Скачать 3.77 Mb.
|
Глава VIII. Приезд в Париж. — Попытка издать „Земский Собор". — Парижские кружки народовольцев. — Первая моя встреча с Геккельманом-Ландезеном-Гартингом в Женеве. — Обвинение Ландезена в провокации в 1884 г. — Встречи с Ландезеном в Париже. — Динамитная мастерская. Летом 1889 г. я покинул Женеву. Мне хотелось побывать в Париже и познакомиться там с новыми людьми. В Париж я приехал в памятный день столетнего юбилея французской революции, 14 июля 1889 г. В русской колонии уже знали о сделанном редакцией „Свободной России" заявлении, что она не будет больше выходить. Сначала почему-то предполагали, что „Свободная Россия" прекратилась из-за редакционных разногласий по вопросу об отношении к либералам и что я переменил свое отношение к ним и встал на обще эмигрантскую точку зрения. Это с восторгом было принято в революционных кругах. Меня горячо приветствовали. Сначала даже не верили, когда я стал опровергать эти слухи. Всем казалось так неизбежным, что я, революционер, должен был разойтись с либералами. Но скоро убедились, что я по-прежнему остаюсь и защитником общенационального объединения и союза с либералами и вовсе не в этом разошелся с участниками „Свободной России". В Париже я стал хлопотать о том, чтобы вместо „Свободной России" начать издавать ,,Земский Собор" с ярким революционным направлением и в то же самое время с призывом к общенациональному объединению. (89) Но и в Париже, куда на выставку толпами приезжали русские из России, не нашлось никого, кто бы горячо принял к сердцу заботу о создании такого органа. Не нашлось даже никого, кто бы вообще понимал, что без свободного заграничного органа немыслима борьба с реакцией. Плохо понимали значение свободной заграничной прессы революционеры, но они все-таки для нее сделали не мало. Но без всякого сравнения еще менее и хуже, чем они, к ней, относились люди оппозиции: земцы, литераторы и вообще общественные деятели, кто были вне революционных кругов, и кто свысока относился к ним. Для „Земского Собора" я приготовил несколько статей на принципиальные темы, но я не встретил никого, кто бы дал мне возможность начать издавать этот орган. Тогда я решил нелегально съездить в Россию, — и там в русской обстановке переговорить о нем с теми, кто мог бы мне помочь. В Париже я близко сошелся с кружком молодых народовольцев, кто тоже собирались ехать в Россию. Одни из них хотели ехать, чтобы найти средства для продолжения их органа „Социалист", другие — завязать связи с революционными организациями и принять участие в их борьбе, вести пропаганду среди рабочих, продолжить деятельность арестованной весной этого года С. Гинсбург и т. д.. Среди них, кроме Раппопорта, с которым я приехал заграницу осенью 1888 г., были Кашинцев, Степанов, Рейнштейн и др. Раппопорт к этому времени уже успел нелегально побывать в России и привез оттуда и средства, и материалы для издания первого номера „Социалиста". Второй номер „Социалиста" пока не издавался, отчасти потому, что первый номер не удовлетворил никого из участников, отчасти по недостатку средств, но едва ли, главным образом, не потому, что в это время было прекращено уже издание „Свободной России" и более не было необходимости дальнейшей борьбы объединенными силами эмигрантов с направлением, которое она представляла. Попытки ехать в Россию делались нами при очень (90) трудных обстоятельствах. Прежде всего, нужны были средства и паспорта, а у нас не было ни того, ни другого. Мы, тем не менее, начали готовиться к поездке. Но мы не подозревали, что в это время вокруг нас провокация ткала свою паутину и что мы были накануне больших несчастий. Еще в Женеве, после выхода, второго номера „Свободной России", случилось одно из самых роковых событий в моей жизни. В то время я не обратил на него никакого внимания. Я его понял только через год-полтора. Однажды Серебряков пообещал нас, участников „Свободной России", познакомить с своим хорошим приятелем — Ландезеном, другом эмигранта А. Баха, с кем тот прожил на одной квартире последние два года в Париже, и близким человеком Лаврову и парижским народовольцам — Ошаниной (Полонской), Тихомирову (когда он был старым Тихомировым) и др. В Париже Ландезен кончил земледельческую школу и, будучи очень состоятельным человеком (за такового он выдавал себя и таким его считали все), бывал часто полезен эмигрантам. Узнав об основании „Свободной России" и о моем приезде заграницу, он, оказывается, захотел быть также полезным и нам,— и будучи проездом в Женеве, попросил Серебрякова познакомить его с нами. Мы, конечно, согласились принять Ландезена, и Серебряков на другой день привел его на квартиру Дебагорий-Мокриевича. Из завязавшегося разговора я узнал от Ландезена, что он из Петербурга, бывал там в 1883-84 гг., был знаком с Якубовичем и, между прочим, с Ч. Тогда я сказал Ландезену: — Я очень виноват пред вашим Ч.. так как я невольно был передатчиком очень неприятных сведений. В начале 1884 г. в партию народовольцев я передал указания, сделанные Дегаевым, что в революционной (91) среде находятся два агента полиции: — это Ч. и какой-то Генкель. — Не Генкель, а Геккельман! — поправил меня, несколько смутившийся Ландезен. В это время Серебряков, ходивший по комнате, зашел за спину Ландезена и сделал мне какой-то предостерегающий жест. Я понял, что я сделал какую-то оплошность, заговорив о Геккельмане, и переменил разговор. Когда ушел Серебряков с Ландезеном, Дебагорий-Мокриевич сказал мне: — Ну, и попали — вы впросак! Да, ведь, это Геккельман и был! На следующий день утром ко мне кто-то постучал в дверь и затем вошел Ландезен. Сначала мы говорили на разные случайные темы, а потом я ему сказал: — Я должен сказать вам прямо, что я знаю, что вы — Геккельман, тот самый, которого я обвинял в провокации. Ландезен, смеясь, сказал мне: — Ну, мало ли чего бывает! Я не обращаю на это внимания! К этому первому своему обвинению Геккельмана-Ландезена я впоследствии возвращался много раз в разговорах и с Дебагорий-Мокриевичем, и с Драгомановым, и с Серебряковым, и с очень многими другими. Вот при каких обстоятельствах я в первый раз обвинял Ландезена в провокации. В 1884 г. я был студентом петербургского университета. Меня в гостинице посещал, между прочим, нелегальный Мих. Сабунаев. Он иногда и ночевал у меня. Однажды он пришел ко мне не в обычный час, рано утром, сильно взволнованный, разбудил меня и сказал: — Львович, в партии есть два провокатора: Ч и Геккельман! По его словам, в Петербург приехали из Парижа представители Народной Воли (как потом оказалось, — (92) Лопатин, Салова, Сухомлин и др.) и привезли копию дегаевской исповеди, где есть указания на этих двух лиц, как на агентов Судейкина. Я тотчас же пошел отыскивать хорошо мне знакомого народовольца Мануйлова из группы молодой Народной Воли, чтобы через него найти скрывавшегося тогда нелегального П. Якубовича, молодого поэта, бывшего лидером молодых народовольцев, которые тогда вели кампанию против старых народовольцев. Мне сообщили, что Мануйлов действительно мог бы найти Якубовича, но что он сейчас сам болен и лежит на одной конспиративной квартире. Мне сообщили адрес этой квартиры. Это была квартира Ч.! Революционер Мануйлов, — он тоже был тогда нелегальным, — лежит на квартире провокатора! К нему на свидание ходят нелегальные, в том числе Якубович! Мне было ясно, что вся организация была в руках полиции. С полученными сведениями я послал к Мануйлову его близкого приятеля Михаила Петровича Орлова, и к известному часу обещался к нему придти сам. Когда в условленное время я поднимался по лестнице в квартиру Ч., меня встретил взволнованный Якубович. Ему, оказывается, уже сообщили мои сведения. — Ч. и Геккельман, — сказал мне Якубович, — близкие мне лично люди. Я за них отвечаю. Прошу вас забыть, что вы сообщили. Если это станет известным полиции, то будет провалено одно большое революционное дело. Якубович имел в виду, очевидно, тайную дерптскую типографию, с которой был связан Геккельман и где в то время печатался 10-й № „Народной Воли". Я, конечно, сказал Якубовичу, что об этом деле лично ничего не знаю, что являюсь только передатчиком этих сведений и, конечно, никому о них не буду более говорить. Но члены „Молодой Народной Воли" были в резких отношениях с приехавшими из Парижа народовольцами и не встречались с ними. Якубович попросил меня (93) раздобыть записки Дегаева. Через несколько дней я от Саловой получил выписку из показаний Дегаева, касающуюся Ч. и Геккельмана, и передал ее Якубовичу, — и снова выслушал от него просьбу-требование никому не повторять этого вздорного обвинения. Через несколько месяцев я в Москве встретил нелегального Лопатина. В разговоре со мной он, между прочим, сказал: — Это вы сообщали о Ч. и Геккельмане? Я ответил: — Да! — Так вот: я категорически запрещаю вам когда-нибудь кому-нибудь повторять эти слухи! — подчеркивая каждое слово, сказал мне Лопатин. Я дал слово и, действительно, никогда никому ни разу об этом более не говорил, пока через пять лет в квартире Дебагорий-Мокриевича в Женеве не встретил самого Геккельмана под именем Ландезена. Ландезен интересовался изданием „Своб. России", и, кажется, оставил нам франков 500. Вскоре он ухал в Париж. Позже, в Париже, я часто встречал Ландезена. Он в это время часто посещал квартиры наиболее известных эмигрантов и считался у них своим человеком. Ему верили, и все добродушно посмеивались, когда я в сотый раз повторял свой рассказ о том, как в 1884 г. я этого именно Ландезена-Геккельмана обвинял в том, что он — провокатор. Во время наших сборов в Россию Ландезен заявил нам, что он тоже едет в Россию для устройства своих денежных дел с отцом. Старые его товарищи, Бах и другие, давали ему указания и связи, молодые революционеры, и я в том числе, тоже дали ему свои указания. Ландезен ехал нелегально с французским паспортом при очень благоприятной обстановке и надеялся собрать нужные нам сведения для наших, поездок. (94) Когда он уехал, мы продолжали готовиться к поездке в Россию. Я жил на бульваре Сен-Жак вместе с Кашинцевым. На нашей квартире иногда происходили собрания тех, кто должен был ехать в Россию. У нас, между прочим, бывал Борис Райнштейн, кто в Цюрихе вместе с Дембо занимался опытами с бомбами. Он рассказывал нам об этих опытах и однажды попросил на нашей квартире проделать какой-то химический опыт. Он принес нужные реторты, материалы и стал эти опыты делать вместе с другим опытным химиком эмигрантом Лаврениусом. Опыты были с веществами очень пахучими и нам приходилось принимать меры, чтобы соседи не поняли, что у нас делается. Это не было приготовление бомб, но мы понимали, что если об этом узнает полиция, то нас будут преследовать. Мы не были химиками и присутствовали более как зрители, чем как активные участники. Во время своих подготовлений к поездке в Россию мы как бы забыли о Ландезене и от него после его отъезда в Россию долго не было никаких сведений. Но вот неожиданно, когда мы были все в сборе на моей квартире и о чем-то весело бедовали, раздался стук в нашу дверь. Я открыл дверь и на лестнице увидел Ландезена. Он как будто издали рассматривал нас и, почему-то, стоя некоторое время на пороге, не решался войти к нам. Потом-то мы поняли, почему он не решался сразу войти в комнату. Он, конечно, мог предполагать, что за его отсутствие его расшифровали, и встретят совсем иначе, чем бы ему хотелось. Но мы, увидевши его, все как-то радостно закричали и он понял, что опасаться ему нечего. Он вошел тогда к нам и начал рассказывать о своей поездке в Россию. Оказалось, по его словам, он, устраивая свои денежные дела с родными, по пути кое-что видел, кое-что слышал, даже кое-что привез нам, что нам нужно для поездки в Россию. Вскоре даже мы получили от него небольшие деньги, отчасти наличными, отчасти какими-то (95) бумагами, а также паспорта ... для поездки в Россию. Деньги были незначительные — тысячи две франков, но они позволили нам ускорить наши поездки в Россию. Первыми должны были ухать Раппопорт и я. Раппопорт ехал для того, чтобы связать эмигрантов с революционными кружками в России. Я ехал, главным образом, чтобы добиться возможности начать издавать, вместо „Свободной России" — „Земский Собор". Имея в руках номера „Свободной России", там на месте, в России, я рассчитывал переговорить с теми, кто мог бы сочувствовать нашей постановке революционной борьбы. Однажды на мою квартиру пришел сильно взволнованный Райнштейн. Он просил всех нас быть осторожными, очистить все наши квартиры, уничтожить все, что могло свидетельствовать о наших химических опытах и т. д. Говорил он намеками. Мы поняли, что что-то случилось, вследствие чего могут быть у нас и обыски. Особенно мы не расспрашивали Райнштейна, но догадались, что он, очевидно, участвовал еще в каком-нибудь неизвестном нам кружке и что в этом кружке делались не только химические опыты, а что-нибудь и такое, что он и Дембо делали в Цюрихе. Этой таинственностью в рассказе Райнштейна больше всех нас заинтересовался Ландезен. Он сильно допытывался, и мы возмущались его любопытством Впоследствии, когда я уже ухал из Парижа, оставшиеся мои товарищи, а также и Ландезен, узнали, что у Райнштейна, действительно, существовал другой кружок, о котором мы не подозревали. В этом кружке, кроме Райнштейна и Раппопорта, были еще эмигранты А. Теплов, Накашидзе и еще кто-то. Они делали бомбы. Для опытов ездили в Венсенский лес и там их бросали. Во время одного из таких опытов в Венсенском лесу был ранен Теплов. Обо всем этом я узнал только впоследствии, когда уже был на Балканах. Прошло некоторое время. Не было никаких обысков. Но настроение было тревожное, и мы — Раппопорт и я — старались возможно ускорить свой отъезд в Россию. (96) В начали мая 1890 г. мы выехали в Россию. При отъезде приняли меры предосторожности и не решились сесть в поезд в Париже, а сели на станций Сен-Дени. Нас провожали Кашинцев, Райнштейн и ... Ландезен. Словом в Париже об нашем отъезде не знал никто, кроме ... Рачковскаго, заведовавшего тогда всем русским сыском заграницей! (97) Глава IX. Поездка в Россию Ю. Раппопорта и моя. — Слежка за нами дорогой. В Румынии. — В Константинополе. — Обвинение Ландезена в провокации. — Провокация Ландезена в 1883—84 гг. в России и позднее заграницей. В Базеле нам пришлось ночевать. Выходя с вокзала, я тогда же сказал Раппопорту, что за нами следят. Он рассмеялся и стал вышучивать меня, уверяя, что это мне только мерещится. Утром мы поехали дальше. Я ему снова указал, что за нами есть слежка. Но в Цюрихе, где мы меняли поезд, я никакой слежки не видел, и Раппопорт еще больше стал вышучивать мои первые подозрения и упрекать меня в мнительности. На австрийской границе, однако, он согласился, что за нами слежка, действительно, есть. В Вене наши товарищи, кому мы говорили об этой слежке, сказали нам, что она едва ли относится к нам, а что австрийская полиция в эти дни усиленно занята какими-то своими поисками, не имеющими отношения к русским революционерам. Когда мы уезжали из Вены и затем были в Лемберге, для меня стало настолько очевидно, что за нами следят, что я наотрез отказался ехать на границу для переправы в Россию. Только после долгих уговаривании Раппопорт согласился ехать со мной в Румынию, где мы могли принять меры, как уйти от слежки, и безопасно переправиться в Россию. В Румынии у меня с Раппопортом снова завязался спор на старую тему — есть слежка или нет слежки, (98) можем ли мы теперь перейти границу или нет. Раппопорт упорствовал на своем и как мне не было тяжело, но я решился расстаться с ним. Он поехал на границу, а я остался в Румынии. Расставаясь с ним, я был почти убежден, что его арестуют тут же на границе. В Румынии, в Плоештах, я заехал к старому русскому эмигранту Доброджану. Там через несколько дней мы получили известие, что на русской границе, в Унгенах, Раппопорт был арестован. Он долго просидел в тюрьме и был потом совершенно больным выпущен на волю. Я еще не ухал из Румынии, как получил из Парижа письма в ответ на свои письма и на письма Раппопорта. Кашинцев просил меня быть осторожным и не рисковать ехать в Россию. Ландезен арест Раппопорта объяснял случайностью, не без злости вышучивал мою осторожность и говорил о необходимости ехать дальше. Он показывал вид, что пишет от имени других моих товарищей. На самом же деле, эти письма были писаны им совместно с Рачковским. Им обоим очень хотелось поскорее видеть меня в тюрьме. Чтобы замести свои следы, я на некоторое время съездил по Дунаю в Белград и потом снова вернулся в Румынию. Румынские товарищи, — Доброждан, между прочим, — брались меня благополучно переправить в Россию, если я буду действовать так, как они мне будут указывать. Со всеми предосторожностями они отправили меня в Сулин, румынский городок на берегу Дуная, против русского города Измаила, к русскому эмигранту доктору Ивановскому. Ивановский встретил меня очень тепло и гарантировал мне, что благополучно устроит мне переезд в Измаил, но просил, пока не будет все готово для переправы через Дунай, несколько дней никуда не выходить и просидеть у него в верхнем этаже в отдельной (99) комнате. Кроме доктора, ко мне приходил и приносил мне пищу только ближайший его доверенный человек — фельдшер Федоров. Как потом я узнал, этот „доверенный человек" был профессиональным шпионом, давно приставленным к доктору, и он доносил о каждом моем шаге русским властям в Измаиле. По ту сторону Дуная была устроена для меня засада. Я, конечно, этого не подозревал и рвался возможно скорее ехать в Измаил. Три раза я делал попытку переправиться через Дунай, но неисправность того или другого из лиц, кто должны были принимать участие в моей переправе, заставляла меня откладывать мой отъезд. В конце концов, я решил, что эти мои троекратный попытки переехать Дунай могли быть замечены полицией, и я отказался от мысли переправиться в Россию в этом месте. Простившись с доктором, и ничего не сказавши фельдшеру, я сел на пароход, отходивший в Константинополь. В Константинополе я благополучно высадился и отправился в русское консульство визировать свой фальшивый паспорт для отъезда в Россию. Я рассчитывал на ближайшем пароходе ехать в Батум. В консульстве меня попросили придти за визой часа через два. На улице я купил французскую газету и как громом был поражен известием из Парижа. Там было арестовано много русских и, между прочим, и мои друзья, оставшиеся на моей квартире. Говорилось о каких-то опытах с бомбами около Парижа. В первый момент я ничего не понял. Когда я уезжал, никаких бомб не было и никаких опытов с ними не делалось. Но, очевидно, никакой ошибки тут не могло быть. Для меня быль ясно только одно, что при данных условиях я не должен ехать в Россию, — и я отправился в Болгарию — в Софию. По дороге, в Филиппополе, во французских газетах я прочитал и подробности парижских арестов; Для меня стало ясно, хотя об этом в газете и не было сказано, что мы были выданы и при том никем иным, как (100) Ландезеном, что он — агент русской полиции. Об этом я сейчас же написал в Париж. Но скоро в Софии я получил из Парижа письмо, где на меня обрушились за одно такое предположение. Потом во время нового моего приезда в Румынию Доброджан получил письмо от Серебрякова, в котором он предостерегал против меня и говорил что я погубил его друга Ландезена, обвиняя его в провокации. Когда по указанию арестованных в Париже Ландезена стали открыто обвинять в провокации, то от имени многих эмигрантов к Ландезену пришел Серебряков и стал настаивать на том, чтоб он немедленно скрылся. Ландезен протестовал против обвинений в провокации и особенно сильно ругал меня, но, конечно, немедленно же скрылся из Парижа. Верившие Ландезену и потом еще долго его защищали. В 1903 г., когда я был у Баха в Женеве и, в присутствии эмигранта Билита, упомянул о Ландезене, то он стал о нем говорить, как о добродушном, добром, честном товарище, которого я загубил, обвиняя его, как провокатора. По словам Баха и Билита, Ландезен, чтобы избежать ареста, должен был ухать в Южную Америку — Чили или в Аргентину, где спустя некоторое время он и умер. Они смеялись над тем, что я все еще — даже в 1903 г. — могу считать его провокатором, и находили это какой-то нелепостью, не требующей даже опровержения. Только впоследствии вполне выяснилась история с Ландезеном. В 1882-83 гг. Ландезен, совсем молодым, когда он еще назывался Геккельманом, был заагентурен Судейкиным и по его указаниям занялся провокацией среди народовольцев. При участии Ландезена Якубович и его товарищи поставили тайную типографию в Дерпте и стали печатать орган партии „Молодой Народной Воли". После присоединения группы Якубовича, к организации „Народной Воли", старые народовольцы (Лопатин, Салова и др.) в дерптской типографии печатали второе (101) издание 10-го номера „Народной Воли". О связи Геккельмана-Ландезена с Судейкиным случайно узнал Дегаев и об этом сообщил в своей покаянной исповеди парижским народовольцам. Выписки из его исповеди, касающие Ч. и Геккельмана, я и получил от Саловой в 1884 г. и передал Якубовичу, но ни он, ни его товарищи не поверили этим обвинениям. При помощи Ландезена они закончили в Дерпте издание 10-го номера „Народной Воли". Они защищали Геккельмана именно потому, что он им помогал в таком ответственном деле, как издание „Народной Воли". Они полагали, что, если бы жандармы через Геккельмана знали о дерптской типографии, то они арестовали бы ее. Народовольцы тогда не подозревали, как далеко могут идти в своей провокации жандармы с их Судейкиными, а Судейкин тогда едва ли мог подозревать, что его преемники, идя по его дорожке, дойдут до Азефа! 10-ый номер „Народной Воли" был отпечатан, развезен по России, но ... Вскоре последовали аресты всех, кто только имел какое-нибудь отношение к изданию 10-го номера, и многих, кто к нему никакого отношения не имел. Выловлены были почти все отпечатанные номера „Народной Воли". Это было полное торжество судейкинской провокаторской тактики! Роль Ландезена в тогдашнем разгроме народовольческого движения огромна. Дерптская типография оставалась не арестованной еще несколько месяцев, но в ней ничего более не печаталось. В этой типографии жандармы рассчитывали и впредь, при помощи того же Ландезена, продолжать печатать революционные издания, а затем распространять их и этим путем вылавливать революционеров, кто будут причастны к их распространению. Но в феврале 1885 г. в этой типографии скоропостижно умер хозяин квартиры, революционер Переляев, и она, таким образом, неожиданно для жандармов, была случайно обнаружена местной полицией. При обыске в ней были найдены документы Ландезена и ему поэтому пришлось официально скрыться. После провала дерптской типографии, — в начале (102) 1885 г., — Геккельман, с паспортом на имя Ландезена, приехал заграницу. Эмигранты встретили его, как одного из немногих уцелевших от тогдашних массовых арестов. Он вошел в их среду и стал пользоваться их доверием. Особенно хорошо сошелся с Бахом, Тихомировым, Лавровым, Серебряковым. Конечно, все время, как агент Рачковского, он их „освещал" и расстраивал все их дела. В начале 1889 г. он добился того, что они познакомили его с нами во время издания „Свободной России", и с тех пор он стал „освещать" и нас. Начальник русского заграничного сыска Рачковский мог играть значительную роль заграницей, благодаря тому, что французское правительство стремилось во что бы то ни стало заключить союз с Россией и очень дорожило связями с русским правительством. Со своей стороны, русское правительство в общей политике готово было очень многое делать для французского, чтобы оно взамен того помогало ему в борьбе с эмигрантами. Через своих агентов Рачковский не только освещал эмигрантскую жизнь, но занимался и уголовщиной и провокацией. Им была разграблена типография „Народной Воли" в Женеве в 1886 г. Его агент, Яголоковский, участвовал в бросании бомб в Бельгии, когда это надо было русскому заграничному сыску для компрометирования русских эмигрантов. Через Ландезена Рачковский много сделал для того, чтобы Тихомиров уехал в Россию и на деньги, данные Рачковским, Ландезен помог Тихомирову печатать его брошюру «Почему я перестал быть революционером". Когда весной 1890 г. через Ландезена Рачковский узнал, что Райнштейн в Париже занимается бомбами, то Ландезен с его согласия принял участие в этом деле. Рачковский рассчитывал арестовать наиболее деятельных эмигрантов, создать против них большой процесс, надолго от них отделаться и разгромить русскую эмигрантскую колонию в Париже. Он надеялся, что французское правительство в данном случае широко пойдет (103) ему навстречу. Было арестовано человек 78, принадлежавших к небольшому отдельному кружку и из них создали процесс. Во всем этом Рачковскому тайно оказывали огромные услуги и французская полиция, и французское министерство внутренних дел. Однако Рачковскому пришлось отказаться от многого, о чем он мечтал вначале, когда подготовлял аресты. Процесс сразу принял скорее неблагоприятный характер для русского правительства и, во всяком случае, аресты в Париже вовсе не отразились на общем положении русских эмигрантов во Франции. Один из защитников подсудимых, Мильеран, нынешний президент республики, потребовал ареста и привлечения к делу агента Рачковского провокатора Ландезена. В этом его решительно поддержали и французская пресса и французское общественное мнение и даже суд. Ландезен, однако, благодаря податливости французского министра внутренних дел Констана, имел возможность скрыться, и сам Рачковский лично благополучно вышел из этого дела. По суду арестованные эмигранты были приговорены к одному-двум годам тюрьмы, а Ландезен заочно был приговорен к пяти годам тюремного заключения. За свое предательство и свою провокацию Ландезен был щедро награжден. Правительство прикомандировало его, как чиновника, к одному из заграничных посольств, представители высшей аристократии приняли участие в его крещении, Александр III разрешил ему переменить фамилию Геккельмана на Гартинга (Аркадия Михайловича) и т. д.. С тех пор Ландезен сам занялся организацией политического сыска заграницей и долго заведовал им, между прочим, в Берлине. В конце концов он имел наглость (другого слова нельзя подыскать) добиваться того, чтобы на эту должность его перевели в Париж, а Рачковский постарался даже, чтоб он был награжден французским орденом Почетного Легиона. Но с русского эмигрантского горизонта Ландезен с тех пор совершенно исчез. (104) В 1908 г. я был в театре Шатлэ. Давали какой-то русский спектакль. Во время антракта в кулуарах я обратил особое внимание на человека, проходившего в толпе мимо меня, фигура которого меня очень поразила и показалась мне знакомой. Чтобы получше всмотреться в его лицо, я стал его искать, но второй раз увидеть его мне никак не удалось. Он больше не показывался. Да мне и не до того было! Я тогда же увидел, что меня плотным кольцом окружили агенты полиции и они были чем-то очень встревожены. Я на это обратил внимание моих товарищей, бывших со мной. Мы были убеждены, что меня хотят арестовать. Я сделал все указания на случай моего ареста. Когда спектакль кончился, я вышел из театра с одним из своих товарищей, а другие сопровождали нас издали. Мы заметили, как за мной по лестнице театра пошла группа агентов. В сопровождении их я вышел на площадь Шатлэ. Мне казалось, что меня здесь сейчас же арестуют. Я пошел через мост на Сен-Мишель и увидел, как агенты меня оставили. Вскоре я убедился, что, действительно, иду один. Разгадку этой истории, — думаю, что я не ошибаюсь, — я понял впоследствии, а именно, что в театре Шатлэ я, спустя двадцать лет, встретил Ландезена, когда он уже под именем Гартинга занимал пост оффициального представителя русской полиции заграницей. Он был седой, а я оставил его брюнетом. Он, очевидно, меня узнал и предполагал, что и я его тоже узнал, — и ждал нападения. Вот отчего так были взволнованы полицейские агенты, окружившие меня. Как русское правительство заинтересовалось судом над парижскими эмигрантами Кашинцевым, Ананьевым, Тепловым и др., это видно из рассказа французского сенатора Э. Додэ в его воспоминаниях. ,,В 1890 г. нам, пишет Додэ, представился случай оказать русскому правительству очень важные услуги". „Министр внутренних дел Констан через русских и французских агентов узнал, что русские революционеры в Париже заняты приготовлением взрывчатых (105) веществ и намерены(?) везти их в Россию. Русский посланник Моренгейм потребовал, чтобы французское правительство приняло меры и не допустило ввоза динамита в Россию. Рибо, Фрейсинэ и Констан, которым он сообщал свои опасения, взяли на себя самые формальные обязательства в том что они помешают революционерам вывезти динамит из Парижа." 2-го мая Констан собрался ехать с Карно на юг Франции. Моренгейм, перепуганный тем, что без Констана „нигилисты", наверное, скроются, бросается к нему на квартиру умолить об арестах, но Констан уже ухал на вокзал. Моренгейм едет на вокзал и там застает Констана, который его и успокаивает, что „меры" приняты. Моренгейм стал собираться уезжать, но Констан обратил его внимание на то, что свидание их замечено журналистами и, чтобы избежать толков, он ему посоветовал дождаться Карно. Через минуту Карно при входе в вагон простился с русским посланником и был очень польщен любезностью Моренгейма, истинной причины которой он не понимал, и „горячо его б л а г о д а р и л за честь". Александр III, когда узнал обо всем происшедшем в Париж, выразил свою глубокую признательность французскому правительству за его содействие в борьбе с народовольцами. „Император", говорить Додэ: „высказал свою благодарность французскому посланнику Лябулэ в таких выражениях, которые ясно говорили об ее искренности и глубине". Александр III, который готов был в 1886 г. разорвать дипломатические сношения с Францией в следствии того, что французское правительство амнистировало Кропоткина и выпустило его из тюрьмы, почти сразу переменил свою внешнюю политику, и арест русских революционеров в Париже, по словам Додэ, имел большое значение в истории франко-русских сношений. (106) |
Структура формы rro была изменена, поэтому старая версия закрыта (в списке отчетов режима Работа с отчетностью, строка будет подкрашена... | Срок оказания услуг: май 2017 по май 2018 (с момента заключения договора на 12 месяцев) | ||
В связи с тем, что на собрании от 18. 03. 12 г не был собран кворум от общего числа членов днп, необходимо провести новое собрание... | Фамилия Петрова изменена на Сидорову 08. 06. 1989 Отделом загс г. Липецка в связи с регистрацией брака. Фамилия Сидорова изменена... | ||
Мдс 81-35. 2004. Методика определения стоимости строительной продукции на территории Российской Федерации взамен сп 81-01-94, мдс... | |||
Минобразования России от 26. 03. 2001 №1272, приказом Минобрнауки России от 15. 02. 2010 №118, Порядком перевода студентов из одного... | |||
Организована поддержка новой базы фер-2001 и гэсн-2001 в редакции 2009 года Минрегиона РФ | Пм 03. Судебно-правовая защита граждан в сфере социальной защиты и пенсионного обеспечения |
Поиск Главная страница   Заполнение бланков   Бланки   Договоры   Документы    |