Барбара Хернстайн Смит Произвольность ценности
Скачать 363.78 Kb.
|
| Экономика художественной и эстетической ценности Всякая ценность – явление абсолютно произвольное, и не является ни внутренним свойством объектов, ни спонтанной проекцией субъектов. Она, скорее, есть результат динамики экономической системы. Потому кажется естественным, что ценность любого товара – будь то золото, хлеб, томик «Моби Дика» – определяется по отношению к этой системе, причем показателем ценности выступает рыночная стоимость. Однако в экономической теории и теории эстетики, равно как и в быту, принято четко различать непосредственную ценность вещи (т. е. ее меновую стоимость) и некую разновидность ценности, которую можно назвать полезностью (потребительской стоимостью), либо – когда речь идет о так называемых «неутилитарных» объектах вроде произведений искусства и литературы, – «внутренней ценностью». Таким образом, выходит, что гибкая цена конкретного издания «Моби Дика» является функцией таких переменных, как предложение и спрос, тираж, издержки распространения и издательские прогнозы прибыли, но все эти факторы вовсе не влияют на ценность «Моби Дика» для отдельного читателя или значимость романа как литературного произведения. Тем не менее, подобное разграничение носит не столь отчетливый характер, как может показаться. Как и цена на рынке, ценность вещи для отдельного субъекта тоже есть результат динамики экономической системы, – главным образом, экономики индивидуальной, которую образуют потребности, интересы и возможности субъекта (психофизиологические, материальные и практические). Как и любая экономика, персональная экономика представляет собой систему изменчивую и гибкую, поскольку личные потребности, интересы и возможности зависят от нашего постоянно меняющегося положения в мире, которое может быть лишь относительно устойчивым, но никогда не определенным окончательно. Обе системы не просто аналогичны, но взаимодополнительны и взаимозависимы: рыночная экономика составляет часть нашей среды, но также в известной степени формируется из индивидуальных экономических систем отдельных производителей, распространителей, потребителей и т. д. Традиционный дискурс ценности, включающий ряд уже употреблявшихся здесь терминов – «субъект», «объект», «потребность», «интерес» и, разумеется, «ценность», отражает произвольное членение и гипостазирование непрерывного процесса нашего взаимодействия с внешней средой, который можно описать еще как взаимоотношение множества систем с переменной конфигурацией. Трудно представить себе (и, пожалуй, невозможно выработать) подлинно гераклитический дискурс, который не воспроизводил бы подобных мыслительных операций. Однако стоит все же признать, что данные термины отображают представление об изолированных действиях, агентах, предметах, статических качествах, простейших причинных и временных связях, тем самым затушевывая динамику ценности и предлагая сомнительное понимание закономерности, т. е. идеи «органичности», «объективности», «абсолюта», «универсальности» и «трансцендентности». Поэтому необходимо сосредоточиться на тех формах взаимодействия и взаимозависимости, которые язык подвергает фрагментации, а критическая теория и эстетическая аксиология обычно игнорируют. Во-первых, как я уже отмечала, восприятие предмета субъектом всегда есть результат его личной экономики: т. е. частное «бытование» объекта или события, его цельность, гармоничность, границы, категория явлений, к которым он «принадлежит», его индивидуальные «черты», «качества» или «свойства» – все это переменные результаты взаимодействия субъекта со средой при определенных условиях. …Различные акты восприятия вовсе не дополняют друг друга и потому не способствуют глубине знания о предмете (т. е. не делают его подробным всесторонним, и исчерпывающим). Наоборот, каждый опыт восприятия предмета наделяет его новой функцией и очертаниями, высвечивая одни «свойства» и затемняя другие. Более того, восприятие объекта никогда не бывает дискретным, точнее, последовательным, потому что воспоминания и ожидания всегда накладываются на перцепцию, а фрагменты того, что мы называем «опытом» сами по себе всегда разнятся и перекрывают друг друга. Во-вторых, «потребности», «интересы» и «задачи» субъекта не только постоянно изменяются (стоит отметить, что «личность» – или то, что формирует «личные интересы» субъекта – тоже изменчива и зависит от его социальной роли и отношений), но также находятся под воздействием объектов, которые их удовлетворяют и реализуют. Иными словами, объекты создают потребности и вызывают интерес, который сами же удовлетворяют, и формируют цели, к которым сами приводят. Поскольку наши цели постоянно видоизменяются и заново формулируются под влиянием объектов, которые мы создаем в процессе их достижения, и поскольку между человеческими потребностями, технологическим производством и культурными практиками существует сложное взаимодействие, наш мир и наши желания находятся в отношениях непрерывной взаимной модификации17. (сн. Отдельные стороны этого процесса обсуждаются в статье Пьера Бурдье «Метаморфоза вкуса» (Bourdieu P. «La Métamorphose des goût // Questions de sociologie (Paris, 1980), p. 161-72). Более широкое взаимодействие между человеческими «потребностями и желаниями», культурными практиками и экономическим производством исследуется в работах: Sahlins M. Culture and Practical Reason (Chicago, 1976), Douglas M. The World of Goods (New York, 1979), Baudrillard J. For a Critique of the Political Economy of the Sign (Paris, 1972). Хотя сделанный Бодрийяром критический анализ понятия «потребительской стоимости» вкупе со «знаковой стоимостью» представляет существенный интерес для семиотики рынка, его попытка «в качестве основания для отказа от политической экономии» (Р. 122) разработать теорию ценности «за пределами цены» (возникшей, по его выражению, из символического обмена) оказалась менее удачной, отчасти по вине его утопической антропологии и отчасти потому, что анализ ценности не возможен без экономического инструментария.) Особенное значение для ценности «произведений искусства» и «литературы» имеет взаимоотношение классификации предмета и функций, которые ему приписывают. Воспринимая объект или артефакт в рамках определенной категории (например, «часы», «словарь», «дверная подпорка», «антиквариат»), мы невольно выделяем его отдельные возможные функции и обычно считаем его ценным постольку, поскольку он выполняет данные функции. Однако между функцией и классификацией существует и обратная связь. Так, обстоятельства, которые создают «потребность» в дверной пружине или «интерес» к артефактам Викторианской эпохи, заставляют обращать внимание на соответствующие свойства и потенциальные функции разных предметов, находящихся вокруг, и тогда классификация и ценность этих предметов будут определяться сообразно. Словарь может неожиданно оказаться ценным в качестве подпорки для двери, а часы приобретут повышенную ценность в качестве антикварной диковины18. (сн. Превосходный анализ связи между классификацией и ценностью см. в работе Майкла Томпсона: Tompson M. Rubbish Theory: The Creation and Destruction of Value. Oxford, 1979, p. 13-56.) …Здесь можно заметить, что человеческие существа эволюционировали как явные приспособленцы, и залогом нашего выживания (как личностей и как биологического вида) сейчас служит прежде всего наша способность и склонность классифицировать объекты по-новому, ценить их нестандартные, альтернативные функции, забыв их первоначальное применение и отказавшись от привычных категорий. Выявленные здесь формы взаимозависимости имеют самое непосредственное отношение к тому, что можно назвать экономикой художественной и эстетической ценности. Традиционное – идеалистическое, гуманистическое, аристократическое – стремление выделить некоторые области жизни и культуры (например, искусство и литературу) и укрыть их от экономического анализа в конце концов затемнило природу, или, вернее, динамику, их ценности. Если учесть беспочвенность такого изоляционизма, неудивительно, что язык эстетики становится все больше похож на язык экономики, что разведение этих двух областей и двух языков приходится поддерживать искусственно19.(сн. Взаимное притяжение и периодический обмен на уровне понятий между экономическим и эстетическим, в особенности литературным, дискурсом зафиксирован и проанализирован Марком Шеллом (Shell M. The Economy of Literature. Baltimore, 1978) и Куртом Хайнцелманом (Heinzelman K. The Economics of the Imagination. Amherst, Mass., 1980).) …Тем, для кого понятия «польза», «производительность» и «функция» ассоциируются с чисто практической выгодой, грубыми материальными желаниями и удовлетворением животных потребностей, концепция потребительской стоимости покажется неуместной в отношении искусства и явно не соотносимой с эстетической ценностью. Однако нет никаких оснований связывать область утилитарного с объектами, которые служат лишь сиюминутным, узким и приземленным целям. Точно также не стоит считать, что ценность произведений искусства не имеет ничего общего с практической выгодой и животными потребностями20.(сн. См. статью Джорджа Стиглера и Гэри Беккера – Stigler G. J., Becker G. S. “De gustibus non est disputandum”// American Economics Review 67 (March 1977): 76-90.) Многочисленные попытки определить эстетическую ценность, отказывая ей в практическом измерении, отрицая всякую заинтересованность, отделяя ее от любой другой ценности – гедонистической, практической, сентиментальной, декоративной, исторической, идеологической и т.д. – фактически перечеркивают само существование этой ценности. Ведь если вычесть все виды пользы и заинтересованности, больше ничего не останется. Говоря другими словами: «сущностная ценность» произведения искусства состоит из всего того, от чего ее отделяют. […] Утверждения об абсолютно произвольном характере ценности обычно вызывают шквал контраргументов, доказывающих ее явно неслучайную природу, – приводятся примеры долголетия классических канонических произведений (упоминание Гомера – общее место критической традиции), поминается «всеобщий хор человечества» Поупа, или, по крайней мере, схожие представления, бытующие в привилегированной среде. Разумеется, любая теория эстетической ценности должна объяснять явления преемственности, постоянства и единодушия, равно как и сдвиги, изменения и расхождения. Традиционная эстетическая аксиология объясняла устойчивость и единомыслие внутренними свойствами объектов и/или наличием определенных универсалий человеческого бытия, тогда как непостоянство и разночтения относились за счет ошибок, недочетов и предубеждений отдельных субъектов. Классическое изложение данного подхода встречается в эссе Юма «О норме вкуса», где «всечеловеческая и всеобщая красота» рассматривается как результат [связи], которую природа установила между формой и чувством… Установить ее влияние мы сумеем… по тому долго сохраняющемуся восхищению, какое вызывают творения, пережившие все капризы моды и стиля, все ошибки невежества и зависти. Тот же Гомер, который услаждал две тысячи лет назад Афины и Рим, все еще вызывает восхищение в Париже и Лондоне. Никакие изменения климата, системы правления, религии и языка не в силах были затмить его славы… Из этого следует, таким образом, что при всем разнообразии и причудах вкусов существуют определенные общие принципы одобрения и порицания, влияние которых внимательный глаз может проследить во всех действиях духа. Некоторые отдельные формы или качества, проистекающие из первоначальной внутренней структуры, рассчитаны на то, чтобы нравиться, другие, наоборот, на то, чтобы вызывать недовольство; и, если они не производят эффекта в том или ином отдельном случае, это объясняется явным изъяном или несовершенством воспринимающего органа. Многочисленными и часто встречающимися являются недостатки, мешающие или ослабляющие воздействие тех общих принципов21. (сн. Юм Д. Сочинения в 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1996. С. 627-628.) Далее в эссе перечисляются и рассматриваются эти недостатки, и проводится параллель – тоже ставшая общим местом традиции – между «совершенной красотой», которую признает всякий человек «со здоровым состоянии органом восприятия» и «подлинным цветом» объектов, которые воспринимаются «при дневном свете глазом здорового человека»22. (сн. Юм Д. Сочинения в 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1996. С. 627-628.) Далее приведем новейшую формулировку традиционной точки зрения: Ошибочные суждения или ощущения могут быть исправлены только при условии постоянного и верного интуитивного предпонимания объекта…. Относительность оценочных суждений доказывает лишь, что человеком владеют субъективные суждения, что ложные заключения – в которых в истории литературы не было недостатка – всегда есть результат человеческого заблуждения. …Универсальная достоверность математической теоремы не гарантирует, что ее поймет каждый; точно так же и универсальная достоверность эстетической ценности не всегда значит, что каждый признает ее очевидность. Эстетические ценности требуют сообразного отношения, развитой и адекватной способности восприятия. Более того, наличие в истории литературы четкой иерархии знаковых произведений искусства означает, что ценность способна преодолеть историческую изменчивость23. (сн. Hinderer W. Literary Value Judgments and Value Cognition // Problems of Literary Evaluation, p. 58-59.) При более изощренной формулировке мысль Юма о том, что индивидуальное представление о красоте соотносится с «формами» и «свойствами», приятными любому человеку в силу нашего общего психофизиологического устройства, выглядит более обоснованной24. (сн. Именно из этой предпосылки выросла дисциплина «эмпирической эстетики». С ее недавними наработками и проблемами можно ознакомиться в «Психологии искусства» Крейтлеров: Kreitler, Hans and Shulamith. Psychology of the Arts. Durham, N. C., 1972.) Однако эта концепция неоднократно служила основанием для претензий на нормативность и порождала оппозицию «стандарт – отклонение». В таких случаях Юм (как и многие другие исследователи) был вынужден объявлять примером индивидуальной патологии любое явление, бывшее на самом деле плодом взаимодействия некоторых относительно однородных врожденных механизмов и склонностей с бесконечным многообразием культурных контекстов и особенностей индивидуума (его жизненной истории, темперамента, возраста, и т. д.). Единогласие в оценках получается не за счет исправного функционирования человеческих органов восприятия, а за счет все той же динамики и всевозможных случайностей, которые порождают также и расхождения в оценках. Хотя ценность всегда определяется субъектом, это не означает, что всякая ценность одинаково зависима от субъекта. В рамках любого сообщества вкусы и предпочтения отдельных субъектов (т. е. их склонность получать удовольствие определенного рода от одного ряда явлений, а не от другого, и соответственно их отбирать) будут резко различны и даже несовместимы в той мере, в какой это удовольствие происходит от потребностей, интересов и способностей, которые а) допускают широкий спектр индивидуальных вариаций, б) особенно устойчивы к культурному влиянию (если вообще ему поддаются), и/или в) высоко зависимы от случайного контекста. И наоборот, вкусы и предпочтения будут совпадать в той мере, в какой те же потребности, интересы и способности а) допускают узкий спектр индивидуальных вариаций, б) легко поддаются влиянию культурных инстанций и в) достаточно устойчивы при любых условиях. […] Существующей структуре вкусов и предпочтений (а также закономерной иллюзии согласия, основанного на признании объективной ценности) всегда будут подспудно или открыто угрожать противоположные вкусы и предпочтения отдельных субъектов внутри сообщества (тех, кто еще недостаточно окультурен, – молодежь и прочие люди с «неразвитым» вкусом, в частности, провинциалы и социальные выскочки). Опасность представляют и субъекты вне сообщества, или точнее, на его периферии, у которых, однако, есть возможность общаться с его полноправными представителями (к числу таковых, например, принадлежат иностранные гости, иммигранты, выходцы из колоний и члены различных маргинальных групп). К инстанциям авторитетной оценки, следовательно, будут постоянно обращаться за аргументами и методами, которые подтвердили бы состоятельность признанных вкусов и предпочтений сообщества, тем самым дав отпор варварству, предотвратив вечную угрозу разрушения норм и одновременно оправдав нормативные полномочия самих инстанций. По выражению Юма, «естественно, что мы ищем норму вкуса, т. е. норму, позволяющую нам примирить различные чувства людей или найти, по крайней мере, какое-то решение, которое бы дало возможность одобрить одно чувство и осудить другое». Целесообразность такой нормы в эссе иллюстрирует памятный образ варвара в светской гостиной, утверждающего «равенство гения и изящества Огилби и Мильтона или Баньяна и Аддисона». Вывод же получается следующий: «Возможно, |
Похожие:
 | Охватывает все материальные ценности, денежные средства и расчетные отношения с другими организациями и лицами. При полной инвентаризации... | | Экспертиза ценности документов – это изучение документов на основании критериев их ценности в целях определения сроков хранения документов... |
| К началу проведения инвентаризации все расходные и приходные документы на товарно-материальные ценности сданы в бухгалтерию и все... | | К началу проведения инвентаризации все расходные и приходные документы на товарно-материальные ценности сданы в бухгалтерию и все... |
| К началу проведения инвентаризации все расходные и приходные документы на товарно-материальные ценности сданы в бухгалтерию и все... | | К началу проведения инвентаризации все расходные и приходные документы на товарно-материальные ценности сданы в бухгалтерию и все... |
 | Согласно действующему законодательству, документы постоянного хранения и по личному составу организаций, законченные делопроизводством,... | | С ранних лет Джозеф Смит занимался оккультизмом, за что и был в зрелом возрасте изгнан из методистской церкви |
| С ранних лет Джозеф Смит занимался оккультизмом, за что и был в зрелом возрасте изгнан из методистской церкви | | Ия гуманистической ценности современного спорта и олимпийского движения: Сборник/Сост и ред.: академик рао, доктор педагогических... |