Пауло Коэльо заир
Скачать 2.64 Mb.
|
– Самое прямое. И к супружеству, и к двум историям, которые вы только что выслушали. На данном этапе нашей цивилизации некто появился и сказал, что, вступив в брак, двое людей до конца дней своих словно примерзают друг к другу. Следуя издавна установленной модели, они будут двигаться по жизни на одном и том же расстоянии друг от друга, как рельсы кладут. Может прийти необходимость немного отдалиться или, наоборот, сильнее сблизиться, но нет, нельзя, это против правил! Правила гласят: «Будьте благоразумны, думайте о будущем, помните о детях! Вам не позволено меняться, вы должны быть как рельсы – на равном расстоянии друг от друга и в начале перегона, и на середине пути, и в пункте назначения. Не позволяйте любви принимать иные формы, усиливаться в начале, ослабевать в середине, ибо это слишком рискованно! И пусть уже схлынуло первоначальное упоение, и накал уже не тот, однако извольте сохранять прежнюю дистанцию, прежнюю прочность отношений, прежнюю, я бы сказал, функциональность. Вы служите тому, чтобы поезд под названием «Сохранение вида» двигался в будущее, и дети ваши будут счастливы в том лишь случае, если вы всегда будете в 143,5 см дистанции друг от друга – не ближе, не дальше. Если вас не устраивает неизменность, вспомните о детях, которых вы привели в этот мир. Подумайте о своих соседях. Покажите, что счастливы, что по воскресеньям едите шурраско 1, что смотрите телевизор, что не чураетесь членов своей общины. Думайте про общество – появляйтесь там с таким видом, чтобы все подумали, что у вас с женой не бывает ссор. Не смотрите по сторонам, кто-нибудь может перехватить ваш взгляд, а это – искушение, а оно может означать развод, нервный срыв, депрессию. Улыбайтесь, когда вас фотографируют. А фотографии развесьте у себя в гостиной – пусть все видят. Следите за весом, занимайтесь спортом – прежде всего занимайтесь спортом, он поможет вам сохраниться в замороженном виде. Когда и это перестанет действовать, решитесь на пластическую операцию. Только никогда не забывайте – в некий час эти правила были установлены, и их должно соблюдать. Кем установлены? Да не важно, никогда не задавайте подобных вопросов, правила будут действовать во веки веков, даже если вы с ними не согласны. Сажусь на место. Кое кто восторженно аплодирует, кое кто остается безразличен, а я не знаю, не слишком ли далеко зашел. В устремленном на меня взгляде Мари восхищение перемешано с удивлением. Девушка на сцене встряхивает поднос. Говорю Мари, что выйду покурить, а она пусть посидит. – Сейчас будет танец в честь любви – «Госпожи». – Ты можешь курить здесь. – Мне надо побыть одному. *** Хоть и начало весны, а холодно. Но меня потянуло на чистый воздух. Зачем я рассказал эту историю? Ведь наши отношения с Эстер были совсем не похожи на рельсы – неизменно идущие параллельно друг другу, не сближающиеся и не удаляющиеся друг от друга. У нас были взлеты и падения, то один, то другой грозил уйти навсегда – и все таки мы оставались вместе. А два года назад – перестали. Или же мы оставались вместе до той минуты, когда Эстер пожелала узнать, почему она несчастлива. Ох, не надо задавать себе этот вопрос – он несет в себе губительный вирус, способный все уничтожить. Спросишь об этом – непременно заинтересуешься тем, а что же дарует нам счастье. Если то, что делает нас счастливыми, отличается от того, чем мы живем, придется либо круто менять жизнь, либо стать еще более несчастными. Вот и я теперь оказался в таком положении: у меня есть подруга – настоящая личность, у меня есть стронувшаяся с мертвой точки работа, и есть реальная возможность того, что со временем все вновь придет в равновесие. Лучше бы смириться. Принять то, что посылает мне судьба, не следовать примеру Эстер, не обращать внимания на то, что читаю я в глазах людей, вспоминать слова Мари, создать рядом с нею мое новое бытие. Нет, я должен гнать от себя такие мысли! Если я буду совершать именно те поступки, которых ждут от меня люди, я попаду к ним в рабство. Чтобы избежать этого, потребуются неимоверные усилия, ибо всегда хочется кого-то обрадовать, и в первую очередь – самого себя. А если сделаю так, то потеряю уже не только Эстер, но и Мари, и мою работу, мое будущее, уважение к себе и ко всему тому, что я сказал и написал. *** Я вернулся в зал, когда публика начинала расходиться. Появился уже переодевшийся Михаил. – То, что произошло в ресторане... – ... не должно вас беспокоить. Пойдемте побродим по берегам Сены. Мари, угадав мою невысказанную просьбу, сказала, что сегодня ей надо лечь пораньше. Я попросил подвезти нас на такси к мосту, расположенному как раз напротив Эйфелевой башни, – оттуда я смогу добраться до дому пешком. Хотел было спросить, где живет Михаил, но подумал, что это может быть истолковано как попытка убедиться собственными глазами в том, что Эстер там нет. По дороге Мари настойчиво расспрашивала Михаила, что же такое эти «встречи», а он отвечал одно и то же – способ восстановить любовь. Воспользовавшись случаем, он добавил, что ему понравилась моя история о рельсах. – Именно от этого и погибает любовь. От того, что мы стремимся установить незыблемые правила, согласно которым она и должна проявляться. – А когда это было? – осведомилась Мари. – Не знаю. Знаю только, что можно вернуть Энергию Любви. Я знаю это потому, что, когда танцую или когда слышу Голос, Любовь говорит со мной. Мари не поняла насчет голоса, но тут машина подъехала к мосту. Мы с Михаилом вышли и зашагали в холодную парижскую ночь. *** – Понимаю, что напугал вас... Самое опасное – если западет язык, тогда может наступить удушье. Хозяин пиццерии знал, как следует поступать в таких случаях, из чего я заключаю, что подобное уже бывало в его заведении. Это не такая уж редкость. Однако он поставил мне не правильный диагноз – я не страдаю эпилепсией. Это был контакт с Энергией. «Страдаешь, страдаешь», – мысленно возразил я, однако вслух не произнес ни слова. Надо было контролировать ситуацию – меня и без того удивило, как легко на этот раз он согласился встретиться со мной. – Вы мне нужны, – сказал Михаил. – Мне нужно, чтобы вы написали о том, как важна любовь. – Все знают, как важна любовь. Об этом написаны едва ли не все книги на свете. – Хорошо, я выражусь иначе: мне нужно, чтобы вы написали о новом Возрождении. – А что это такое? – Нечто, подобное тому явлению, которое возникло в Италии в XV XVI веках, когда гении вроде Эразма, Леонардо или Микеланджело перестали ограничивать себя настоящим, отринули гнет условностей своего времени и обратились к прошлому. Что-то похожее происходит и сейчас – мы воскрешаем язык магии и алхимии, идею Матери-Богини и обретаем свободу делать то, во что верим, а не то, чего требуют церковь или государство. Как во Флоренции 1500 х годов, мы обнаруживаем, что прошлое содержит ответы на вопросы, которые задает будущее. Вспомните свой недавний рассказ – в каких только сферах не поступаем мы в соответствии с некими шаблонами, хоть и не понимаем их смысл? Люди читают ваши книги, и неужели же вы не возьметесь за эту тему? – Я никогда не пишу по заказу и на заданную тему, – отвечал я, вдруг припомнив, что должен поддерживать самоуважение. – Если предмет меня интересует, если он находит отзвук в моей душе, если корабль под названием «Слово» доставит меня к одному из этих островов, тогда, может быть, я и напишу. Но к тому, что я разыскиваю Эстер, это не имеет никакого отношения. – Знаю и не ставлю вам условия. Всего лишь предлагаю то, что кажется мне важным. – Эстер что-нибудь говорила вам о Банке Услуг? – Говорила. Но речь не о Банке Услуг, а о поручении, которое я не могу выполнить один. – Поручение – это то, что вы делаете в армянском ресторане? – Это – лишь часть. По пятницам мы работаем с нищими. По средам – с новыми кочевниками. Что еще за «новые кочевники»? Нет, лучше не спрашивать: Михаил был сейчас не похож ни на того надменного субъекта в пиццерии, ни на осененного благодатью пророка из армянского ресторана, ни на застенчивого любителя автографов – нормальный, обычный человек, приятель, с которым можно скоротать вечерок, обсуждая мировые проблемы. – Я могу написать лишь о том, что по-настоящему трогает мне душу, – настаивал я. – Хотите пойти со мной и поговорить с нищими? Я вспомнил рассказы Эстер и фальшивую скорбь в глазах тех, несчастней кого нет на свете. – Я должен подумать. Мы уже приближались к Лувру, но Михаил остановился, облокотился на парапет набережной, и какое-то время мы смотрели на проплывающие по Сене корабли – их прожектора слепили нам глаза. – Видите, что они делают, – сказал я, чувствуя необходимость продолжить разговор, потому что боялся: Михаилу станет скучно, и он захочет уйти домой. – Они рассматривают то, что освещают прожекторы. Вернутся домой – скажут, что повидали Париж. Завтра они должны посмотреть Мону Лизу – скажут, что побывали в Лувре. Они не знают Парижа и они не были в Лувре – они прокатились на пароходике по Сене и посмотрели одну картину – одну-единственную. В чем разница между порнофильмом и актом любви? Такая же, как между экскурсией по городу и попыткой понять, что происходит в нем, побывать в барах, побродить по улицам, которые не значатся в путеводителях, потеряться и – обрести самого себя. – Меня восхищает ваша выдержка. Говорите о пароходиках на Сене и выбираете удобный момент, чтобы задать мне вопрос, ради которого и встретились со мной. Не стесняйтесь – прямо спрашивайте обо всем, что бы вам хотелось узнать. В голосе его я не почувствовал никакой агрессивности и потому решился: – Где Эстер? – В физическом плане – очень далеко отсюда, в Центральной Азии. В плане духовном – совсем рядом: меня днем и ночью сопровождает ее улыбка, я ни на миг не забываю о ее словах, полных восторженной веры. Это ведь она привезла сюда меня – мне шел двадцать первый год, я был нищим юнцом, у меня не было будущего. Односельчане считали меня то ли слабоумным, то ли больным, то ли колдуном, заключившим сделку с дьяволом, а городские – просто деревенщиной, приехавшим искать работу. Когда-нибудь я расскажу вам о себе поподробней, а пока ограничусь вот чем – я говорил по-английски и начал работать переводчиком Эстер. Мы были на границе той страны, куда она стремилась попасть: американцы строили там военные базы, готовясь к вторжению в Афганистан. Визу получить было невозможно, и я помог Эстер нелегально перейти границу – провел ее горными тропами. Мы провели вместе неделю, и она заставила меня поверить, что я – не один, что она меня понимает. Я спрашивал, почему ее занесло так далеко от дома. Вначале она давала уклончивые ответы, но потом наконец рассказала то, что должна была рассказать, – она ищет место, где таится счастье. А я поведал ей о своем предназначении – добиться того, чтобы Энергия Любви вновь распространилась по миру. По сути дела, оба мы с ней искали одно и то же. Эстер отправилась во французское посольство и добилась того, что мне выдали визу как переводчику с казахского, хотя у меня на родине все говорят только по-русски. Я обосновался здесь, в Париже. С Эстер мы виделись каждый раз, как она возвращалась из своих командировок за границу, и еще дважды побывали в Казахстане: ее необыкновенно интересовала культура тенгри – в ней она надеялась получить ответы на все, что ее волновало. Мне хотелось спросить, что такое «культура тенгри», но с этим вопросом можно было и подождать. Михаил продолжил свой рассказ, и в глазах его я узнал свою собственную тоску по Эстер: – Мы начали работать здесь, в Париже: это она придумала собирать людей раз в неделю. «Как бы ни строились человеческие взаимоотношения, – твердила она, – самое главное в них – это разговор, и как раз этого люди в наше время лишены: теперь не принято сесть, послушать других, высказаться самому. Люди ходят в театр и в кино, смотрят телевизор, слушают радио, читают книги, но почти не разговаривают друг с другом. Если мы хотим изменить мир, нам следует вернуться в те времена, когда воины собирались вокруг костра и по очереди рассказывали истории». Я вспомнил слова Эстер – все самое главное в нашей с ней жизни родилось из долгих диалогов за столиком в баре, на улицах, на аллеях парка. – Мне принадлежит идея собираться по четвергам – так предписывает обычай, в котором я был воспитан. А Эстер предложила время от времени выходить по ночам в Париж: она говорила, что одни лишь нищие не притворяются, что счастливы, – наоборот, прикидываются несчастными. Она дала мне прочесть ваши книги. И я понял, что вы – хоть, может, и бессознательно – рисуете себе в воображении тот же мир, что и мы с ней. Я понял, что не одинок, хотя Голос слышится мне одному. Мало помалу, по мере того как люди стали посещать наши «встречи», я обрел уверенность в том, что смогу выполнить данное мне поручение, помочь Энергии вернуться – пусть даже для этого придется и нам вернуться в прошлое, к той минуте, когда она исчезла или скрылась. – Почему Эстер оставила меня? Мой вопрос слегка раздосадовал Михаила. – Потому что она любит вас. Сегодня вы приводили в пример рельсы – так вот, она не хочет, чтобы ее жизнь неизменно оставалась параллельна вашей. Она не следует правилам, и, думаю, вы – тоже. Надеюсь, вы понимаете, что и я остро ощущаю ее отсутствие. – И значит... – И значит, если вы хотите найти Эстер, я могу сказать, где она находится. У меня уже однажды возникало это побуждение, но Голос тогда сказал, что время еще не пришло, что никто не смеет тревожить Эстер в ее встрече с Энергией Любви. Я не мог ослушаться Голоса – Голос защищает нас – меня, вас, Эстер. – И когда же настанет это время? – Может быть, завтра, может быть, через год, а может, и никогда не настанет. И в этом случае нам придется повиноваться. Ибо Голос – это и есть Энергия, и потому она сводит людей вместе лишь в ту минуту, когда они по настоящему готовы к этому. Но мы то все равно неизменно форсируем ситуацию – а в итоге слышим то, чего ни за что на свете не хотели бы слышать: «Уходи». Тот, кто не прислушивается к Голосу, кто приходит слишком рано или чересчур поздно, никогда не обретет желанное. – Лучше услыхать «Уходи», чем сутками напролет пребывать с Заиром. Если Эстер произнесет это слово, она перестанет быть моей навязчивой идеей, а станет просто женщиной, которая живет и думает иначе, нежели я. – Заир исчезнет, зато появится огромная потеря. Если мужчине и женщине удается проявить Энергию, они помогают всем мужчинам и женщинам на свете. – Вы меня пугаете. Я люблю ее. Вы это знаете и сказали минуту назад, что и она меня еще любит. Я не знаю, что значит «быть готовым», и не могу жить, исполняя или обманывая чьи-то ожидания – даже если это ожидания Эстер. – Насколько я мог понять из наших с нею бесед, в какой-то миг вы потеряли себя. Мир стал вращаться вокруг вас – исключительно вокруг вас. – Не правда. Эстер была вольна создать собственный путь. Она решила стать военной корреспонденткой, хотя я возражал. Она сочла нужным искать причину того, почему люди несчастны, как я ни доказывал ей, что это непостижимо. Неужели она хочет, чтобы я стал рельсом, который лежит параллельно другому рельсу на каком-то дурацком расстоянии от него, а расстояние это определили древние римляне? – Нет, не хочет. Скорее – наоборот. Михаил снова зашагал по набережной, а я последовал за ним. – Вы верите, что я слышу Голос? – По правде говоря, сам не знаю. Но раз уж мы оказались здесь, хочу вам кое-что показать. – Все думают, что я страдаю эпилептическими припадками. И пусть думают: мне так проще. Но этот Голос слышится мне с детства, с того дня, как я увидел женщину. – Какую женщину? – Потом расскажу. – На каждый мой вопрос вы отвечаете: «Потом расскажу». – Голос что-то говорит мне. Я знаю, что вы встревожены или напуганы. В пиццерии, почувствовав порыв горячего ветра, увидев свет, я понял – это признаки моей связи с Властью. И связь эта поможет нам обоим. Если вы сочтете, что все это не более чем бред молодого эпилептика, который хочет сыграть, так сказать, на чувствах знаменитого писателя, я завтра же вручу вам карту, где будет отмечено местопребывание Эстер. И вы сможете отправиться за ней. Но Голос говорит мне что-то... – Можно ли узнать, что именно, или вы потом расскажете? – Не потом, но и не сию минуту: я еще неясно различаю смысл послания. – Тем не менее вы обещаете дать мне адрес Эстер? – Обещаю. Именем Божественной Энергии Любви – обещаю вам это. Так что вы собирались мне показать? Я указал на позолоченное изваяние девушки верхом на коне. – Вот это. Она тоже слышала голоса. Покуда люди с уважением относились к тому, что она говорила, все шло хорошо. Когда же они начали сомневаться, ветер победы подул в другую сторону. Жанна д'Арк, Орлеанская Дева, героиня Столетней войны. Ей не было восемнадцати, когда король поручил ей командовать французскими войсками, потому что... потому что она слышала голоса, и эти голоса подсказывали ей наилучший план действий для того, чтобы разбить англичан. Два года спустя ее обвинили в том, что она ведьма, и при – говорили к сожжению на костре. В одной из книг я использовал протокол ее допроса, датированный 24 февраля 1431 года: Будучи спрошена доктором Жаном Бопером, слышала ли она голоса, отвечала: «Слышала трижды, вчера и сегодня. Когда звонили к заутрене и потом, когда звонили «Аве Марию»... На вопрос, звучал ли голос в помещении, отвечала, что не знает, но была разбужена им. Она спросила голос, что должно ей делать, и голос велел ей встать с кровати и сложить ладони. Епископу же, который ее допрашивал, сказала: «Вы считаете себя моим судьей. Но будьте очень осторожны в отношении того, что собираетесь делать, ибо я – посланница Господа и вам грозит опасность. Голос открыл мне то, что я должна передать королю, но не вам. Голос, который я слышу (и уже давно), исходит от Бога, и я сильней опасаюсь противоречить ему, нежели вам». – Вы, надеюсь, не намекаете, что я... – Перевоплотившаяся Жанна д'Арк? Нет. Она погибла в 19, а вам уже 25. Она навела порядок во французском войске, а вы, судя по тому, что я услышал, и своей то жизнью распорядиться не можете. Мы снова присели у стены, окаймлявшей Сену. – Я верю в знамения, – настойчиво произнес я. – И – в предначертанное. Верю, что каждый из нас ежедневно получает возможность узнавать, какое решение окажется наилучшим. Верю, что в какой то миг сплоховал и утерял связь с женщиной, которую люблю. А сейчас я хочу лишь, чтобы круг замкнулся, а потому мне нужна карта. Я отправлюсь к Эстер. Михаил глядит на меня. В эту минуту он, похоже, вновь впадает в транс – как тогда, в ресторане. Неужели у него сейчас начнется припадок? И что мне тогда с ним делать глубокой ночью, в безлюдном месте? – Я обретаю силу – зримую и почти физически ощутимую... Я могу управлять ею, но не могу подчинить ее себе. – Не лучшее время мы выбрали для таких разговоров. Я устал, да и вы тоже. Желательно было бы получить карту. – Голос... Слышу Голос... Я вручу вам карту завтра днем. Куда принести? Я диктую ему адрес, удивляясь, что ему не известно, где я жил с Эстер. – Вы считаете, что я был любовником вашей жены? – Я бы никогда не спросил вас об этом. Это меня не касается. – Однако же тогда, в пиццерии, все же спросили. Да, я и забыл об этом. Разумеется, меня это касается, но сейчас его ответ меня уже не интересует. Выражение его глаз меняется. Я ищу в кармане что-нибудь, чем можно будет прижать ему язык, когда начнется припадок, однако Михаил успокаивается, овладевает собой. – Сейчас я слышу Голос. Завтра я принесу вам карту, расписание авиарейсов и прочее. Верю, что Эстер ждет вас. Верю, что если двое – всего лишь двое людей – обретут счастье, весь мир станет счастливей. Однако Голос говорит мне, что завтра мы с вами увидеться не сможем. – У меня ланч с американским актером – отменить эту встречу я не могу. Все остальное время – я в вашем распоряжении. – Однако Голос говорит не так. – Он запрещает вам помогать мне в поисках Эстер? – Нет... Повинуясь Голосу, я пришел тогда за автографом. С того дня я более или менее отчетливо представлял себе ход событий – потому что прочел «Время раздирать и время сшивать». – Ну, так что же... – начал я, замирая от страха при мысли о том, что Михаил заговорит о другом. – Давайте завтра осуществим то, о чем условились... После двух я свободен. – Но Голос говорит мне, что время еще не пришло. – Вы же обещали. – Хорошо, будь по-вашему. Он протянул мне руку и сказал, что завтра во второй половине дня будет у меня. Последними его словами в ту ночь были: – Голос говорит, что это произойдет не раньше назначенного часа. А я, вернувшись домой, слышал лишь один голос – голос Эстер, говоривший мне о любви. *** – Лет в пятнадцать я была одержима сексом и пыталась понять, что это такое. Но он считался грехом и был под запретом. И для меня было непостижимо – почему? Можешь?.. Можешь объяснить мне, почему все религии – даже самые первобытные – и в любом уголке земного шара считают секс чем-то запретным? – Тебя стали занимать такие головоломные вопросы? Ну и почему секс оказался под запретом? – Из-за еды. – То есть? – Тысячелетия назад племена кочевали, и люди, свободно совокупляясь, заводили детей, но чем многочисленней становилось племя, тем больше у него было шансов исчезнуть. Люди дрались за еду, убивая сначала самых слабых – детей и женщин. Выживали сильнейшие, но все они были мужчинами. А мужчины без женщин не могут сохранить вид. И тогда кто-то, поглядев на творившееся в соседнем племени, решил не допустить такого у себя. И придумал вот что: боги запрещают мужчинам совокупляться со всеми женщинами подряд. Каждый мог иметь только одну наложницу, самое большее – двух. Кое-кто из мужчин был бессилен, кое-кто из женщин – бесплоден, у какой-то части племени детей не было по естественным причинам, но никто не имел права сменить партнера. И все поверили этому человеку, вещавшему от имени богов, – поверили, потому что он чем-то должен был выделяться среди других людей. У него должна была быть некая особенность – уродство или болезнь, вызывающая судороги, или какой-то редкий дар – словом, некое отличие. Именно так появились первые лидеры. И в считанные годы племя стало сильным, ибо в нем осталось определенное количество мужчин, способных прокормить всех членов рода, определенное количество женщин, способных к деторождению, определенное количество детей, которые подрастали и постепенно увеличивали число первых и вторых – охотников и матерей. Знаешь ли ты, что дает женщине наивысшее наслаждение? – Секс. – Ответ неверный. Главная отрада замужней женщины – кормить. Смотреть, как ест ее муж. Это – миг ее торжества, ибо весь день она думала об ужине. Вероятно, истоки этого уходят в какую-то седую старину, когда мог настать голод, когда грозило вымирание и когда был обнаружен путь к выживанию. – Ты жалеешь о том, что у нас нет детей? – Но ведь их не случилось, не так ли? Как может не хватать того, что не случилось? – А как ты считаешь: будь у нас дети, наш брак был бы иным? – Откуда же мне знать? Я могу лишь смотреть на моих друзей и подруг и спрашивать себя – они стали счастливей от того, что у них есть дети? Одни стали, другие – нет. Можно обрести счастье в детях, но это не улучшает и не ухудшает супружеские отношения. Эти люди – что с детьми, что без детей – по-прежнему считают себя вправе контролировать жизнь своего спутника. По-прежнему уверены, что обещание «быть счастливым до гроба» должно быть исполнено, пусть даже ценой ежедневного ощущения того, что ты – несчастлив. – Война плохо на тебя подействовала, Эстер. Из-за нее ты соприкоснулась с реальностью, которая совсем не похожа на ту жизнь, которую мы ведем здесь. Да, я знаю, что когда-нибудь умру, и поэтому отношусь к каждому новому дню как к дарованному мне свыше чуду. Но это не заставляет меня упорно вникать в такие предметы, как любовь, счастье, секс, пропитание, брак. – Война не дает мне думать. На войне я просто существую – и все на этом. Когда сознаю, что в любой миг меня может прошить шальная пуля, я говорю себе: «Как хорошо, что не надо тревожиться о том, что будет с моим ребенком». Но еще я говорю: «Как жаль – я умру, и от меня ничего не останется. Я оказалась способна лишь потерять жизнь, а принести ее в мир – нет». – С нами творится что-то не то? Я спрашиваю потому, что мне порой кажется – ты хочешь мне сказать что-то важное, но потом не поддерживаешь разговор. – Да, что-то не то... Мы с тобой обязаны быть счастливы вместе. Ты считаешь, что обязан мне всем, что есть в тебе сейчас, я считаю, что должна быть польщена тем, что рядом – такой человек, как ты. – Я живу с женщиной, которую люблю. И, не всегда сознавая это, спрашиваю себя порой: «Что со мной не так?» – Замечательно, что ты понимаешь это. И с тобой все так, и со мной – тоже, хоть и я задаю себе этот вопрос. Беда в том, как мы с тобой теперь стали проявлять свою любовь. Если признаем, что это создает трудности, то суме – ем с этими трудностями сжиться и стать счастливыми. Это была бы постоянная борьба, и благодаря ей мы оставались бы живыми, деятельными, активными и покоряли бы одну вселенную за другой. Но мы с тобой движемся в ту точку, где трудности и проблемы сглаживаются, приспосабливаются к нам. Где любовь перестает порождать проблемы и столкновения – и становится всего лишь решением. – И что же здесь не так? – Все. Я чувствую, что энергия любви, то, что называется страстью, больше не пронизывает ни мое тело, ни душу. – Но ведь что-то же остается? – Остается? Неужели всякий брак должен завершиться тем, что страсть уступает место тому, для чего придуман термин «устоявшиеся отношения»? Ты нужен мне. Мне не хватает тебя. Порой я ревную тебя. Мне нравится думать о том, что подать тебе на ужин, хотя ты иногда не замечаешь, что ешь. Все это так. Но исчезла радость. – Никуда она не исчезла. Когда ты далеко, мне хочется, чтобы ты была рядом. Я воображаю, как и о чем мы с тобой будем разговаривать, когда ты или я вернемся домой. Я звоню тебе узнать, все ли в порядке, мне ежедневно надо слышать твой голос. Заявляю со всей ответственностью, что по-прежнему влюблен в тебя. – То же самое происходит и со мной. Но вот разлука кончается – и мы начинаем спорить, ссориться по пустякам, и каждый хочет переделать другого, хочет навязать ему свой взгляд на мир. И порой, в безмолвии наших сердец оба мы говорим себе: «Как хорошо, наверно, быть свободным и не нести никаких обязательств». – Ты права. И в такие минуты я чувствую себя совершенно растерянным, потому что знаю – я живу с той, кто мне желанна и дорога. – И я живу с мужчиной, которого хотела бы постоянно иметь рядом. – Ты считаешь, что это можно изменить? – Чем старше я становлюсь, тем реже смотрят на меня другие мужчины, тем чаще я думаю: «Лучше все оставить как есть». Я уверена, что смогу обманывать себя до конца дней. Но каждый раз, попадая на войну, я вижу – существует любовь, которая неизмеримо сильней той ненависти, которая заставляет людей убивать друг друга. И в эти минуты – только в эти минуты – я считаю, что все можно изменить. – Но ты не можешь все время быть на войне. – Но и в том подобии мира, который я обретаю рядом с тобой, – тоже не могу. Ибо оно уничтожает единственную мою ценность – мои отношения с тобой. Хотя накал нашей любви остается прежним. – Миллионы людей во всем мире думают сейчас о том же самом, но сопротивляются упадку, борются с ним – и он проходит. Переживают кризис, другой, третий, и наконец обретают спокойствие. – Ты сам знаешь, чего оно стоит. Если бы не знал, то не смог бы написать свои книги. *** Ланч с американцем я решил устроить в пиццерии Роберто – надо было срочно предпринять какие-то шаги, чтобы сгладить дурное впечатление от нашего последнего визита. Уходя, предупредил прислугу и консьержа: если не успею вернуться в назначенное время и в мое отсутствие появится молодой человек с монголоидным лицом, следует во что бы то ни стало пригласить его войти, подняться, подождать, угостить его, чем он пожелает. Если же он не сможет дождаться меня, попросите оставить то, что он принес для меня. Короче говоря, пока не отдаст – не отпускать! Я взял такси и на углу бульвара Сен Жермен и улицы Сен Пер попросил остановить. Моросил мелкий дождь, но надо было пройти всего метров триста – и вот он, ресторан со скромной вывеской, и радушная улыбка Роберто, который время от времени выходит наружу покурить. Навстречу мне по узкому тротуару шла женщина с детской коляской. Нам было не разойтись, и, пропуская ее, я шагнул на мостовую. И тут, как в замедленной съемке, мир перевернулся: небо стало землей, земля – небом, я даже сумел разглядеть во всех подробностях верхнюю часть углового дома: я столь – ко раз проходил мимо, но никогда не смотрел вверх. Помню чувство безмерного удивления, свист ветра в ушах, отдаленный собачий лай, а потом все исчезло во тьме. Меня с огромной скоростью несло в черную дыру тоннеля, в конце которого брезжил свет. Но, прежде чем я долетел до него, чьи-то невидимые руки с неимоверной силой дернули меня назад, и я очнулся от голосов и криков, звучавших вокруг. Все это продолжалось никак не более нескольких секунд. Ощутил вкус крови во рту, запах мокрого асфальта и понял, что стал жертвой дорожно-транспортного происшествия. Я одновременно и пришел в себя, и оставался без сознания: попытался, но не смог шевельнуться, различил распростертое рядом тело и, вдохнув аромат туалетной воды, подумал: Боже, неужели это та самая женщина с коляской?! Кто-то попытался поднять меня. Я крикнул, чтобы не трогали, что это опасно, – из какого-то давнего и случайного разговора я запомнил, что, если у пострадавшего сломаны шейные позвонки, любое неосторожное движение может привести к параличу. Я отчаянно старался сохранить сознание, я ждал боли, которая так и не пришла, я попытался пошевелиться, но счел, что лучше будет этого не делать. Я впал в столбняк, в оцепенение, в ступор. Снова попросил не трогать меня, услышал, как завывает сирена, и понял, что могу уснуть и больше не цепляться за жизнь – сохраню ли я ее или потеряю, зависело теперь не от меня, а от врачей, от санитаров, от везения, от Бога. Потом я стал слышать голос какой-то девочки: она называла свое имя, так и не отпечатавшееся в моей памяти, просила не волноваться, повторяла, что все будет хорошо и я не умру. Мне хотелось верить ее словам, я молил ее не уходить, остаться рядом со мной, но она сейчас же куда-то исчезла. Я увидел, как на шею мне надевают пластмассовый хомут, а лицо закрывают маской, и опять погрузился в сон, на этот раз – без сновидений. *** Когда я очнулся, не существовало ничего, кроме ужасного звона в ушах: все прочее было тьмой и тишиной. Потом все поплыло, и я без колебаний решил, что это несут мой гроб, а меня сейчас похоронят заживо. Я хотел было застучать в стенки или в крышку, но не мог сделать ни единого движения. Какое-то время, показавшееся мне вечностью, я чувствовал, что меня толкают вперед, что я уже ничего не контролирую, и в этот миг, собрав последние силы, издал крик, и он, гулко раскатившись в этом замкнутом пространстве, вернулся ко мне, едва не оглушив. Но я знал, что, закричав, сумел спастись, ибо сейчас же у моих ног появился свет. Стало быть, обнаружили, что я не покойник! Свет – благословенный свет, избавивший меня от самой страшной муки удушья, – медленно заскользил по моему телу, и вот наконец сняли крышку гроба. Я был весь в ледяной испарине, ощущал неимоверную боль, но был доволен, испытывал облегчение: они спохватились, обнаружили ошибку! Какая радость – возвращение в этот мир! Свет тем временем добрался до моих глаз, влажная рука дотронулась до моей руки, и златовласый ангел в белых одеждах утер мне холодный пот со лба. – Не волнуйтесь, – произнес ангел. – Я не ангел, и это – не гроб, а томограф, и вы не умерли. Мы хотели определить возможные повреждения. Вроде бы ничего серьезного, но все же нам придется за вами понаблюдать. – Неужели все кости целы? – Вы сильно расшиблись – сплошные ссадины и кровоподтеки. Вы пришли бы в ужас, если бы могли видеть свое лицо, но через несколько дней все заживет. Я попытался приподняться, но ангел мягко удержал меня. Тут я почувствовал сильную головную боль и застонал. – Вас сбила машина. Это вполне естественно, как по-вашему? – По-моему, вы меня обманываете, – с усилием выговорил я. – Я взрослый человек, жизнь я прожил с толком и могу принять любое известие, не впадая в панику. Впечатление же такое, что голова сейчас лопнет. Еще двое в белом переложили меня на каталку. Я почувствовал на шее какое-то ортопедическое устройство. – Прохожие слышали, что вы просили вас не трогать, – сказал ангел. – Прекрасное решение. Поносите некоторое время этот воротник, и, если обойдется без неприятных сюрпризов, можно будет считать, что вы отделались испугом – пусть и не легким и что вам очень повезло. – Сколько мне тут лежать? Я не могу задерживаться надолго... Никто не отозвался. У входа в кабинет меня ждала улыбающаяся Мари – вероятно, врачи сказали ей, что ничего серьезного. Она погладила меня по голове, скрывая ужас, который наверняка внушало ей мое обезображенное лицо. По больничному коридору двинулся небольшой кортеж – Мари, двое санитаров, везших каталку, и ангел в белых одеждах. Голова у меня болела все сильней. – Сестра, голова... – Я не сестра, а дежурный врач. Скоро должен прийти ваш доктор. А насчет головы не волнуйтесь: когда подобное случается, срабатывает защита, и организм перекрывает кровеносные сосуды, чтобы избежать кровоизлияния. А когда выясняется, что опасности нет, они вновь открываются, кровоснабжение восстанавливается, и это приводит к болезненным ощущениям... Вот и все. Если хотите, могу дать вам снотворное. Я отказываюсь. И вспоминаю слова, будто всплывшие из какого-то потаенного уголка души: «Голос говорит, что это произойдет не раньше назначенного часа». Михаил не мог знать заранее. Невероятно же, чтобы все, случившееся на углу бульвара Сен Жермен и улицы Сен Пер, было результатом всеобъемлющего заговора, чего-то, предопределенного богами, которые, хоть и заняты сверх меры заботами о нашей разрушающейся планете, бросили все свои дела для того лишь, чтобы расстроить мою встречу с Заиром. Михаил решительно не мог провидеть будущее, если только... если только и в самом деле не услышал голос, если только существует некий план и все обстоит куда серьезней, чем я предполагал. Все это, пожалуй, чересчур для меня – и улыбка Мари, и возможность внимать голосу, и голова, которая болит просто нестерпимо. – Доктор, я передумал – хочу заснуть, боль невыносимая. Она отдает какое-то распоряжение санитару, тот уходит и возвращается еще до того, как мы доезжаем до дверей палаты. Я чувствую укол и погружаюсь в сон. *** Проснувшись, начал расспрашивать о подробностях происшествия – уцелела ли та женщина, которая шла мне навстречу, что случилось с ее ребенком. Мари сказала, что мне нужен покой, но доктор Луи, мой лечащий врач и друг, счел, что можно и рассказать. Выяснилось, что на меня налетел мотоциклист – это его распростертое тело я видел на мостовой в двух шагах от себя. Юношу доставили в ту же больницу, но и он отделался ушибами и ссадинами. Полицейское расследование установило, что в момент наезда я находился посреди проезжей части и, стало быть, подвергал риску жизнь мотоциклиста. Иными словами, виновником происшествия был я, однако юноша решил не возбуждать дело. Мари уже побывала у него, поговорила с ним и узнала, что он – эмигрант, работающий в Париже нелегально, а потому боится обращаться в полицию. По счастью, в тот день он был в шлеме, и это сильно уменьшает риск неприятных последствий. Сутки спустя его уже выписали. – То есть как это – «сутки спустя»? Хотите сказать, что я здесь... – Три дня. После того как вам сделали магнитно-резонансную томографию, дежурный врач позвонила мне и спросила, можно ли провести вам курс успокаивающих средств. Поскольку вы были взвинчены, раздражены, угнетены, я разрешил. – А что будет теперь? – Еще два дня в больнице, и три недели придется носить этот воротник: самые опасные – первые сорок восемь часов, но они уже прошли. И все равно – какая-нибудь часть вашего организма может не захотеть вести себя как полагается, и тогда возникнут сложности. Но когда возникнут – тогда и будем об этом думать: зачем заранее переживать? – Иными словами, я могу умереть? – Как вам, наверное, известно, мы все не только можем, но и должны когда-нибудь умереть. – Я спрашиваю, существует ли сейчас угроза жизни? Доктор Луи помедлил с ответом. – Да. Есть вероятность того, что образовался тромб, который в любую минуту может оторваться и закупорить сосуд, то есть вызвать эмболию. Еще есть вероятность, что какая-нибудь клетка обезумеет – тогда может развиться рак. – Напрасно вы так говорите, доктор, – перебила его Мари. – Мы дружим с ним уже пять лет. Он спросил – я ответил. А теперь извините – мне пора: у меня скоро начнется прием. Медицина – это не то, что вы думаете. Если в вашем мире мальчик выйдет купить пять яблок, а домой вернется только с двумя, вы решите, что три недостающих он съел по дороге. А у нас не так: у нас существует множество иных объяснений – может быть, съел, а может быть, его ограбили, или на пять яблок денег не хватило, или выронил где-нибудь, или встретил голодного и решил поделиться с ним... Вариантов – тысячи. В моем мире все возможно и все относительно. – Что такое эпилепсия, доктор? Мари мгновенно поняла, что я имею в виду Михаила, и не смогла сдержать свое неудовольствие. И сейчас же объявила, что ей пора на съемку. Однако доктор Луи, который уже собирался уходить, задержался, чтобы ответить на мой вопрос: – Переизбыток электроимпульсов в определенной зоне головного мозга приводит к судорожным припадкам большей или меньшей длительности. По поводу причин возникновения эпилепсии мнения расходятся... Большинство специалистов считают, что припадки происходят, когда пациент пребывает в сильном напряжении. У вас нет причин для беспокойства: хотя недуг может впервые проявиться в любом возрасте, едва ли его способны спровоцировать ваши травмы. – Но что же порождает эту болезнь? – Я ведь не психиатр... Если хотите, могу проконсультироваться. – Хочу! И еще один вопрос, только, ради бога, не считайте, что я слегка повредился в рассудке: скажите, возможно ли, что эпилептики слышат некие голоса и обладают даром провидеть будущее? – Неужели вам предсказали, что попадете под мотоцикл? – Не так определенно, но можно было понять именно так. – Простите, мне пора. А я еще обещал Мари подвезти ее на студию. Что касается эпилепсии, я расспрошу специалистов. *** Покуда Мари была далеко, Заир вернулся и занял свое прежнее место. Я знал, что, если Михаил исполнил свое обещание, дома меня ждет конверт с адресом Эстер – но мне вдруг стало страшно. А что, если Михаил сказал правду? Я пытался припомнить все в мельчайших подробностях – вот я ступил с тротуара на мостовую, автоматически огляделся по сторонам, увидел автомобиль, но я был на безопасном расстоянии от него. И все же меня сбил мотоциклист, который, вероятно, пытался обогнать машину и был вне моего поля зрения. Я верю в знамения. После того как я прошел Путем Сантьяго, все преобразилось: то, что нам надлежит знать, постоянно находится у нас перед глазами, достаточно лишь оглядеться по сторонам внимательно и с уважением, чтобы понять, куда именно ведет нас Бог и какой шаг следует сделать в ту или иную минуту. Кроме того, я научился чтить тайну: как сказал Эйнштейн, Бог не играет со Вселенной в кости – все взаимосвязано и исполнено смысла. И пусть этот смысл почти всегда скрыт от нас, мы знаем, когда приближаемся к исполнению нашего истинного предназначения на земле – в такие мгновения все, что мы делаем, заряжено энергией воодушевления. Есть она – значит, все хорошо. Нет – значит, лучше сразу же изменить курс. Когда мы на верном пути, то следуем знакам и знамениям, и время от времени отклоняемся от цели, и тогда Высшая Сила приходит к нам на помощь, не давая совершить ошибку. Может быть, наезд мотоцикла – это знак свыше? Может быть, Михаил интуитивно воспринял сигнал, посланный мне? Я подумал, что на оба эти вопроса следует ответить «да». *** И не потому ли, что я принял свою судьбу, позволил Высшей Силе вести и направлять меня, я заметил, что Заир мало-помалу теряет накал. Мне стоило теперь лишь вскрыть конверт, прочесть адрес и позвонить в дверь Эстер. Но знаки указывали, что время для этого еще не пришло. Если Эстер и в самом деле так важна для меня, если она все еще меня любит (а Михаил утверждал, что любит), то зачем форсировать ситуацию, которая приведет меня к совершению тех же самых ошибок, что уже были мною совершены когда-то?! Как избежать их повторения? Теперь, когда я лучше знаю себя, и происшедшие во мне перемены, и то, что вызвало эту выбоину на дороге, прежде даровавшей одну только радость. Но разве этого достаточно? Нет, нужно еще узнать, кем была Эстер и через какие преображения прошла она за то время, что мы вместе. Но разве достаточно ответить лишь на два эти вопроса? Нет. Есть еще и третий. «Почему нас свела судьба?» Времени у меня в больничной палате было в избытке, и я новыми глазами взглянул на свою жизнь. Я всегда искал приключений и всегда хотел надежности – хоть и знал, что одно с другим сочетается плохо. Ни на миг не сомневаясь в своей любви к Эстер, я стремительно влюблялся в других, и всего лишь потому, что нет на свете игры увлекательней, чем обольщение. Проявлял ли я, обнаруживал ли свою любовь? Может быть, но недолго, не всегда. А почему? Потому что считал: в этом нет необходимости, она и так должна знать о ней и ни на миг не сомневаться в моих чувствах. Помню, как много лет назад кто-то спросил меня, было ли что-то общее у моих возлюбленных. Ответ не замедлил: Я. И, осознав это, я увидел, сколько же времени было убито на поиски нужного человека – женщины менялись, я оставался прежним и не усваивал себе то, что нас сближало. У меня было много возлюбленных, но я всегда ждал нужного мне человека. Я подчинял и подчинялся, и отношения распадались, – но тут появилась Эстер, и картина переменилась полностью. Я думал о своей бывшей жене с нежностью: миновало то время, когда я с упорством одержимого мечтал найти ее, узнать, почему она исчезла без объяснений. Хотя «Время раздирать и время сшивать» было настоящим исследованием моего последнего супружества, эта книга все же – и прежде всего – свидетельствовала о том, что я способен любить и чувствовать потерю. Эстер заслуживала чего-то лучшего, нежели слова, но даже и слова, простые слова так и не были произнесены за все то время, что мы были вместе. Всегда нужно знать, когда заканчивается очередной этап твоей жизни. Замыкается круг, закрывается дверь, завершается глава – не важно, как ты это назовешь, важно оставить в прошлом то, что уже принадлежит прошлому. Постепенно я начинаю понимать, что уже не смогу вернуться назад и сделать мир вокруг меня таким, как когда-то, и эти два года, прежде представлявшиеся мне нескончаемой пыткой, теперь проявляют свой подлинный смысл. *** И дело выходило далеко за рамки моих семейных неурядиц: любой мужчина, каждая женщина связаны с некой энергией – многие именуют ее любовью, а на самом деле – это тат первоэлемент, из которого и была создана Вселенная. Управлять этой энергией нельзя – это она мягко управляет нами; это в ней пребывает все, чему учит нас бытие. А захочешь использовать ее в своих целях – останешься ни с чем, и ждут тебя горчайшее разочарование, обманутые ожидания, безнадежность, ибо энергия эта вольна и дика. До гробовой доски твердим, что любили когда-то кого-то или что-то, а на самом деле мы всего лишь страдаем, и потому страдаем, что вместо того, чтобы воспринять ее силу, пытаемся ослабить ее, тщеславясь иллюзией жизни. И чем больше я думаю об этом, тем слабей становится Заир и тем ближе подхожу я к обретению самого себя. Я готовлю себя к долгой работе, которая потребует от меня размышлений безмолвных и упорных. Несчастный случай помог мне понять – не надо искусственно приближать то, для чего еще не настало «время сшивать». Я вспомнил слова доктора Луи: после подобной травмы человек может умереть в любую минуту. А если так и произойдет? Если через десять минут мое сердце остановится? Когда сиделка внесла в палату ужин, я осведомился: – Вы уже задумывались о своих похоронах? – Успокойтесь, – отвечала она. – Вы вне опасности и выглядите гораздо лучше. – А я и не беспокоюсь. И знаю, что выживу, – некий голос известил меня об этом. Я намеренно упомянул про «голос», желая немного спровоцировать ее. Сиделка взглянула на меня с подозрением, подумав, вероятно, что надо бы провести новые исследования и удостовериться, что мозг пациента не пострадал. – Знаю, что выживу. Проживу еще день, еще год, еще лет тридцать или сорок. Но когда-нибудь, несмотря на все достижения науки, покину этот мир. И меня похоронят. Я думаю об этом уже сейчас и хотел узнать, случалось ли вам задумываться о своих похоронах. – Нет, никогда. Но больше всего меня страшит мысль о том, что когда-нибудь все кончится. – Хочешь или не хочешь, соглашаешься или возражаешь, но это – реальность, и от нее не уйти. Вы не против, если мы еще немного поговорим на эту тему? – Меня ждут больные, – сказала она, поставила ужин на стол и торопливо вышла, почти выбежала из палаты. Нет, она спасалась бегством не от меня, а от моих слов. Что ж, если сиделка не желает обсуждать со мной сей предмет, придется поразмышлять о нем в одиночестве. Я вспомнил строчки выученного еще в детстве стихотворения: Когда она придет незваной гостьей, Быть может, испугаюсь я. А может, С улыбкою скажу: «Был день хорош, И, значит, может ночь спуститься: Ведь поле вспахано, и стол накрыт, И в доме прибрано, и все на месте». Да, я бы хотел, чтобы это так и было – все на месте, всему свое место. А какие слова выбьют на моей надгробной пли – те? И Эстер, и я написали завещания: оба мы предпочли кремацию. Мой прах я попросил развеять по ветру над местечком Себрейро, что на Пути Сантьяго. Эстер свой – над морем. Стало быть, никакой плиты и не будет. Ну а все же – какие слова могли бы стать моей эпитафией? Пожалуй, вот эти: «Смерть застала его в живых». Может прозвучать бессмыслицей, но я знаю очень многих людей, которые перестали жить, хоть и продолжали работать, обедать и вращаться в обществе. Но все это они делали машинально, не постигая, что каждый новый день несет с собой магию; не чувствуя, что иногда следует остановиться и задуматься о чуде жизни; не понимая, что уже через мгновенье ты можешь исчезнуть с лица земли. Да, бесполезно было объяснять все это сиделке – и прежде всего потому, что забрать посуду пришла не она, а другая, которая (вероятно, по распоряжению врачей) сразу взяла со мной очень жесткий тон. Она спросила, помню ли я, как меня зовут, какой нынче год, как фамилия президента США, да и все прочие ее вопросы были из разряда тех, которые задают людям в том случае, когда хотят удостовериться, что они не слабоумные. И все потому, что я поинтересовался тем, о чем стоило бы думать каждому: «Вы уже задумывались о своих похоронах?», «Вы знаете, что рано или поздно умрете?» В ту ночь я уснул с улыбкой. Заир исчезал, Эстер возвращалась, и если не суждено мне будет дожить до утра, то, несмотря на все, что происходило в моей жизни, несмотря на все мои неудачи и поражения, несмотря на потерю любимой, на все несправедливости, которым подвергался я и подвергал других, – я пребуду живым до последней минуты и с полной уверенностью смогу утверждать: «Был день хорош, И, значит, может ночь спуститься». *** Двое суток спустя я уже был дома. Мари готовила обед, я просматривал почту, накопившуюся за время моего отсутствия. Позвонивший снизу консьерж сообщил, что конверт, который я ждал на прошлой неделе, был доставлен и должен лежать у меня на столе. Я поблагодарил и вопреки всему, что навоображал себе за минувшие два года, не бросился вскрывать этот конверт. За обедом я расспрашивал Мари о съемках, она меня – о том, что я намерен делать, потому что с ортопедическим воротником на шее особенно не разгуляешься. Она сказала, что в случае надобности побудет со мной. – У меня запланирована небольшая презентация для корейского телевидения, но я могу ее отложить или вообще отменить. В том случае, конечно, если тебе нужно мое общество. – Общество твое мне очень нужно, и приятно знать, что ты – рядом. Улыбнувшись, она взялась за телефон, связалась со своим импресарио и попросила изменить график встреч. Я слышал, как она произнесла: «... нет, не надо говорить, что заболела, я человек суеверный, и каждый раз, как ссылаюсь на болезнь, оказываюсь в постели. Скажите, что я ухаживаю за любимым человеком». Возникло множество срочных дел – надо было перенести интервью на более поздний срок, ответить на приглашения, послать свои визитные карточки в знак благодарности за телефонные звонки и присланные цветы. Надо было заниматься текстами, предисловиями, рекомендациями. Мари проводила целые дни с моим агентом, перекраивая график встреч. Каждый вечер мы ужинали дома, ведя наподобие обычных супругов беседы то интересные, то банальные. Во время одного из таких ужинов, после нескольких бокалов вина, она объявила, что я переменился. – Кажется, что близость смерти вернула тебя к жизни. – Это случается со всеми. – И позволь тебе заметить, что ты ни разу не вспомнил про Эстер. Так уже бывало, когда ты закончил «Время раздирать и время сшивать», эта книга тогда оказала на тебя целебное воздействие – жаль, что ненадолго. – Ты хочешь сказать, что несчастный случай мог вызвать такие же последствия? Хотя мой голос звучал безо всякой агрессии, Мари предпочла сменить тему разговора и начала рассказывать, как страшно ей было лететь на вертолете из Монако в Канны. Вечер завершился в постели, и любовь, которой мы занимались – хоть и не без труда: мешал мой ортопедический воротник, – сблизила нас еще больше. *** Через четыре дня исчез гигантский ворох бумаг на моем столе. Остался только большой белый конверт, на котором значились мое имя и номер квартиры. Мари хотела было вскрыть его, но я ответил – нет, это не к спеху. Она ни о чем меня не спросила – может быть, мне прислали сведения о состоянии моих банковских счетов или не предназначенное для посторонних глаз письмо от влюбленной женщины. И я ничего не стал объяснять, а просто убрал конверт со стола и сунул между книг. Если постоянно смотреть на него, Заир может вернуться. Моя любовь к Эстер не уменьшилась ни на йоту, но каждый день, проведенный в больнице, воскрешал в памяти что-то интересное – и не наши с ней разговоры, а те мгновения, когда мы были вместе и молчали. Я вспоминал ее глаза – глаза девочки, которую неожиданное приключение приводит в восторг, глаза женщины, гордящейся успехом своего мужа, глаза журналистки, увлеченной тем, что пишет, и – с определенного момента – глаза жены, которой показалось, что в моей жизни ей больше места нет. Этот печальный взгляд появился еще до того, как Эстер захотела быть военной корреспонденткой, – после каждого ее возвращения он веселел, но уже через несколько дней становился прежним. Однажды зазвонил телефон. – Это он, – сказала Мари, передавая мне трубку. Я услышал голос Михаила: сначала он выразил мне сочувствие по поводу случившегося, потом спросил, доставлен ли конверт. – Да, он здесь. – И вы намереваетесь встретиться с ней? Мари стояла рядом, и потому я ответил: – Поговорим об этом при встрече. – Поверьте, я не вымогаю, но вы обещали мне помочь. – Я тоже выполняю свои обещания. Мы увидимся, как только я начну выходить. Он оставляет мне номер своего мобильного телефона, я даю отбой и тут замечаю, что Мари – совсем не та, что несколько минут назад. – Итак, все по-прежнему. – Нет. Все иначе. Я должен был бы выражаться яснее: сказать, что еще хочу видеть Эстер, что знаю, где она сейчас. Что придет время – и я сяду в поезд, в такси, на самолет, и окажусь рядом с ней. Но сказать это – значит потерять женщину, которая в эту минуту рядом со мной, которая все приемлет и делает все возможное, чтобы доказать, как я важен для нее. Да, я веду себя трусливо. Мне стыдно перед самим собой, но такова жизнь, а я по-своему – а как именно, объяснить не в силах – люблю Мари. Я молчу еще и потому, что всегда верил в знамения и, вспоминая те минуты, когда мы с Эстер просто сидели молча, знаю: будет мне голос или не будет, объяснят ли мне или нет, но час нашей встречи еще не настал. И больше, чем на тех разговорах, что вели мы с ней, должен я сосредоточиться на нашем молчании – только оно даст мне свободу, без которой не постичь мир, где все идет правильно, не уловить миг, в который все пошло не так. Мари – здесь, она смотрит на меня. Можно ли вести себя бесчестно с человеком, сделавшим для меня все? Мне не по себе, но ведь невозможно рассказать все как есть. Если только... если только не найти способ выразить свои чувства не напрямую. – Мари, представь – двое пожарных входят в лес, чтобы потушить небольшой пожар. Потом, сделав свое дело, они садятся на берегу реки. У одного лицо – все в саже, пепле и гари, а второй – чист, как херувим. Вопрос: кто из двоих вымоет лицо? – Глупый вопрос: кто выпачкался, тот и моется. – Ответ неверный: он поглядит на своего товарища и решит, что и сам выглядит так же. И наоборот: тот, кто чист, поглядит на своего товарища и скажет себе: я перепачкался, надо вымыться. – К чему ты это? – К тому, что, пока лежал в больнице, понял: в женщинах, которых я любил, я всегда искал самого себя. Я глядел в их чистые свежие лица и видел в них собственное отражение. А они видели пепел и сажу на моем лице и, как бы умны и уверены в себе ни были, тоже в конце концов начинали отражаться во мне и считать себя хуже, чем на самом деле. Пожалуйста, не допусти, чтобы это случилось с тобой. «Как уже случилось с Эстер», – хотелось мне добавить. А понял я это, лишь когда припомнил, как изменилось выражение ее глаз. Я всегда впитывал их свет, их энергию – поглядев в них, я обретал силу, уверенность, я мог идти вперед. А она смотрела на меня и чувствовала себя некрасивой, ничтожной, ибо по прошествии лет моя карьера – карьера, которой она так способствовала, – оттеснила наши отношения на задний план. И, прежде чем снова увидеть Эстер, я должен сделать так, чтобы мое лицо стало таким же чистым, как у нее. Прежде чем найти Эстер, мне предстоит найти самого себя. |
Похожие:
 | Одиннадцатого ноября 1997 года Вероника окончательно решила свести счеты с жизнью. Она тщательно убрала свою комнату, которую снимала... |