Письмо к д'аламберу о зрелищах

78

пьеса еще ни разу не проваливалась. Это верно; еще бы: ведь хорошая пьеса никогда не оскорбляет нравов¹ своего времени. Кто сомневается, что лучшая пьеса Софокла на наших театрах провалилась бы с треском? Невозможно встать в положение людей, которые на нас не похожи.

Любой автор, желающий показать нам чуждые нравы, старается, однако, приспособить свою пьесу к нашим. Без этой предосторожности его ждет неудача, и самый успех авторов, которые это предусмотрели, часто объясняется совсем не теми причинами, которые ему приписывает поверхностный наблюдатель. Неужели «Дикий Арлекин» ^* так хорошо принят зрителями оттого, что им нравится здравый смысл и прямодушие главного персонажа, и разве среди них найдется хоть один, который хотел бы быть на него похожим? Напротив: пьеса хорошо принята потому, что потворствует их духу погони за новыми, оригинальными идеями. Но новее всего для них идеи, навеянные самой природой.. Как, раз отвращение к повседневному приводит их иногда к простоте.

Из этих предварительных замечаний следует, что театральное зрелище укрепляет национальный характер, усиливает естественные склонности и придает большую энергию всём страстям. С этой точки зрения можно было бы думать, что, раз это воздействие только усугубляет, но не изменяет установившиеся нравы, драматические представления благотворны для добрых и вредны для дурных людей. Но даже и тут в первом случае надо бы еще проверить, не перерождается ли страсть, при чрезмерном ее раздражении, в порок. Я знаю: поэтика приписывает театру как раз обратное, то есть очищение страстей через их возбуждение; ^* но я что-то плохо это понимаю. Выходит, что прежде чем стать сдержанным и благоразумным, надо сперва быть и неистовым и сумасшедшим?

«Да нет, не в том дело,— говорят сторонники театра.— Трагедия, правда, стремится к тому, чтобы все изображаемые ею страсти волновали нас, во она не всегда хочет, чтобы наши переживания были тождественны с переживаниями персонажа, охваченного страстью. Чаще всего, напротив, цель ее — вызвать в нас чувства, противоположные тем, которыми она -наделила свои персонажи». Они говорят, что если авторы злоупотребляют своею властью волновать сердца, вызывая нездо-

¹ Я говорю «вкус» и «нравы», не делая различия: хотя это не одно и то нее, но у них всегда общее происхождение, и претерпевают они одни и те же перемены. Это не значит, что хороший вкус и добрые нравы господствуют одновременно,— положение, требующее проверки и обсуждения,— а то, что определенное состояние вкусов всегда соответствует определенному состоянию нравов — и это бесспорно. (Прим. Руссо.)

79

ровый интерес, то эта неправильность объясняется невежеством и развращенностью авторов, а не требованиями искусства. Наконец они говорят, что верного изображения страстей и сопутствующих им несчастий достаточно, чтобы мы стали затем избегать их со всем тщанием, на какое только способны.

Чтобы понять всю фальшь этих возражений, стоит лишь заглянуть в свое сердце и посмотреть, что там делается к концу трагедии. Волнение, тревога, жалость, испытываемые во время действия и длящиеся   после  его  окончания,—разве  такое состояние   духа   благоприятствует   преодолению   и   укрощению страстей? Живые, трогательные впечатления, ставшие для нас привычными  и постоянно повторяющиеся, очень ли  они способны умерять наши чувства? Каким образом картина порождаемых страстями несчастий может вытеснить из нашего сознания картину радостей и восторгов, также ими порождаемых и  к тому же разукрашенных  авторами  для  придания  пьесе большей привлекательности? Разве не известно, что все страсти — сестры,   что  довольно  одной,   чтобы   пробудить  тысячу других, и что подавлять  одну   при   помощи  другой — это верный способ открыть сердце всем остальным? Единственное орудие, которое могло бы служить очищению страстей,— это разум, но, как я уже сказал, на сцене разум не имеет никакого веса. Мы не разделяем переживаний всех персонажей, это верно: ведь интересы   противоположны,   и   автор   должен   вызвать    наше предпочтение к кому-нибудь одному; иначе мы вовсе не примем участия ни в  ком.  Но он выбирает совсем  не те страсти, которые желал бы заставить нас полюбить, а вынужден выбирать те, которые мы любим. То, что  я  говорил  о  видах  театральных зрелищ, относится и к интересу, который в них царит. В Лондоне вызывает интерес драма, возбуждающая ненависть к французам; в Тунисе   великолепной  страстью был   бы   морской   разбой;   в   Мессине — славная  месть;   в   Гоа — почетная обязанность сжигать евреев. Пусть автор¹ напишет отличную пьесу,  но если  он нарушит эти  правила — на  нее  не станут ходить. И тогда придется обвинить этого автора в невежестве, так как он пренебрег первым законом своего искусства, который служит основанием всех остальных,— уменьем завоевывать успех! Таким образом, театр очищает страсти, которых у тебя нет, и разжигает те, которые ты имеешь. Ну, чем же не лекарство?