на этот год. Организатор отвечает, что издательница моих книг в этой балтийской стране, дама весьма деятельная и влиятельная (и очень красивая, добавляю я про себя), уже приглашена. Он возобновляет разговор со мной, а блондинка из племени тупамарос на несколько минут впадает в растерянность, не зная, как тут быть, а потом ретируется. Поскольку речь идет о литературной премии, большая часть приглашенных – Таланты, Тупамарос и Подносы – принадлежат к артистической среде, а Партнеры делятся на членов попечительских советов и спонсоров, помогающих музеям, симфоническим оркестрам и подающим надежды артистам. И вот ведущий поднимается на сцену, просит всех занять свои места (на столиках расставлены таблички с именами), отпускает несколько шуточек (это часть ритуала, и все мы смеемся) и сообщает, что победители будут названы между закусками и первым блюдом. Я направляюсь к главному столу: это позволяет мне устроиться подальше от Подносов, но также и не дает возможности общаться с Талантами, исполненными воодушевления, да и вообще – самыми интересными здесь. Место мое оказывается рядом с директрисой фирмы по продаже автомобилей, спонсирующей празднество, и богатой наследницей, решившей вложить средства в искусство, – к моему удивлению, обе дамы не носят вызывающее декольте. Кроме них, за столом сидят: владелец парфюмерной компании, арабский принц (он оказался в это время в Париже, и устроители, заботясь о престиже вечера, затащили его сюда), израильский банкир, коллекционирующий рукописи XIV века, консул Франции в княжестве Монако и белокурая девушка – не знаю, чем она занимается, но подозреваю, что является потенциальной любовницей одного из организаторов. Надеваю очки и, стараясь, чтобы это получилось незаметно, читаю таблички с именами моих соседок (меня тоже нужно отправить на этом корабле в открытое море и там приглашать на один и тот же вечер раз десять – тогда, может быть, выучу их имена наизусть). Мари, как велит протокол, посадили за другой стол: на каком-то витке мировой истории кому-то пришло в голову, что на официальных банкетах пары должны быть разделены, с тем чтобы в воздухе повисал вопрос: дама по соседству – замужем, одинока или замужем, но доступна. Или, быть может, этот мудрец боялся, что супруги, оказавшись рядом, будут разговаривать исключительно друг с другом – но зачем бы им в таком случае выходить из дому, брать такси, отправляться на банкет? В полном соответствии с моим списком тем разговор вертится вокруг последних событий «культурной жизни» – «какая замечательная выставка», «какой талантливый критик». Я пытаюсь сосредоточиться на закуске – икра с лососиной и яйцом, – но меня то и дело отвлекают вопросами: как продвигается работа над моей новой книгой, откуда я черпаю вдохновение и каковы мои творческие планы. Все демонстрируют эрудицию, все цитируют – якобы случайно, так, к слову пришлось – какую-нибудь знаменитость, удостаивающую их своей дружбой. Все превосходно умеют скользить по поверхности разговора о политике или о тех проблемах, с которыми сталкивается культура. – А что, если мы обсудим еще что-нибудь? Эти слова произносятся будто сами собой. Присутствующие замолкают: в конце концов, это верх невоспитанности: прерывать других, а еще хуже – тянуть, так сказать, одеяло на себя. Однако похоже, что вчерашняя прогулка по улицам Парижа в обществе бродяг произвела на меня роковое действие: я больше не выношу подобных разговоров. – Вот, например, примиритель: то мгновение в нашей жизни, когда мы перестаем двигаться вперед и довольствуемся тем, что имеем. Особенного интереса не проявляет никто. Что ж, сменю тему: – А можно поговорить о том, как важно позабыть историю, которую нам рассказывали, и попытаться прожить что-то новое. Каждый день делать что-нибудь непривычное: ну, скажем, заговорить с соседом в ресторане, зайти в больницу, ступить в лужу, попытаться услышать другого человека, заставить Энергию Любви циркулировать свободно, а не закупоривать ее и не хранить где-нибудь в углу. – Вы имеете в виду адюльтер? – спрашивает устроитель вечера. – Нет. Это значит, что лучше быть слугой любви, нежели ее хозяином. Это гарантирует нам, что мы спим с кем-то потому, что желаем этого, а не потому, что так принято. Консул Франции в Монако со всевозможной деликатностью, но и не без иронии объясняет мне, что присутствующие пользуются этим правом и этой свободой. Все соглашаются, хотя никто не верит, что это правда. – Секс! – восклицает белокурая девушка неопределенных занятий. – Почему же мы не говорим о сексе?! Это гораздо интересней и не так сложно! По крайней мере, звучит это искренне. Одна из моих соседок издает иронический смешок, но я аплодирую. – Секс и в самом деле гораздо более интересная тема, однако не думаю, что есть большая разница. Разве не так? И, кроме того, ныне эта тема – не запретная. – ... хоть и свидетельствует о крайнем упадке вкусов, – вставила одна из моих соседок. – А можно ли узнать, что же находится под запретом? – устроитель явно чувствует себя неловко. – Деньги, например. У каждого из нас есть деньги, ну или, по крайней мере, мы делаем вид, будто у нас есть деньги. Мы верим, что нас пригласили сюда потому, что мы богаты, влиятельны, знамениты. Но отчего бы нам не узнать сегодня за ужином, сколько зарабатывает каждый из нас? Раз уж мы так уверены в себе, так значительны, то отчего бы не взглянуть на наш мир непредвзято и увидеть его таким, каков он на самом деле? – Куда это вы клоните? – спрашивает автомобильная дилерша. – Да это долгая история: можно начать с Ганса и Фрица, которые сидят в одном из токийских баров, перейти к монголу-кочевнику, который утверждает, что для того, что – бы стать самим собой, нужно позабыть все прежние представления о себе. – Ничего не понимаю. – Я ведь ничего и не объяснял. Но вернемся к тому, что нас интересует: я хочу знать, сколько зарабатывает каждый из нас. То есть что значит в денежном эквиваленте сидеть за главным столом? Повисает пауза. Сотрапезники удивленно смотрят на меня: финансы – это большее табу, чем секс, измены, коррупция, парламентские интриги. Но арабский принц – то ли ему до смерти надоели приемы и банкеты с пустопорожними разговорами, то ли его доктор сообщил ему, что он недолго протянет, то ли еще по какой причине – вдруг подхватывает тему: – По решению парламента моей страны я получаю 20 000 евро ежемесячно. Это не соответствует тому, сколь – ко я трачу, однако у меня есть практически неограниченная статья расходов на так называемое «представительство». Это значит, что посольство выделяет мне машину и водите – ля, одежда, которую я ношу, принадлежит правительству, а когда завтра я полечу в другую европейскую страну, расходы на личный самолет, пилоты, горючее и аэропорт будут возмещены все по той же статье. – И добавил: – Внешность обманчива. Если принц, будучи за нашим столом самой важной особой, говорил так откровенно и честно, то никто не мог привести его высочество в смущение. Однако нужно, чтобы и остальные приняли участие в игре. – Затрудняюсь сказать точно, сколько я получаю в месяц, – сказал устроитель вечера, один из классических представителей Банка Услуг, которые называются «лоббистами». – Тысяч десять, наверно, но те организации, которыми я руковожу, тоже выделяют мне «представительские». Я могу оплачивать из них все, что захочу, – обеды и ужины, одежду и авиаперелеты. Хотя личного самолета у меня нет. Он сделал знак официанту, и наши бокалы вновь наполнились. Настал черед дилерши, которую весь этот разговор занимал все больше и больше. – Полагаю, что и я зарабатываю примерно столько же. И мои «представительские» тоже не ограничены. Так по кругу мои соседи говорили о том, сколько получает каждый из них. Самым богатым оказался банкир – он зарабатывает десять миллионов евро в год, не говоря о том, что владеет пакетом акций своего банка и они постоянно растут. Но белокурая девушка, которую никто нам не представил, отвечать отказалась. – Это – сугубо личное дело. Никому не интересно. – Разумеется, никому не интересно, но ведь мы затеяли такую игру, – возразил устроитель. Девушка стояла на своем. И тем самым продемонстрировала свое превосходство над остальными: так или иначе, она была единственной, у кого оказались секреты. И, взлетев на более высокую ступеньку, оказалась под прицелом презрительных взглядов. Чтобы не чувствовать себя униженной своим жалким жалованьем, она, притворяясь существом загадочным, решила унизить всех вокруг. А того не понимала, что большинство людей здесь живут благодаря этим «представительским», которые могут исчезнуть в любую минуту. Оборвется эта ниточка – и они полетят в пропасть. Как и следовало ожидать, дело дошло до меня. – Год на год не приходится. Если я выпускаю новую книгу, то получаю что то около пяти миллионов долларов. Если – нет, то выходит порядка двух: их я получаю за продление прав на издание тех книг, что сочинил раньше. – Вы и завели этот разговор, чтобы сказать, сколько вы зарабатываете, – сказала девушка. – Вам не удалось нас потрясти. Она понимала, что совершила ложный шаг, и теперь, ринувшись в атаку, старалась исправить положение. – Мне так не кажется, – заметил принц. – Я считал, что столь широко публикующийся писатель должен быть богаче. Очко в мою пользу. Белокурая девица теперь не раскроет рта до окончания вечера. Разговор о деньгах поломал целую систему негласных табу, из которых заработок был самым главным. Официант стал появляться еще чаще, бутылки вина пустели с немыслимой быстротой, устроитель/организатор поднялся на сцену необычно оживленным, объявил победителя, вручил ему премию и тотчас вновь включился в разговор, который не прерывался все это время, хотя правила хорошего тона предписывают молчать, когда говорит кто-нибудь другой. И теперь мы рассуждали о том, как лучше всего употребить наши деньги (в большинстве случаев сходились на том, что приобретем «свободное время», будем путешествовать или заниматься каким-нибудь спортом). Я уже подумывал завести разговор о том, как лучше всего организовать собственные похороны – смерть была таким же табу, как и деньги. Но за столом царило такое веселье, мои сотрапезники были столь общительны и милы, что решил промолчать. – Мы говорим о деньгах, но не знаем, что это такое, – сказал банкир. – Почему люди внушили себе, что клочок раскрашенной бумаги, пластиковая карточка или монета, изготовленная из самого низкопробного металла, представляют собой какую-то ценность? Или еще: известно ли вам, что ваши деньги, ваши миллионы долларов – это всего лишь электронные импульсы? Всем это было, разумеется, известно. – Поначалу богатством было то, что мы видим на наших прелестных соседках, – продолжал он. – Украшения, сделанные из каких-нибудь редкостных материалов, которые легко переносить с места на место, легко считать и делить. Жемчужины, золотой песок, драгоценные камни. Все это доставлялось в какое-нибудь видное место. А потом обменивалось на скотину или пшеницу, но ведь никто не станет таскать мешки с зерном, гнать коров по улицам. Забавно, что мы и сейчас ведем себя как дикари – носим украшения, чтобы показать, как мы богаты, хотя порой украшений у нас куда больше, чем денег. – Таков племенной обычай, – сказал я. – В мое время молодежь отпускала длинные волосы, а теперь делает себе пирсинг: это позволяет отличить единомышленников. – А могут ли электронные импульсы даровать нам хотя бы лишний час жизни? Нет. Могут ли заплатить за возвращение тех, кого уже нет с нами? Нет. Могут заплатить за любовь? – Могут, – игриво отозвалась дилерша. Тон был шутливый, но в глазах читалась глубокая печаль. Я вспомнил об Эстер и о том, что сегодня утром ответил журналисту. Мы, богатые, могущественные, умные, обвешанные украшениями, снабженные кредитными карточками, знали, что в конце концов все это делается в поисках любви, нежности, ласки, ради того, чтобы быть с тем, кто нас любит. – Не всегда, – возразил парфюмер, глядя на меня. – Вы правы, не всегда, – и по тому, как ты на меня смотришь, я понимаю, что ты хочешь сказать: моя жена оставила меня, хоть я и богат. – Ну, скажем, почти всегда. А, кстати, кто из присутствующих за этим столом знает, сколько котов и столбиков изображено на задней стороне десяти долларовой бумажки? Никто не знал и знать не хотел. Рассуждения о любви омрачили непринужденную атмосферу, и беседа пошла о литературных премиях, выставках, о недавно выпущенном на экраны фильме, о премьере пьесы, прошедшей с большим, нежели ожидалось, успехом. *** – Ну, как было за твоим столом? – Нормально. Как обычно. – А вот я сумел втравить моих соседей в интересную дискуссию о деньгах. Кончилось, правда, на трагической ноте. – Когда ты едешь? – Из дома тронусь в половине восьмого утра. Ты ведь тоже летишь в Берлин, сможем взять одно такси. – Куда ты едешь? – Ты же знаешь. Ты не спрашивала меня, но знаешь. – Знаю. – Как знаешь и то, что в эту минуту мы говорим друг другу «Прощай». – Мы можем вернуться в те времена, когда познакомились – мужчина, у которого душа была в клочьях от того, что его бросили, и женщина, сходившая с ума от любви к человеку, живущему рядом. Я могла бы повторить то, что уже сказала тебе однажды: я буду бороться до конца. Я боролась и потерпела поражение. Теперь буду зализывать раны. – Я тоже боролся и тоже проиграл. И не пытаюсь сшить разодранное. Всего лишь иду до конца. – Я страдала все это время, ты знал об этом? Я страдаю уже много месяцев, пытаясь показать, как я тебя люблю, как все обретает важность и смысл, если ты рядом со мной. Но теперь я решила – довольно. Кончено. Я устала. В ту ночь в Загребе я перестала защищаться и сказала себе: если будет еще один удар, пусть будет. Пусть я получу нокаут, пусть свалюсь на ринг – ничего, когда-нибудь поднимусь – Ты найдешь себе кого-нибудь. – Разумеется: я – молода, красива, умна и желанна. Но того, что я прожила с тобой, больше пережить не удастся. – Ты обретешь другие чувства. И знай, хоть можешь и не верить, что я любил тебя, покуда мы были вместе. – Я не сомневаюсь в этом, но это ни на йоту не приглушает мою боль. И завтра мы уедем отсюда в разных такси – ненавижу прощания, особенно в аэропортах или на вокзалах.  |
Похожие:
 | Одиннадцатого ноября 1997 года Вероника окончательно решила свести счеты с жизнью. Она тщательно убрала свою комнату, которую снимала... |