Однако к концу 1980-х стало ясно, что Саддам не купился на сценарий ЭУ. Это вызвало огромное разочарование и замешательство у администрации Буша. Как и Панама, Ирак внес свой вклад в создание имиджа X. У. Буша как слабовольного человека. Буш искал выход; Саддам сам помог ему. В августе 1990 года он вторгся в богатый нефтью соседний эмират Кувейт. Ответом Буша было осуждение Саддама за нарушение международного права, хотя еще и года не прошло со времени незаконного и одностороннего вторжения в Панаму, организованного им самим. Неудивительно, что президент в конце концов пошел на решительную военную атаку. Американские части численностью пятьсот тысяч человек были посланы в страну в составе междуна- родной группировки. В начале 1991 года военные и гражданские объекты в Ираке подверглись бомбардировке с воздуха. За ней последовала сточасовая атака на земле, в результате которой войска Ирака, значительно уступающие в численности и вооружении, стремительно отступили. Кувейт был спасен. Настоящий деспот понес наказание, хотя и не попал в руки правосудия. Рейтинг популярности Буша у американцев подскочил до 90 процентов. Во время вторжения в Ирак я был на заседаниях в Босто- не - это был один из немногих случаев, когда меня попросили действительно что-то сделать для <5А/УЕС>. Я ясно помню, с каким энтузиазмом было встречено решение Буша. Естественно, сотрудники <Стоун энд Уэбстер> были взволнованы, но не только потому, что мы дали отпор диктатору-убийце. Для них побе- да США в Ираке означала увеличение объема работы, огромные прибыли, продвижение по службе, повышение зарплаты. Но радовались не только те, кому война напрямую приносила выгоду. Люди во всей стране жаждали увидеть доказательства военной силы государства. Думаю, для таких ожиданий было много причин, включая перемену в философии властей, которая произошла, когда Рейган одержал победу над Картером на выборах; были освобождены заложники в Иране и Рейган объявил о своем намерении пересмотреть соглашение о Панамском канале. Вторжение Буша в Панаму раздуло затухавшее пламя.
Думаю, однако, что за патриотической риторикой и призывами к действию крылись значительно более тонкие перемены в том, как американские корпорации - и соответственно все люди, работавшие на них, - оценивали мир. Марш по направлению к глобальной империи, участником которого стали многие страны, был реальностью. Идеи глобализации и приватизации глубоко внедрялись в наше сознание.
По большому счету это касалось не только Соединенных Штатов. Глобальная империя наконец стала самой собой, перешагнув все границы. Ранее считавшиеся американскими корпорации стали по-настоящему международными, даже с юридической точки зрения. Многие из них были зарегистрированы или открыли свои филиалы в разных странах. Теперь они могли работать по тем правилам и предписаниям, которые сами выбирали из множества, а огромное количество международных торговых организаций и соглашений еще больше упрощали такую деятельность. Слова <демократия>, <социализм> и <капитализм> почти что вышли из употребления, стали ненужными. Корпоратократия стала реальностью, и она прилагала все больше усилий, чтобы стать единственным фактором, влияющим на мировую экономику и политику.
Так получилось, что я уступил корпоратократии, когда в ноябре 1990 года продал <Ай-пи-эс>. Для меня и моих партнеров это была выгодная сделка, однако основной причиной было то, что <Эшлэнд ойл компани> стала оказывать на нас сильное давление. Мой опыт подсказывал, что борьба с ними потребует очень больших затрат, тогда как продажа компании обогатит нас. По иронии судьбы нефтяная компания становилась владельцем моей фирмы, производившей альтернативную энергию, - в чем-то я чувствовал себя предателем.
Работа в <5А/\ЛЕС> почти не отнимала времени. Иногда меня просили прилететь в Бостон для участия в заседаниях или помочь подготовить деловое предложение. Иногда меня посылали в такие места, как Рио-де-Жанейро, чтобы пообщаться там с местными воротилами. Однажды мне пришлось лететь в Гватемалу на частном самолете. Я часто звонил проектным менеджерам, чтобы напомнить, что я получаю зарплату и готов к работе. Я испытывал угрызения совести, потому что, получая такие деньги, почти ничего не делал. Я хорошо знал бизнес и стремился быть полезным. Но этого просто не требовалось. Меня преследовал образ человека, про каких обычно говорят <ни нашим, ни вашим>. Я хотел делать что-то, что оправдывало бы мое существование и обернуло все негативные стороны моего прошлого в нечто позитивное. Я продолжал тайком - и урывками - работать над <Совестью экономического убийцы>, хотя и не обманывал себя надеждой, что она когда-нибудь увидит свет.
В1991 годуя начал сопровождать небольшие группы людей в Амазонию, где они общались с шуарами и учились у них. Шуары были готовы поделиться своими знаниями о взаимодействии с природой и о древних методах лечения. В течение следующих лет спрос на такие поездки резко возрос; в результате сформировалась некоммерческая организация <Дрим чейндж коалишн>. Пытаясь изменить взгляд людей из промышленно развитых стран на нашу землю и взаимоотношения с ней, <Дрим чейндж> обрела последователей в мире и помогла создать организации с аналогичными задачами во многих странах. Журнал <Тайм> назвал ее в числе тринадцати организаций, чьи сайты в Интернете наилучшим образом отражают идеалы и задачи Дня земли[1].
На протяжении 1990-х я все больше втягивался в мир некоммерческих организаций: одни помогал создавать, в других состоял членом правления. Многие из них стали результатом самозабвенной работы сотрудников <Дрим чейндж>. Они работали с местными племенами в Латинской Америке - шуарами и ачуарами в Амазонии, кечуа в Андах, майя в Гватемале - или рассказы- вали людям в Соединенных Штатах и Европе об этих культурах. <ЗУУЕС> одобряла эту филантропическую деятельность; она была в русле приверженности самой <ЗУУЕС> идеям <Юнайтед уэй>. Кроме того, я писал книги о туземных культурах, избегая любых упоминаний о моей деятельности в качестве ЭУ. Помимо того что эта работа скрашивала мою скуку, она давала мне возможность поддерживать связь с Латинской Америкой, а также быть в курсе политических событий, которые меня всегда интересовали. Но как я ни старался убедить себя в том, что моя некоммерческая деятельность и писательский труд уравновешивают чаши весов, что я в чем-то искупаю вину за свою деятельность в прошлом, мне приходилось все труднее. В глубине души я понимал, что перекладываю ответственность на свою дочь. Джессика унаследует мир, в котором миллионы детей уже рождаются должниками, и они никогда не смогут выплатить этот долг.
И ответственность за это нес я.
Мои книги становились популярными, особенно одна: <Мир таков, каким ты его хочешь видеть>. Успех этой книги привел к тому, что меня стали все чаще приглашать для проведения семинаров и чтения лекций. Иногда, стоя перед аудиторией в Бостоне, Нью-Йорке или Милане, я удивлялся иронии ситуации: если мир таков, каким ты хочешь его видеть, то почему я хотел видеть его именно таким? Как я мог играть такую активную роль в претворении в жизнь этого кошмара?
В 1997 году <Омега институт> пригласил меня провести недельный семинар на Карибах, на острове Сент-Джон. Я прилетел поздно вечером. Проснувшись утром, я вышел на маленький балкончик и обнаружил, что смотрю на тот самый залив, где семнадцать лет назад я принял решение уйти из МЕЙН.
Я повалился на стул и разрыдался.
Всю неделю я проводил большую часть свободного времени на этом балконе, глядя на залив и пытаясь разобраться в своих чувствах. Я понял, что, хотя я и уволился из МЕЙН, я не сделал следующего шага и что мое решение оставаться <ни нашим, ни вашим> ежедневно и настоятельно требовало расплаты. К концу недели я пришел к заключению, что мир вокруг меня бьш не таким, каким я хотел бы его видеть, и что мне необходимо сделать в точности то, чему учил своих студентов: изменить свои мечты таким образом, чтобы они отражали то, чего я действительно хотел в своей жизни.
Вернувшись домой, я отказался от своей должности консультанта. Президент <8А/УЕС>, принимавший меня на работу, к тому времени уже вышел на пенсию. Его место занял новый человек. Он был моложе меня, и, по всей видимости, его не волновали мои откровения. Он начал программу снижения расходов и был очень доволен, что ему больше не придется платить мне мою заоблачную зарплату.
Я решил закончить книгу, над которой работал так долго, и уже само это решение принесло мне чувство облегчения. Я поделился соображениями о книге со своими близкими друзьями, в основном из некоммерческого мира, которые занимались туземными культурами и сохранением ливневых лесов. К моему удивлению, они пришли в ужас. Они опасались, что мои откровения поставят под угрозу и мою преподавательскую деятельность, и некоммерческие организации, которые я поддерживал. Многие из нас помогали амазонским племенам защищать свои земли от нефтяных компаний; твои признания, говорили мне, подорвут доверие к тебе и помешают всему движению. И опять я прекратил работу над книгой. Вместо этого я стал сопровождать людей в дебри Амазонки, показывая им места и племена, еще не тронутые цивилизацией. Там я и был 11 сентября 2001 года.
Глава 32
11 СЕНТЯБРЯ И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ ЛИЧНО ДЛЯ МЕНЯ
10 сентября 2001 года я находился в Эквадоре. Вместе с Шакаймом Чумпи, моим соавтором по книге <Дух шуаров>, мы спускались по течению одной из рек в бассейне Амазонки. Мы сопровождали группу из шестнадцати североамериканцев в его общину, жившую в дебрях ливневых лесов. Эти люди приехали, чтобы узнать о его народе и помочь им в сохранении драгоценных лесов.
Незадолго до этого Шакайм с оружием в руках участвовал в конфликте между Эквадором и Перу. Большинство людей в крупнейших странах, потребляющих нефть, никогда не слышали об этой войне, хотя она велась прежде всего за то, чтобы их продолжали бесперебойно обеспечивать нефтью. Давний пограничный спор между соседями потребовал немедленного разрешения. Срочность объяснялась тем, что нефтяным компаниям необходимо было знать, с какой страной вести переговоры о нефтяных концессиях на определенные участки нефтеносных земель. Необходимо было четко определить границы. Шуары стали первой линией обороны Эквадора. Они всегда были беспощадными воинами, способными противостоять превосходящему по численности и вооружению противнику. Шуары ничего не знали о политической подоплеке этой войны и о том, что исход войны откроет двери нефтяным компаниям. Они сражались, потому что их предки были воинами и потому что они не собирались допускать иностранных солдат на свои земли.
Пока мы продвигались на лодке по реке, наблюдая за раскри- чавшимися над нашими головами попугаями, я спросил 1Щкайма, соблюдается ли все еще перемирие.
- Да, - ответил он, - но боюсь, я должен сказать, что теперь мы готовимся к войне с вами. - Он стал объяснять, что, конечно, не имел в виду меня лично или людей из группы. - Вы наши друзья, - заверил он меня.
По его словам, он имел в виду наши нефтяные компании и военных, которые придут в джунгли, чтобы охранять нефтяников.
- Мы видели, что они сделали с племенем гуарани. Они уничтожили их леса, загрязнили реки, убили много людей, и даже детей. Сегодня гуарани уже практически не существуют как народ. Мы не допустим, чтобы такое случилось с нами. Мы не допустим на наши земли ни нефтяные компании, ни перуанцев. Мы все поклялись бороться до последнего человека[1].
В тот вечер наша группа сидела вокруг костра в красивом шуарском традиционном длинном Доме племени, построенном из расщепленного бамбука, воткнутого в землю и накрытого соломенной крышей. Я рассказал им о своем разговоре с Шакаймом. Мы все подивились, как много людей в мире испытывали сходные чувства по отношению к нефтяным компаниям и нашей стране. Сколько людей, подобно шуарам, ужасались при мысли, что мы войдем в их жизнь и уничтожим их культуру и их земли? Сколькие ненавидели нас?
На следующее утро я пошел в маленький офис, где находилась рация. Мне нужно было договориться с пилотами, чтобы нас забрали через несколько дней. Я разговаривал с ними по рации, когда услышал крик.
- Боже мой! - закричал мой собеседник по сеансу радио- связи. - Атака на Нью-Йорк! - Он включил погромче работавший у него другой радиоприемник, который до этого тихо играл музыку, чтобы мне было его слышно. В течение получаса мы слушали репортаж о событиях, разворачивающихся в Соединенных Штатах. Это время я, как и все другие, никогда не забуду. Вернувшись во Флориду, я решил посетить <Граунд Зеро> - место, где раньше находились башни Всемирного торгового центра. Я прилетел в Нью-Йорк днем и зарегистрировался в отеле. Стоял солнечный ноябрьский день, воздух был насыщен ароматами. Полный энтузиазма, я шел вдоль Центрального парка, а затем направился к той части города, где когда-то проводил много времени, - к тому месту около Уолл-стрит, которое теперь называлось «Граунд Зеро».
По мере приближения к этому месту мой энтузиазм сменялся ужасом. Виды и запахи подавляли: это были немыслимые разрушения. Искореженные, оплавленные остовы когда-то величественных зданий; обломки; тошнотворный запах дыма, обуглившихся развалин, горелой плоти. Я видел это по телевизору, но находиться здесь - это было совершенно другое.
Я не был к этому готов, и особенно - увидеть людей. Прошло два месяца, а они все стояли вокруг, те, кто жил или работал неподалеку, те, кому удалось выжить. Перед своей обувной мастерской сидел египтянин. Он покачивал головой, все еще не в силах поверить в то, что произошло.
- Не могу к этому привыкнуть, - пробормотал он. - Я потерял многих клиентов, многих друзей. Мой племянник там погиб. - Он показал на небо. - По-моему, я видел, как он прыгнул. Я не знаю... Так много людей прыгали. Они махали руками, как будто могли летать.
Удивляло то, как люди разговаривали друг с другом. В Нью- Йорке. Я говорю не о словах. Они встречались глазами. Лица были хмурые, но люди обменивались взглядами, полными сострадания, печальными полуулыбками, которые говорили больше, чем миллион слов.
Но было и еще что-то необычное в самом месте. Сначала я не мог понять, что это. Потом понял: солнечный свет. В те време- на, когда я совершал поездки в эту часть города, чтобы организо- вать финансирование для <Ай-пи-эс>, когда я обговаривал стратегию с инвестиционными банкирами за ужином в ресторане <С видом на мир> на башне торгового центра, нижний Манхэттен был похож на темное ущелье. Если кому-то хотелось видеть лучи солнца, ему приходилось подниматься на вершину Всемирного торгового центра. А теперь свет достигал даже уровня первого этажа. Ущелье разверзлось, и нас, стоявших на улице рядом с развалинами, согревало солнце. Я не мог удержаться от мысли: не вид ли неба, не свет ли помогали людям открыть свои души? Но уже само то, что я думал об этом, порождало чувство вины.
Я повернул за угол церкви Святой Троицы и пошел вниз по Уолл-стрит. Обратно в старый Нью-Йорк, погруженный в тень. Ни неба, ни света. Люди спешили по своим делам, не замечая друг друга. Полицейский что-то кричал водителю заглохшей машины.
Я присел на первую же попавшуюся лестницу. Это был дом номер четырнадцать. Откуда-то доносился шум гигантских вентиляторов, перекрывавший все остальное. Похоже, он шел от массивной каменной стены здания Нью-Йоркской фондовой биржи. Я наблюдал за людьми. Они спешили по своим делам, шли с работы, торопились домой или направлялись в бар или ресторан на деловой ужин. Некоторые шли по двое, болтая друг с другом, хотя большинство шли поодиночке. Я пытался встретиться с кем-нибудь взглядом - мне не удалось.
Вой сработавшей автомобильной сигнализации прервал ход моих мыслей и заставил посмотреть в глубь улицы. Я взгля- нул в направлении звука. Из дверей офисного здания выскочил человек, направил пульт дистанционного управления в сторону машины - завывания прекратились. Я молча сидел на ступенях еще несколько минут. Затем достал из кармана аккуратно сложенный лист бумаги, исписанный цифрами.
А потом я увидел его. Он шел шаркающей походкой, глядя под ноги. У него была жидкая седая борода; одет он был в грязный плащ, который выглядел совершенно неуместно в этот теплый день на Уолл-стрит. Я понял, что передо мной афганец. Он взглянул на меня. Затем, после секундного колебания, стал подниматься по лестнице. Вежливо кивнув, он присел в ярде от меня. По тому, как он держался, я понял, что он не против, если я с ним заговорю.
|
