Вторая мировая великая отечественная том первый главы 1-Ш
Скачать 6.12 Mb.
|
| ГЛАВА III. Энигма Уже в июне сорок первого разразилась катастрофа. Жуков, предпочитая не называть вещи своими именами, пишет об итогах немецкого наступления, выбирая до странности туманные формулировки: «Всё это... явилось большой неожиданностью для советского народа и наших войск, которые в психологическом отношении не были подготовлены к таким тяжким испытаниям»1. — Однако советский народ к началу войны уже два десятилетия воспитывался на аксиоме, что «от тайги до Британских морей Красная Армия всех сильней». К тому же не следует забывать, что единственной и главной задачей Советской власти являлась Революция, — а отнюдь не автаркия в географических пределах 1/6 части суши,— как это внушалось одураченным миллионам советских граждан — «советскому народу», о котором советские военачальники потом столь патетически писали в мемуарах. «В тяжёлые и беспокойные дни и ночи начала войны мысли невольно обращались к недавнему прошлому. Многие искали ответ на мучительный вопрос: как это получилось, ведь все были уверены, что "если завтра война", враг будет немедленно сломлен и разбит. Об этом много говорилось в книгах, кинофильмах и даже в песнях...» — Так в своих воспоминаниях начинает главу «Пора суровых испытаний» генеральный авиаконструктор А.С.Яковлев. Он продолжает: «Не один командир с горечью вспоминал о "фантастике", которой, к сожалению, пронизывалась наша пропаганда перед войной, сеявшая ' Г. К. Жуков. Воспоминания и размышления. Т, 2. М., 1992. С. 48. 324 иллюзии о том, что война, если она произойдёт, будет выиграна быстро, малой кровью и на территории противника»1. Летом 1939 года была издана книга Н. Шпанова «Первый удар. Повесть о будущей войне». Книга появилась в учебной серии «Библиотека командира». То обстоятельство, чго книга Шпанова вышла в Военном издательстве Наркомата Обороны СССР, свидетельствовало о многом. «Повесть о будущей войне» выражала государственную доктрину военной политики Советской власти. Книга начинается беседой офицеров-лётчиков, в которой советские соколы рассказывают, как новейшие немецкие «мессершмитты» горели в небе Испании: авиация республиканцев громила Люфтваффе: «"В некоторых боях на каждый республиканский самолёт приходилось по три немца. Бывало и больше... Республиканских пять, а их двадцать пять". И всё же, по Н. Шпанову, немецко-фашистские самолёты почему-то терпели поражение. Описанный в повести курьёзный разговор происходит накануне Дня авиации, а на другой день, 18 августа,—традиционный воздушный парад2. Здесь, на глазах у зрителей, устанавливается мировой рекорд высоты. Тут же рекордсмен произносит речь о превосходстве нашей техники и лётного искусства: "—Мы знаем: в тот же миг, когда фашисты посмеют нас тронуть, Красная Армия перейдёт границы вражеской страны... Наша оборона — наступление. Красная Армия ни единого часа не останется на рубежах, она не станет топтаться на месте, а стальной лавиной ринется на территорию поджигателей войны. С того момента, как врат попытается нарушить наши границы, для нас перестанут существовать границы его страны. И первыми среди первых будут советские лётчики!" Буря оваций потрясает воздух. И вдруг внезапная тишина нависает над аэродромом. "Гулко, ясно, так что было слышно дыхание диктора, репродукторы разносили над толпой: 'А.С.Яковлев. Цель жизни. М., 1970. С. 265. 2Через два года всё почти так— по красным дням советского календаря— и произошло. 22 июня 1941 года Страна Советов готовилась всенародно праздновать День Красного Флота. 325 — Всем, всем, всем! Сегодня, 18 августа, в семнадцать часов крупные соединения германской авиации перелетели советскую границу. Противник был встречен частями наших воздушных сил. После упорного боя самолёты противника повернули обратно, преследуемые нашими лётчиками..." Так, по Н. Шпанову, началась война. Далее повесть регистрирует события первого дня войны буквально по минутам. 1700 — германские самолёты пересекли границу СССР. Через одну минуту — в 17°' — первый воздушный бой. Через 29 минут — последний неприятельский самолёт покидает пределы воздушного пространства СССР. Ещё четыре минуты — и советские истребители прорывают охранение противника, входят в его расположение, подавляют авиацию ПВО врага и расчищают путь краснозвёздным бомбардировщикам и штурмовикам. 1745_190(> г ерманский штабист фиксирует полный срыв удара, подготовленного фашистской авиацией. "Большевики встретили нас у самой границы... Мы были встречены истребительными частями охранения на глубине от двух до четырёх километров... Когда мы подходили к границе, они были уже в воздухе и ждали нас... Ни одно крупное соединение бомбардировщиков, посланных для закупорки большевистских аэродромов, не достигло цели..." Теперь описываемое в повести советское авиационное соединение приступает к выполнению боевого задания — нанесению контрудара. В 1900 штурмовые части вылетают для атаки аэродромов противника, в 1920 в воздух подымаются 720 скоростных дальних бомбардировщиков и разведчиков. Цель — бомбёжка промышленного района Фюрт-Нюрнберг, где сосредоточены важные самолётостроительные, химические и другие военные заводы. 2100-2230. Несмотря на то что советские авиационные колонны удалились уже более чем на тысячу километров от своей границы, они почти не встречают сопротивления. Советские лётчики проводят воздушные бои, в результате которых немцы теряют сбитыми или повреждёнными 55 процентов истре- 326 бителей "мессершмитт", 45 процентов истребителей "арадо-удет" и 96,5 процента бомбардировщиков "хейнкель". 2400-0200. Советские бомбардировщики громят цель. На авиационном заводе "Дорнье" погашены огни. Немецкие рабочие с нетерпением ожидают момента, когда бомбы будут сброшены на завод, в котором они находятся, и поют "Интернационал". Наши самолёты методически, с поразительной точностью сбрасывают бомбы на предназначенные объекты. От бомб, брошенных на корпуса химического завода "Фарбениндустри" в Бамберге, загораются склады. Лопается гигантский газгольдер с отравляющими веществами. Нарывные, слезоточивые, удушающие газы: иприт, люизит, фосген — текут по берегам Майна. Взлетают на воздух заводы взрывчатых веществ. 0300 19 августа. Начальник советских ВВС докладывает главкому: "Советская авиация, оберегая Красную Армию от ударов германской авиации, содействовала продвижению Красной Армии через границу..." Военно-промышленные объекты Фюрт-Нюрнберга "в основном уничтожены"...»1 Ещё в 1929 году советский журнал с весьма характерным названием «Война и революция» поместил на своих страницах статью главного теоретика стратегии ВВС СССР А.Н. Лапчин-ского, в которой излагались основополагающие принципы советской военной доктрины. Статья называлась «Начальный период войны». Вот что в ней говорилось: «Весьма выгодным представляется проявить инициативу и первыми напасть на врага. Проявивший инициативу нападением воздушного флота на аэродромы и ангары своего врага может потом рассчитывать на господство в воздухе». Соответствующим образом формулировалась и задача: «Воздушная оборона страны осуществляется не манёвром из глубины, а манёвром в глубину». Лапчинский целомудренно опустил последние слова в credo советской стратегии предстоящей и неминуемой войны: «Оборона страны осуществляется не манёвром из глубины, а манёвром в глубину вражеской территории!». Это означало, что СССР должен был начать 1 Цит. по: А. С. Яковлев. Цель жизни. М., 1970. С. 266-268. 327 оборонительную войну нападением. Именно так всё и было в июне сорок первого, только с точностью до наоборот. То, что происходило в военном небе России, с безжалостностью документалиста описал Константин Симонов в своём самом правдивом произведении — романе «Живые и мёртвые». «Над лесом с медленным густым гулом проплыли шесть громадных ночных четырёхмоторных бомбардировщиков ТБ-3. Казалось, они не летели, а ползли по небу. Рядом с ними не было видно ни одного нашего истребителя. Синцов с тревогой подумал о только что шнырявших над дорогой "мессершмит-тах", и ему стало не по себе. Но бомбардировщики спокойно скрылись из виду, и через несколько минут впереди послышались разрывы тяжёлых бомб... — Самолёты! —испуганно крикнул один из красноармейцев. — Наши, — сказал другой. Синцов поднял голову. Прямо над дорогой, на сравнительно небольшой высоте, шли обратно три ТБ-3. Наверно, звуки бомбёжки, которые слышал Синцов, были результатом их работы; теперь они благополучно возвращались, медленно набирая потолок, но острое предчувствие несчастья, которое охватило Синцова, когда самолёты шли в ту сторону, не покидало его и теперь. И в самом деле, вдруг откуда-то сверху, из-за редких облаков, вынырнул маленький, быстрый, как оса, "мессершмитт" и с пугающей скоростью стал догонять бомбардировщики. Все ехавшие в полуторке, молча вцепившись в борта, забыв о себе и собственном только что владевшем ими страхе, забыв обо всём на свете, с ужасным ожиданием смотрели в небо. "Мессершмитт" вкось прошёл под хвостом заднего, отставшего от двух других бомбардировщика, и бомбардировщик задымился так мгновенно, словно поднесли спичку к лежавшей в печке бумаге. Несколько десятков секунд он продолжал ещё идти, снижаясь и всё сильнее дымя, потом повис на месте и, прочертив воздух чёрной полосой дыма, упал на лес. "Мессершмитт" тонкой стальной полоской сверкнул на солнце, ушёл вверх, развернулся и, визжа, зашёл в хвост следующего бомбардировщика. Послышалась короткая трескотня 328 пулемётов. "Мессершмитт" снова взмыл кверху, а второй бомбардировщик полминуты тянул над лесом, всё сильнее кренясь на одно крыло, и, перевернувшись, тяжело рухнул на лес вслед за первым. "Мессершмитт" с визгом описал петлю и по косой линии, сверху вниз, понесся к хвосту третьего, последнего, ушедшего вперёд бомбардировщика. И снова повторилось то же самое. Еле слышный издали треск пулемётов, тонкий визг выходящего из пике "мессершмитта", молчаливо стелющаяся над лесом длинная чёрная полоса — и далёкий грохот взрыва. — Ещё идут! — в ужасе крикнул сержант, прежде чем все опомнились от только увиденного зрелища. Он стоял в кузове и странно размахивал руками, словно хотел остановить и спасти от беды показавшуюся сзади над лесом вторую тройку шедших с бомбёжки машин. Потрясённый Синцов смотрел вверх, вцепившись обеими руками в портупею; милиционер сидел рядом с ним, молитвенно сложив руки и сжав пальцы так, что они у него побелели; он умолял лётчиков заметить, поскорее заметить эту вьющуюся в небе страшную стальную осу! Все, кто ехал в грузовике, молили их об этом, но лётчики или ничего не замечали, или видели, но ничего не могли сделать. "Мессершмитт" пошёл навстречу бомбардировщикам, свечой взмыл в облака и исчез. У Синцова мелькнула надежда, что у немца больше нет патронов. — Смотри, второй!— хватая руку Синцова и тряся её изо всей силы, сказал милиционер. — Смотри, второй! И Синцов увидел, как уже не один, а два "мессершмитта" вынырнули из облаков и вместе, почти рядом, с невероятной скоростью догнав три тихоходные машины, прошли мимо заднего бомбардировщика. Он задымил, а они, весело взмыв кверху, словно радуясь встрече друг с другом, разминулись в воздухе, поменялись местами и ещё раз прошли над бомбардировщиком, сухо треща пулемётами. Он вспыхнул весь сразу и стал падать, разваливаясь на куски ещё в воздухе. А истребители пошли за другими. Две тяжёлые машины, стремясь набрать высоту, всё ещё упрямо тянули и тянули 329 над лесом, удаляясь от гнавшегося вслед за ними по дороге грузовика с людьми, молчаливо сгрудившимися в едином порыве горя. Что думали сейчас лётчики на этих двух тихоходных ночных машинах, на что они надеялись? Что они могли сделать, кроме того, чтобы вот так тянуть и тянуть над лесом на своей безысходно малой скорости, надеясь только на одно — что враг вдруг зарвётся, не рассчитает и сам сунется под их хвостовые пулемёты? "Почему не выбрасываются на парашютах?—думал Синцов. — Л может, у них там вообще нет парашютов?" — мелькнуло у него. Стук пулемётов па этот раз послышался раньше, чем "мес-сершмитты" подошли к бомбардировщику; он пробовал отстреливаться. И вдруг почти вплотную пронёсшийся рядом с ним "мессершмитт", так и не выходя из пике, исчез за стеною леса. Всё произошло так мгновенно, что люди на грузовике даже не сразу поняли, что он сбит; потом поняли, закричали от радости и сразу оборвали крик: второй "мессершмитт" ещё раз прошёл над бомбардировщиком и зажёг его. На этот раз, словно отвечая на мысли Синцова, из бомбардировщика, один за другим, вывалилось несколько комков, один камнем промелькнул вниз, а над четырьмя другими раскрылись парашюты. Потерявший своего напарника немец, мстительно потрескивая из пулемётов, стал описывать круги над парашютистами. Он расстреливал висевших над лесом лётчиков — с грузовика были слышны его короткие очереди. Немец экономил патроны, а парашютисты спускались над лесом так медленно, что, если бы все ехавшие в грузовике были в состоянии сейчас посмотреть друг на друга, они бы заметили, как их руки делают одинаковое движение: вниз, вниз, к земле! "Мессершмитт", круживший над парашютистами, проводил их до самого леса, низко прошёл над деревьями, словно высматривая что-то ещё на земле, и исчез. Шестой, последний, бомбардировщик растаял на горизонте. В небе больше ничего не было, словно вообще никогда не было на свете этих громадных, медленных, беспомощных машин; 330 не было ни машин, ни людей, сидевших в них, ни трескотни пулемётов, ни "мессершмиттов" — не было ничего, было только совершенно пустое небо и несколько чёрных столбов дыма, в разных местах начинавших расползаться над лесом. Синцов стоял в кузове несшегося по шоссе грузовика и плакал от ярости. Он плакал, слизывая языком стекавшие на губы солёные слёзы, и не замечал, что все остальные плачут вместе с ним»1. Это описание военной действительности — всё-таки художественная литература, роман. Реальность была ещё страшнее. В дневниковых записках Симонова, увидевших свет только в 1999 году, есть рассказ, который писатель и сделал упомянутым эпизодом своей эпопеи «Живые и мёртвые»: «Над дорогой несколько раз низко проходили немецкие самолёты. Лес стоял сплошной стеной с двух сторон. Самолёты выскакивали незаметно, мгновенно, так что слезать с машины и бежать куда-то было бесполезно и поздно, если бы оказалось, что немцы решили нас обстрелять. Но они нас не обстреливали... Над нашими головами прошло полтора десятка ТБ-3 без конвоя истребителей. Машины шли тихо, медленно, и при одном воспоминании, что здесь кругом шныряют "мессер-шмитты", мне стало не по себе. Эти старые бомбардировщики показались посланными па съедение. Проехали ещё два километра. Впереди слышались сильные разрывы бомб... Мы развернулись и выехали обратно на шоссе. И здесь я стал свидетелем картины, которую никогда не забуду. На протяжении десяти минут я видел, как "мессершмитты" один за другим сбили шесть наших ТБ-3. "Мессершмитт" заходил ТБ-3 в хвост, тот начинал дымиться и шёл книзу. "Мессершмитт" заходил в хвост следующему ТБ-3, слышалась трескотня, потом ТБ-3 начинал гореть и падать. Падая, они уходили очень далеко, и чёрные высокие столбы дыма стояли в лесу по обеим сторонам дороги. Мы доехали до красноармейца, по-прежнему стоявшего на развилке дорог. Он остановил машину и спросил меня: 'К. Симонов. Живые и мёртвые. Кн. 1. М., 2004 С.37-41. 331 — Товарищ батальонный комиссар, меня вторые сутки не меняют. Что мне делать? Видимо, тот, кто приказал ему стоять, забыл про него. Я не знал, что делать с ним, и, подумав, сказал, что как только подойдёт первая группа бойцов с командиром, пусть он присоединится к ней. Через два километра нам попалась машина, стоявшая на дороге из-за того, что у неё кончился бензин. Мы отдали часть своего, чтобы они могли доехать до какой-то деревни поблизости, куда им приказано было ехать. А они перегрузили к нам в кузов двух лётчиков с одного из сбитых ТБ-3. Один из лётчиков был капитан с орденом Красного Знамени за финскую войну. Он не был ранен, но при падении разбился так, что еле двигался. Другой был старший лейтенант с раздробленной, кое-как перевязанной ногой. Мы забрали их, чтобы отвезти в Могилёв. Когда сажали их в машину, капитан сказал мне, что этот старший лейтенант — известный лётчик, специалист по слепым полётам. Кажется, его фамилия была Ищенко. Мы подняли его на руки, положили в машину и поехали. Мы не проехали ещё и километра, как совсем близко, прямо над нами, "мессершмитт" сбил ещё один — седьмой — ТБ-3. Во время этого боя лётчик-капитан вскочил в кузове машины на ноги и ругался страшными словами, махал руками, и слёзы текли у него по лицу. Я плакал до этого, когда видел, как горели те первые шесть самолётов. А сейчас плакать уже не мог и просто отвернулся, чтобы не видеть, как немец будет кончать этот седьмой самолёт. — Готово, — сказал капитан, тоже отвернулся и сел в кузов. Я обернулся. Чёрный столб дыма стоял, казалось; совсем близко от нас. Я спросил старшего лейтенанта, может ли он терпеть боль, потому что я хочу свернуть с дороги и поехать по целине к месту падения — может быть, там кто-нибудь спасся. Лётчику было очень больно, но он сказал, что потерпит. Мы свернули с дороги и по ухабам поехали направо. Проехали уже километров пять, но столб дыма, казавшийся таким близким, оставался всё на таком же расстоянии. На развилке двух просёлков нас встретили мальчишки, которые сказали, что туда, к самолёту, уже поехали милиционеры. Тогда, видя, что ране- 332 ный лётчик на этих ухабах еле сдерживает стон и терпит страшную боль, я решил вернуться обратно на шоссе. Едва мы выехали на шоссе, как над нами произошёл ещё один воздушный бой. Два "мсссершмитта" атаковали ТБ-3, на этот раз шедший к Бобруйску совершенно в одиночку. Началась сильная стрельба в воздухе. Один из "мессершмиттов" подошёл совсем близко к хвосту ТБ-3 и зажёг его. Самолёт, дымя, пошёл вниз. "Мессершмитт" шёл за ним, но вдруг, кувыркнувшись, стал падать. Один парашют отделился от "мес-сершмитта" и пять — от ТБ-3. Был сильный ветер, и парашюты понесло в сторону. Там, где упал ТБ-3 — километра два-три в сторону Бобруйска, —раздались оглушительные взрывы. Один, другой, потом ещё один. Я остановил машину и, посоветовавшись с Котовым, сказал лётчикам, что нам придётся их выгрузить, вернуться к тому месту, где опустились наши сбросившиеся с самолёта лётчики, и, взяв их, потом ехать всем вместе в Могилёв. Раненый лётчик только молча кивнул головой. Мы вынесли его из машины на руках и положили под дерево. Там вместе с ним, под деревом, остались Котов, второй лётчик-капитан и два раненых красноармейца, которых мы подобрали по дороге. Мы проехали обратно по шоссе три километра. Столб дыма и пламени стоял вправо от шоссе. По страшным кочкам и ухабам мы поехали туда, взяв по дороге на подножку машины двух мальчишек, чтобы они показывали нам путь. Наконец мы добрались до места падения самолёта, но подъехать к этому месту вплотную было невозможно. Самолёт упал посреди деревни с полной бомбовой нагрузкой и с полными баками горючего. Деревня горела, а бомбы и патроны продолжали рваться. Когда мы подошли поближе, то нам даже пришлось лечь потому что при одном из взрывов над головой просвистели осколки. Несколько растерянных милиционеров бродили кругом по высоким ржаным полям в поисках спустившихся на парашютах лётчиков. Я вылез из машины и тоже пошёл искать лётчиков. Вскоре мы встретили одною из них. Он сбросил с себя обгоревший комбинезон и шёл только в бриджах и фуфайке. Он показался мне довольно спокойным. Встретив нас, он морщась 333 выковырял через дыру в фуфайке пулю, засевшую в мякоти ниже плеча. Потом сказал об экипаже, что трое сгорели, а пятеро выбросились. Милиционеры, водитель и я, разойдясь цепочкой, пошли по полям. Рожь стояла почти в человеческий рост. Долго шли, пока наконец я не увидел двух человек, двигавшихся мне навстречу. Мы все шли на розыски с оружием в руках, потому что сбросились не только наши лётчики, но и немец. Но когда я увидел двоих вместе, я понял, что это наши, и начал им махать рукой. Они сначала стояли, а потом пошли нам навстречу с пистолетами в руках. Ещё не предвидя того, что произошло потом, но понимая, что эти двое не могут быть немцами, я спрятал наган в кобуру. Лётчики подходили ко мне всё ближе и когда подошли шагов на пять-шесть, направили на меня пистолеты, и один из них стал нервно, почти истерически кричать: — Кто? Ты кто? Я сказал: — Свои! — Свои или не свои!—продолжал кричать лётчик.— Я не знаю, свои или не свои! Я ничего не знаю! Я повторил, что тут все свои, и добавил: — Видишь, у меня даже наган в кобуре. Это его убедило, и он, всё ещё продолжая держать перед моим носом пистолет, сказал уже спокойней: — Где мы? На пашей территории? Я сказал, что па нашей. Подошли милиционеры, и лётчики окончательно успокоились. Один из них был ранен, другой сильно обожжён. Мы вернулись вместе с ними к третьему, оставленному в деревне. Туда же за это время пришёл и четвёртый. Пятого отнесло куда-то в лес, и его продолжали искать. Куда отнесло парашют немца, никто толком не видел. Лётчики матерно ругались, что их послали на бомбёжку без сопровождения, рассказывали о том, как их подожгли, и радовались, что всё-таки сбили хоть одного "мессершмитта". Но меня, видевшего только что всю картину гибели восьми бомбардировщиков, этот один сбитый "мессер" не мог утешить. Слишком дорогая цена. 334 Мы не стали ждать, пока найдут пятого лётчика — на это могло уйти и несколько часов, а у меня оставался на дороге раненый. Я забрал с собой этих четырёх лётчиков, из которых двое тоже были легко ранены, посадил в кузов и поехал обратно. На шоссе, в полукилометре от того места, где я оставил своих спутников, меня встретил стоявший прямо посреди дороги бледный Котов. Рядом с ним стоял какой-то немолодой гражданский с велосипедом. Я остановил машину. — Почему вы здесь? — спросил я Котова. — Случилось несчастье, — сказал он трясущимися губами.— Несчастье. — Какое несчастье? — Я убил человека. Стоявший рядом с ним гражданский молчал. — Кого вы убили? — Вот его сына. — Котов показал на гражданского. И вдруг гражданский рыдающим голосом закричал: — Четырнадцать лет! Какой человек? Мальчик! Мальчик!!! Котов стал объяснять что-то путаное, что кто-то побежал через дорогу по полю, и он принял этих бежавших за немецких лётчиков, потому что упал немецкий бомбардировщик, и он выстрелил и убил. — Как он мог принять за лётчика мальчика четырнадцати лет?! Просто убил, и всё!— снова закричал штатский и заплакал. Я ничего не понимал и не знал, что делать. — Садитесь в машину оба, — сказал я. Котов и гражданский оба сели в кузов, и мы поехали туда, где иод большим деревом ждали нас остальные. Остававшийся за старшего лётчик-капитан растерянно рассказал мне, что действительно недалеко в лесу упал сбитый немецкий бомбардировщик и были видны два спускавшихся парашюта. Котов, взяв с собой двух легко раненных красноармейцев, пошёл туда, поближе к опушке, и увидел, что от опушки метрах в шестистах от него перебежали двое в чёрных комбинезонах. Он стал кричать им: "Стой!", но они побежали ещё сильней. Тогда он приложился и выстрелил. С первого же выстрела один из бежавших упал, а второй убежал в лес. Когда Котов вместе 335 с красноармейцами дошли до упавшего, то увидели, что это лежит убитый наповал мальчик в чёрной форме ремесленного училища. Потом туда же прибежал вскоре его отец — этот человек с велосипедом, бухгалтер колхоза. Что было делать? Отец плакал и кричал, что Котова надо расстрелять, что Котов убил его сына, единственного сына, что мать ещё не знает об тгом и он сам даже не знает, как ей об этом сказать. Он требовал от меня, чтобы я оставил Котова здесь, в их деревне, в километре отсюда, пока он не вызовет кого-нибудь из местного НКВД. Слушая его отчаянный ожесточённый голос, я вдруг понял, что если оставить здесь Котова, то вполне возможно, что отец убитого и соседи, даже тот же местный участковый милиционер, да и всякий другой, кто тут окажется, в том нервном, отчаянном состоянии, которое сегодня здесь у всех, просто устроят самосуд над убийцей, и вместо одного убитого будут двое. Я сказал, что не могу оставить здесь Котова и что сдам его сам в военную прокуратуру в Могилёве, куда я возвращаюсь. Отец мальчика стал кричать, что он знает, что я хочу укрыть убийцу, что я хочу скрыть всё это дело и что он не отпустит Котова. Тогда я сказал Котову, что он арестован, отобрал у него оружие и патроны, посадил его в кузов грузовика и в присутствии отца убитого приказал одному из красноармейцев охранять Котова и, если Котов попытается бежать, — стрелять по нему. Потом записал на бумажке свою фамилию и место службы — редакцию, отдал бумажку отцу убитого и твёрдо обещал, что это дело будет разобрано. Времени терять было нельзя. Я сел в машину, и мы рванулись с места. Отец убитого стоял на дороге—раздавленный горем человек, к тому же ещё угнетённый, наверно, мыслью, что я всё-таки скрою случившееся, и убийца его сына не понесёт наказания. Спустя километр мы пронеслись через деревню. Стояла толпа, слышались вопли и крики. Наверно, только что узнали о случившемся. Я ещё раз подумал, что действительно здесь могли бы устроить самосуд над Котовым. Всю обратную дорогу мы ехали молча... 336 Котова я увидел в Москве, через восемь месяцев после случившегося. Он совершенно не изменился, только уже не носил кавалерийской фуражки и стал старшим политруком...»1 Реальная правда начавшейся войны была жестокой, но очевидной для фронтовиков. А в тылу писатели и поэты самоотверженно исполняли свой долг—строчили героические очерки и стихи, которые должны были вселять уверенность, что враг очень скоро будет разбит, ещё день-другой, и Красная Армия перейдёт в наступление, сметая всё на своём пути. Одним из литераторов-героев тыла, самозабвенных тружеников пера, был поэт Александр Жаров, написавший в стихотворении о советских лётчиках «Друзья москвичей» о том, что «произошло» в одну из ночей 1941-го: |
Похожие:
 | Программа республиканской научно-практической конференции великая отечественная война |  | ... |
| Факультет/отделение факультета/Подразделение Мировая экономика и мировая политика / Мировая экономика | | В данной книге рассматриваются политические события в СССР и во всём мире, происходившие в канун второй мировой войны |
| В 27 Великая Отечественная война: связь поколений и времен. К 70-летию со Дня Победы в Великой Отечественной войне: материалы региональной... | | В 27 Великая Отечественная война: связь поколений и времен. К 70-летию со Дня Победы в Великой Отечественной войне: материалы региональной... |
| Комментарий: По мнению автора, никаких преимуществ в курении быть не может. После названия главы идет чистый лист. Правильным ответом... | | Мировая экономика : программа учебной практики для студентов 3-го курса направления 38. 03. 01 «Экономика», профиль «Мировая экономика»... |
| Предметом изучения дисциплины является изучение мировых экономических связей и международных отношений, которые не связаны с какой-то... | | Если Вы представляете новый паспорт, то необходимо представить предыдущий использованный паспорт (если его нет, то заявление от туриста... |