Воспоминания 1898 1917

Скачать 6.34 Mb.

Название	Воспоминания 1898 1917
страница	53/58
Тип	Документы

filling-form.ru > бланк доверенности > Документы

1 ... 50 51 52 53 54 55 56 57 58

{437} В последние годы, однако, эта отрасль действий петербургских балетоманов стала приходить в упадок.

С самого первого дня моего назначения на пост директора театров петербургские балетоманы стали относиться ко мне и к деятельности моей по отношению к театрам — и балету в особенности — недружелюбно.

О моей театральной деятельности они имели самые точные сведения по работе моей в Москве как управляющего московскими казенными театрами. До них доходили слухи о московских балетных постановках, о переменах, сделанных в режиссерском управлении балета, о новом балетмейстере Горском, взятом мною из балета петербургского, о новом капельмейстере балета Арендсе, заменившем старика Рябова, о привлечении не только к написанию декораций, эскизов костюмов и бутафории, но и к самой постановке балета молодых художников К. А. Коровина и А. Я. Головина, о новой музыке балетов, заказанной музыкантам Корещенко, Симону, Арендсу и другим, о введении в балете удлиненных юбок, наконец, о допущенном мною нарушении традиции балета в смысле постановки танцев, не придерживающихся абсолютной симметрии и четного количества одинаковых костюмов в кордебалетных парах, костюмов, в прежнее время лишь отличавшихся по группам в цветах; о введении в группы кордебалетных танцовщиц юбок-клеш, а не исключительно юбок, называемых пачками, наконец, о допущении корсажей без плечевых перехватов и т. п.

Все эти нововведения казались петербургским балетоманам неслыханной дерзостью с моей стороны.

Когда все эти новшества, сначала вводимые постепенно, были наконец объединены и представлены целиком в новой постановке возобновленного в Москве балета старого времени «Дон Кихот», в балетном мире крупное событие это было встречено сначала не совсем сочувственно. Скоро, однако, московские балетоманы, видя сочувствие остальной публики и большой интерес, возбужденный этой новой постановкой, понемногу примирились, и многие стали даже на сторону дирекции.

После «Дон Кихота» в Москве был поставлен заново другой балет старого времени — «Эсмеральда», названный новым именем «Дочь Гудулы», вследствие того, что при возобновлении балета для него было заказано не только новое либретто, ближе подходящее к роману В. Гюго, но и новая музыка. Либретто составлял Горский, музыку писал Симон. В таком новом виде балет был назван не балетом, а мимодрамой, ибо сюжету и {438} мимической стороне балета, а также массовым сценам было отведено большое место в ущерб танцам^cl.

Смелость показать такой новый сорт балета в Москве оценена была петербургскими балетоманами как совершенно непростительная дерзость и окончательно восстановила их против меня.

Однако никаких особенно враждебных действий балетоманы не предпринимали. Все это касалось Москвы и им было не так близко. Кроме того, они были уверены, что все эти пробы делались только в Москве, где балетоманы сговорчивые, и что никогда не решатся пробовать это в Петербурге, где они, балетоманы, стоят на страже традиции балета. Такого же мнения был и старый петербургский балетмейстер — знаменитый Петипа, который это неоднократно высказывал моим ближайшим помощникам.

В первый год моего директорства в Петербурге (1901) я приглядывался к петербургским театрам и хотел понемногу начать вводить новые требования. Но, приглядевшись к балету, понял, что начинать вводить эти новшества, как в Москве, займет много времени — придется повторять то же самое, а потому в 1902 году я решил прямо выписать из Москвы постановку балета «Дон Кихот» и показать ее петербургской публике и балетоманам. Однако балет этот, несмотря на сильную критику Петипа и балетоманов, был встречен менее враждебно, чем можно было предполагать. На балет этот смотрели как на чистый продукт московского изготовления, показываемый дирекцией как курьез.

Но, когда в Мариинском театре пошли приготовления к балету «Волшебное зеркало», к балету новому и по сюжету, и по музыке, и по постановке, а ставить его взялся сам Петипа, совершенно не сочувствовавший ни взглядам балетмейстера А. Горского, ни вкусам А. Головина, приглашенного работать над декоративной стороной «Волшебного зеркала», ни таким же вкусам автора музыки к «Волшебному зеркалу» композитора Корещенко, — позиция балетоманов стала к дирекции резко враждебной.

Петипа несколько раз от постановки «Волшебного зеркала» отказывался^cli, но потом, ввиду желания отпраздновать свои бенефис, ставить согласился, все время, однако, враждуя с автором музыки и еще больше с художником Головиным. Против них он устно и печатно говорил и особенно возбуждал балетоманов, а эти, видя непреклонное стремление проводить в балете {439} новое и убедившись в том, что опыт с «Дон Кихотом» был только началом, решили балет «Волшебное зеркало» со скандалом провалить, подчеркнув при этом, что даже гений Петипа не мог побороть уродливости декоративной живописи Головина и новой симфонической музыки Корещенко.

Еще задолго до первого представления все это было известно^clii, но открытым оставался вопрос, какую форму протест балетоманов примет. Перед самым представлением все, казалось, относительно успокоилось.

На генеральной репетиции балет даже имел успех. Петипа, встреченный овацией артистов, балет хвалил как свое детище и мне сказал несколько особенно приветливых слов — что рад со мной работать, доволен результатом постановки, рад, что такая оригинальная постановка сделана при мне и т. д.

Но вскоре после того как я вернулся после репетиции домой, ко мне пришел заведующий постановочной частью барон Кусов и заявил мне, что после моего отъезда он был случайным свидетелем разговора Петипа с главными представителями балетоманов и прессы. Петипа ругал вовсю постановку в смысле обстановки и музыки, говорил, что, несмотря на все приложенные им заботы, постановку эту спасти невозможно. Дирекция над ним издевается, заставляя его работать с такими бездарными художниками, как Головин, и музыкантами, как Корещенко. Он меня уже несколько раз об этом предупреждал, но я настолько мало обращаю на это внимания, что он, Петипа, умывает руки — пускай уже публика сама выскажется, и высшие мира сего убедятся, к чему я веду театр и наш образцовый петербургский балет.

Такое мнение Петипа, высказанное спустя лишь полчаса после вышесказанного мне обратного, меня, однако, не очень удивило, ибо двуличность его и хитрость были мне достаточно известны. Кроме того, ему шел уже девятый десяток — что можно требовать от такого старика, в свое время, впрочем, выдающегося?

Вечером в тот же день Головин, который вообще очень волновался, сообщил мне по телефону, что лопнуло стекло зеркала, в котором должна была переливаться ртуть. Зеркало это в балете, по сюжету, имело большое значение; быстро изготовить новое стекло было невозможно. Случай этот всеми был признан за недоброе предзнаменование; под таким впечатлением заканчивался день, канун первого представления «Волшебного зеркала».

{440} На следующий день мне дали знать, что стекло кое-как утвердили и надеются, что перекатывание ртути произойдет на спектакле благополучно, но выдержит это только один раз, а потому до спектакля пробовать не решаются.

В самый день первого представления все очень волновались. Места в театре были все распроданы. К восьми часам вся зрительная зала была полна публикой. Новый балет, о котором уже говорили почти два года, бенефис знаменитого Петипа, рассказы о предстоящем, особом по новизне зрелище — всех интересовали. Царская ложа была полна членами императорской фамилии. В восемь часов ровно приехали императрица Мария Федоровна и государь с молодой императрицей. Министерская ложа была также полна приглашенными лицами высшего общества. Моя ложа тоже наполнилась гостями; все ожидали чего-то необыкновенного.

Министр двора, приехавший на этот раз к самому началу, встретив меня, сказал:

— Ну, чем-то вы нас сегодня угостите? Слышал от некоторых балетоманов, что балет самый декадентский!

Фредерикс также был приверженцем старины, хотя не крайним.

Когда поднялся занавес и взорам зрителей открылась первая картина, — она так была необыкновенна и красива, что, несмотря на недоброжелательство многих, нельзя было не заинтересоваться разбором деталей самой декорации и необыкновенно живописных групп в самых разнообразных костюмах. Картина эта, несомненно, произвела впечатление, понравился и мелодичный вальс, который, надо сказать правду, отлично был исполнен артистами; много аплодировали Кшесинской и другим танцовщицам.

Со второй картины впечатление стало изменяться. Послышались отдельные возгласы и смешки по поводу декорации парка, в которой не понравилась стриженая высокая стена зелени. В этой картине роль мачехи принцессы, роль мимическую, исполняла по настоянию Петипа его бездарная дочь Надежда, которая ни с какой стороны не была мимисткой.

Стекло зеркала треснуло, и ртуть разлилась по сцене, вызвав смех зрительного зала и смутив танцующих артистов.

Все это вместе оказало влияние на настроение зрительного зала. Балетоманы стали, не стесняясь присутствием императора, громко высказывать свои замечания и друг с другом переговариваться. Понемногу загудел весь партер. В антракте в зале, {441} а особенно в коридорах и в фойе, шел громогласный обмен мнениями и критика представления — по-видимому, организовывалось какое-то выступление балетоманов.

Когда в следующем акте взвился занавес и взору зрителей показан был грот, наполненный гномами, — раздался дружный, громкий смех балетоманов партера, шиканье и свист, перешедшие понемногу в сплошной шум с возгласами отдельных балетоманов:

— Довольно! Что за безобразие! Пора кончать это декадентство!

Один из самых старых балетоманов, генерал В[интул]ов, весь плешивый, кричал:

— Да скоро ли уберут Гурлю (имя моей жены) и Теляковского! Они погубят театр своими новшествами!

Я лично за большим шумом возгласа этого не разобрал, но в антракте мне об этом передавали знакомые.

Когда весь этот шум начался, в царской ложе сначала не поняли, что случилось, а так как большинство балетоманов сидело в левой части партера (балетоманы не любили духовых инструментов и потому особенно ценили места левой части партера — духовые инструменты располагались против правой стороны), то шум был особенно близок именно к царской ложе. Великий князь Владимир Александрович высунулся из-за портьеры царской ложи, чтобы посмотреть, в чем дело, и, увидав беснующихся балетоманов, своим громким голосом сказал:

— Это скандалят балетоманы, недовольные представлением.

Этот шум не смолкал во время всего акта, причем, конечно, взоры всех устремились на мою ложу и на меня. Меня лорнировали, показывали пальцем и не спускали глаз. Некоторые балетоманы стали кричать «Занавес!», но остальной публике этот скандал скоро надоел, и она сначала тихо, а потом все громче и громче стала шикать балетоманам, требуя прекратить поднятый ими шум.

Должен при этом заметить, что у меня было среди публики немало знакомых, даже близких. Некоторые из них старались балетоманов укротить, но были и такие, которые, несмотря на хорошие со мной отношения, вместо защиты меня стали также критиковать главным образом декорацию грота Головина. Услыхав это, балетоманы стали громко заявлять в свое оправдание, что даже приятели Теляковского и те находят невозможными вводимые им новшества, и если его оставят директором, он совершенно погубит наш родной балет.

{442} Должен сказать, что на меня весь этот скандал произвел удручающее впечатление, тем более что, сидя на виду у всей публики, я не мог никаким образом выразить какой-либо протест. Мне оставалось одно — взять бинокль и лорнировать особенно расходившихся балетоманов, чтобы, по крайней мере, знать имена главных зачинщиков.

В это же время против меня велась и другая интрига, инициатор которой в этот вечер сидел в царской ложе и там поддерживал соответствующее настроение против меня, но не как чистый балетоман, а как мой конкурент, желавший сделаться президентом императорских театров на манер президента Академии художеств великого князя Владимира Александровича. Это был великий князь Сергей Михайлович.

Все это вместе взятое составляло благоприятную конъюнктуру к моему удалению с поста директора, о чем уже давно говорили как в Петербурге, так и в Москве. Хороший скандал при помощи балетоманов был как нельзя лучше на руку не только им одним. Все это надо было принимать во внимание при оценке настроения в этот вечер и в царской ложе.

Царская ложа осталась балетом определенно недовольна. Министру балет тоже не понравился. Публика и печать отнеслись к балету различно. Некоторые хвалили, большинство ругало.

Случившийся скандал убедил меня в невозможности работать при таких условиях, о чем мною и было заявлено министру. Но оказалось, что балетоманы не только не достигли желаемого результата, но достигли обратного: вскоре же я был награжден следующим чином, ясно доказывавшим, что меня хотят поддержать и скандалу, мне сделанному, не сочувствуют.

Приведу для характеристики балетоманов один мой разговор с балетоманом пожилых лет, высоких чинов, знатного происхождения, очень богатым и имевшим связи, членом Государственного совета, бывшим губернатором и будущим генерал-губернатором, светским и образованным человеком, даже известным общественным деятелем и гласным городской думы, бесспорно умным, знатоком старинных вещей и отличным хозяином. Знал я его давно, да и кто его не знал в Петербурге в описываемую мною эпоху.

Встретился я с ним на балу в Зимнем дворце в начале 1904 года, вскоре после того, как злополучное «Волшебное зеркало», проваленное со скандалом петербургскими балетоманами в 1903 году, в декабре 1903 же года, то есть в следующем сезоне, к немалому удивлению тех же проваливших его балетоманов, {443} было выбрано балетной труппой для своего бенефиса, — выбрано, как наиболее интересная новая постановка, способная собрать много публики и по возвышенным ценам.

Я стоял около большого буфета, сплошь заставленного зеленью, цветами, серебром белым и золоченым, дорогим фарфором и различными вазами, блюдами и тарелками, на которых уложены были самые разнообразные фрукты, конфеты, сладкие пироги и пирожные, печенья и тому подобные нарядные, вкусные, красивые и затейливые произведения настоящих, искусных кондитеров, умеющих доказать, что можно не только хорошо приготовить, но и так хорошо все подать и уложить, что, подходя к такому буфету, вам положительно совестно что-нибудь тронуть и взять, ибо вы нарушаете этим красиво уложенное блюдо. Вам приходится невольно брать не то, что хочется, а то, что не нарушает общего красивого сочетания этих заманчивых яств. С одной стороны буфета на краю стояли чайные приборы и прохладительные напитки. Около этого края толпились элегантно одетые дамы, от духов которых воздух наполнялся самыми причудливыми и тонкими запахами. На другом краю буфета, как солдатики, были расставлены самые разнообразные вина в бутылках и, конечно, за командира — неиссякаемая бутылка шампанского с золотой головкой, из которой струилась лениво белая пена. Эта бутылка отдыхала мало, и едва появлялось несколько пузырьков у горлышка, как видный буфетчик с длинными бакенбардами и бритыми усами торжественно и гордо ее наклонял и наливал очередной бокал. Около этих бутылок стояли тарелки с необыкновенными сэндвичами — белыми как снег. Какой это был хлеб и из какой муки приготовленный, прямо не знаю. Что было в этих сэндвичах забавного — это то, что внутри них, между двумя кусочками хлеба, был положен какой-то секрет, ибо его иногда совсем не было видно, и вы брали сэндвич наугад, как в лотерее, но с тем от нее отличием, что лотерея была без проигрыша, и, когда сэндвич попадал в рот, вы первый момент не отдавали себе отчета, что вы едите, но было невыносимо вкусно — и вы уже протягивали руку за следующим выигрышем. Бокал с шампанским услужливым и осанистым буфетчиком любезно был вам продвинут на золоченом подносе, оставалось только взять и выпить. Вы, конечно, поймете по особой подробности описания этого края буфета, что я именно около него не то случайно, не то намеренно очутился. Нет, по правде сказать, намеренно. Очень уж шампанское притягивает — одни пузырьки, играющие и {444} поминутно лопающиеся, и матовый холодный налет на бокале чего стоят!

Я нарочно несколько, может быть, излишне подробно описал обстановку, среди которой мне пришлось откровенно поговорить с маститым балетоманом. Масса света, оживленные веселые лица, шуршание шелковых дамских платьев, бриллианты, кружева, духи, а главное, вино, да еще такое игривое, как шампанское, развязывает сдержанный язык, и можно сказать и выслушать много такого, о чем в официальном кабинете или душном вагоне, хотя и I класса, или почтовой конторе и в голову не придет говорить, несмотря на веселое настроение и открытый нрав.

Я пил лишь второй бокал, искал глазами довольно безуспешно сэндвича с рябчиком и разговаривал о театре, — вдруг ко мне подошел выше мною описанный сановник, гордость балетоманов, а следовательно, и всей интеллигентной современной России (так рассуждали эти балетоманы, знатоки искусств вообще и балетного в особенности), и, приветливо протягивая мне руку, сказал:

— Ну, что же, Владимир Аркадьевич, будем мириться.

— Как мириться? — ответил я ему. — Мы разве ссорились?

— Я и не думал ссориться, — ответил сановник-балетоман. — Но мне передавали, что вы, Владимир Аркадьевич, меня страшно ругали и надо мной смеялись.

— Вот и неверно! Вам, вы говорите, кто-то передавал, что я вас ругал, и это вами не проверено, а вот что вы меня и даже мою жену поносили на все корки, это я уже сам слышал — хотя и случайно, но ясно. Я вас не ругал — но вам удивлялся. Я положительно не могу понять, как вы, человек пожилой, умный, образованный и светский, да еще такой выдающийся деятель, человек со вкусом, живете среди исключительно красивой и художественной обстановки в вашем особняке, — как вы, приезжая в театр на балетный спектакль, не можете разобрать, что на сцене красиво и что — нет. Как именно вы не могли оценить исключительную красоту постановки «Волшебного зеркала» и вместе с другими балетоманами участвовали в скандале?

На это маститый балетоман стал меня уверять, что в скандале участия он не принимал, а был лишь зрителем. Что же касается его взгляда и оценки этой постановки, то он нашел на первом представлении музыку, кроме вальса первого действия, скучной, хотя, может быть, и ученой. Декорации Головина ему сразу не понравились, но, приглядевшись к ним на втором представлении, {445} в бенефис кордебалета, недавно, некоторые он находит даже красивыми; костюмы же одобрял и в первый раз.

— В таком случае, против чего же вы и ваши коллеги, в сущности, протестовали? — спросил я.

— Дорогой Владимир Аркадьевич, — отвечал мне сановник, выпивая второй бокал шампанского. — Вы напрасно обращаете на нас, в особенности на старых, седых балетоманов, серьезное внимание.
— Как, — перебил я его. — Я обращаю внимание на вас? Не я, а вы обратили на меня такое большое внимание, от которого я не знаю, куда деться. Вы вмешиваетесь в дела дирекции, развращаете вверенную мне для управления балетную труппу и режиссерское управление, постоянно критикуете все мои распоряжения как начальника, устраиваете моим чиновникам и мне самому скандалы и в довершение всего, несправедливо критикуя работы вновь приглашенных молодых талантливых художников и музыкантов, обижаете их, а в сумме всего мешаете мне работать и развивать в балете художественную часть, в которой, по правде сказать, ваши коллеги мало смыслят. Да и что, например, может понимать ваш приятель, генерал по кавалерии, когда всю жизнь имел дело лишь с вахмистрами, кобылами и жеребцами?

— Вы не так на это дело смотрите, — возражал мне санов ник. — Я уже вам говорил, что, в сущности, «Волшебное зеркало», то есть самая постановка и художественная часть, не так уже возмутила балетоманов. Как я, так и они уже теперь начинают с ней мириться и просили даже меня вам сказать, что со жалеют о том, что вы решили отправить эту новую постановку в Москву на будущий сезон. Они даже находят несправедливым, что вы нас лишаете нового балета, в котором есть и достоинства. Суть недовольства балетоманов дирекцией не в том.

— А в чем же? — поспешил я спросить, протягивая руку к четвертому бокалу.

— Вот, выпьем еще по бокалу, — продолжал сановник, — и я вам, как человек старый и бывалый, объясню коротко и ясно — между нами. Вы еще молоды, полны энергии, жизни и надежд все перестроить по-новому и даже, может быть, лучшему. Мы, старики, жить уже кончаем и цепляемся руками за каждое возможное удовольствие и наслаждение. Ведь вот приятно выпить бокал холодного шампанского — а есть удовольствия и еще большие. Мы любим женские ножки — вы нам показываете длинные юбки, мы любим ходить на сцену — вы нас {446} не пускаете, мы любим видеть в первой линии Наших птичек — может быть, и не всегда самых молодых, и красивых, и талантливых, но нам особенно близких и привычных, — вы их переставляете назад и показываете новых. Наконец, мы, балетоманы, привыкли, чтобы с нами дирекция считалась — ведь, как-никак, а мы главным образом поддерживаем балет: другая публика — это стадо неблагодарных баранов, — а вы нас упорно не признаете. Вот на что балетоманы главным образом обижены. Не будь этих ваших строгих распоряжений, не разоряй вы нашего старого балетоманского гнезда, может быть и не совсем легального, балетоманы оставили бы в покое дирекцию, особенно в вопросах чисто художественных. Новые декорации, новая музыка, даже костюмы — по правде сказать, это мало расстраивает балетоманов, да они, как вы справедливо говорите, в этом мало понимают. Один балетоман, адмирал Б., даже меня спросил, отчего это наши так ругают «Волшебное зеркало», ведь теперь везде и в Париже новая живопись, новая музыка, я, правда, не поклонник ее, но понимаю, что иногда можно посмотреть и новое, «avoir une idée»²⁰, тем более что я, как охотник, должен сказать, что лес Головина мне понравился и вальс Корещенко неплох. Словом, вы поймете, что против всего этого балетоманы протестовать не будут, да и слушать их я вам не советую.

— Так чего же в конце концов хотят балетоманы? — пере спросил я сановника.

Мы выпили по пятому бокалу. В это время начали играть мазурку. Публика стала расходиться от буфета — стали приготовляться к ужину, около нас никого не было. Стоящий близко буфетчик мало интересовался нашим разговором — эти люди умеют стоять близко, все слушать, но ничего не слыхать.

— Владимир Аркадьевич, — обратился ко мне сановник и стал говорить тихо. — Ne soyez pas si sévère avec les balletomanes²¹. Мы люди прежнего режима, может быть, даже последние балетоманы. Судьба нас связала с ножками женскими — мы их особенно ценим и прочее. Но вы знаете, балетные артистки часто все уходят в эти очаровательные ножки; как собеседницы они часто скучны и однообразны. Это не француженки, с ними про водить вечера в одиночку скучно, поэтому мы любим общественность — театр, общий ужин у Кюба, балетоманские вечера, мы не прячемся, а, наоборот, показываемся. Освещенный зал, движение, интимное, даже вроде семейного, общество нас веселит и занимает, {447} у каждого своя милая и верная пташка, у ней такие же милые товарки — все это молодо, свежо, весело и беззаботно, мы в своей компании, врем что угодно. Правда, в последнее время между балетоманами стали появляться какие-то, в сущности, темные личности, ну, мы от них держимся в стороне. Театр нам необходим. Не можем же мы, сановники, ездить в частные театры. Балет дает нам все, мы как бы у себя дома и в хорошем обществе. Неужели все это уже так плохо и непонятно?

Протекла маленькая пауза. Видно, сановник был искренен.

— Нет, это неплохо, — ответил я. — Совсем даже неплохо, особенно для вас, господ балетоманов. Я вас совершенно пони маю, но смею думать, что для настоящего театра и настоящего балета, как я его понимаю, все это весьма и весьма плохо. Ведь, в сущности, все, что вы, ваше высокопревосходительство, сказали, доказывает, что я — как человек, которому вверены театры, чтобы в них процветали искусства, к которым принадлежит и балет, — никогда с балетоманами примириться не могу. Не смотря на все мои личные симпатии к вам, я должен признаться, что для настоящей оценки балета как художественного зрелища нужна другая публика, такая же, как в опере, драме, и которая, конечно, заведется и в балете с открытием новых абонементов.

— Я думаю, вы ошибаетесь, — возразил мне сановник. — Балет в балетоманах нуждается, и без них будет падать интерес к нему, мы, балетоманы, верные его друзья.

— А по-моему, — отвечал я, — вы ошибаетесь: во-первых, вы, балетоманы, друзья не балета, как хореографического искусства, а друзья некоторых балетных артисток. В Москве, где такой же балет, как здесь, в Петербурге, он без вас процветает, двигается вперед, привлекает не только балетную публику, но и другую, даже серьезную, которая способна оценить и хорошую музыку и хорошие декорации.

На этом окончился наш разговор, надо было идти пригласить к ужину даму, а про балет и балетоманов временно забыть. Все равно, яснее и определеннее, а главное, правдивее, искреннее и откровеннее ни один балетоман петербургский не мог бы высказаться. Когда я возвращался в карете домой, весь разговор со старым балетоманом мне вспомнился. Сам сановник казался мне и бедным и смешным, а между тем он был богатым и серьезным — под старость эти контрасты вполне уживаются, как это ни странным кажется. Одно мне стало совершенно ясным: серьезного внимания на балетоманов обращать не следует, как и сам сановник мне говорил. Эта каста отжила {448} свое время и сама сойдет на нет. Пока же эти старые дети в балетном мире и зрелые мужчины в делах государственных, — кто знает? — в сущности, и в тех и других делах одинаково бесполезны и даже, пожалуй, в государственных — вреднее. А потому, если бы можно было их исключительно занять одним балетом, изъяв совершенно из дел государственных, — балет даже оказал бы особую услугу дорогому отечеству. Что, в сущности, балетоманы просят? Временно оставить им их детский сад с любимыми их игрушками: арлекинами, зайчиками с барабаном, а главное, живыми куколками. Детская комнатка у них есть: в театре полицмейстерская курилка, у Кюба несколько зал, и то только по воскресеньям в свободные дни. По правде сказать, ведь это уж не такие большие запросы.

«Это уж не так плохо», — как говорил сановник.

Я после этого разговора почувствовал большое облегчение и прояснение. До этого я слишком трагично смотрел на балетоманов.

Они гораздо были опаснее и вреднее, когда заняты были не балетом, а делами государственными, что впоследствии и доказали.

Во всяком благоустроенном государстве всем деловым людям должно быть свое место, и, конечно, уже без всякого сомнения, балетоманам место при балете: как-никак, они больше имеют общего с балетом, чем с другими важными государственными делами, и директору театра волей-неволей с этим злом надо считаться — но не очень серьезно, — что я с этого времени и стал делать.
Протестом, вылившимся в форму скандала на первом представлении «Волшебного зеркала», петербургские балетоманы закончили свою борьбу против всех художественных новшеств, вводимых дирекцией за последние пять лет.

Балетоманы, несмотря на все свое влияние и силу, не смогли остановить движения вперед художественной стороны балета.

Новейшая музыка А. Корещенко, Н. Черепнина, А. Щербачева, новые декорации целого ряда выдающихся художников — К. Коровина, А. Головина, А. Бенуа, Л. Бакста и других, новые балетмейстеры, как А. Горский, М. Фокин и другие, понемногу стали завоевывать симпатии и интерес большой публики и новых поклонников балета, новых абонентов и такой публики, которая в прежнее время балетов не посещала, считая это делом исключительно любителей балета. Новая же публика в рядах своих имела и таких, которые особенно интересовались {449} не одним исключительно балетом, а просто красивым художественным зрелищем, в котором, помимо танцев, важную роль играют и музыка, и декорации, и костюмы.

Среди этой публики тип прежнего балетомана — балетомана восьмидесятых и девяностых годов — уже не вырабатывался.

Ряды балетоманов стали редеть, и они стали терять понемногу и вес и силу.

Да и в самих рядах их стал обнаруживаться раскол — особенно при появлении новых постановок балетмейстера Фокина.

Раскол этот обнаружился и в самой балетной труппе, с женским элементом которой близко связаны были сердца балетоманов.

Старый балет дал трещину. Меньший кусок откололся с заядлыми, неисправимыми рутинерами, старыми балетоманами, совершенно не способными ни слушать, ни воспринимать более серьезную музыку, новую декоративную живопись и костюмы и новейшую постановку новых балетмейстеров.

Другая часть балетоманов пошла на компромисс и, допуская некоторые новшества, отстаивала еще и старое; эти последние балетоманы, более молодые, боялись прослыть за отсталых и профанов, будто бы не способных понять хорошую музыку и живопись, которую понимает другая, просвещенная публика и даже балетные артистки, близкие им.

Но все же борьба против нового после представления «Волшебного зеркала» совсем не прекращалась. Прекратилась борьба с художественной стороной балета, — продолжалась же борьба с административной частью. Эта последняя, ничего не имея общего ни с постановками балета, ни с танцами, ни с музыкой, ни с декорацией, достигла своего апогея с назначением чиновника дирекции А. Д. Крупенского наблюдающим за балетом вообще, а за балетной труппой в особенности. Это было в 1903 году.

13 января 1904 года эта борьба балетоманов достигла своего апогея и балетоманами была также проиграна, ибо после ряда скандалов, газетных статей, кошачьих концертов, устраиваемых Крупенскому, вплоть до вызова его одним из балетоманов на дуэль — балетная труппа, узнав о намерении этого последнего отказаться от заведования балетом, поднесла ему адрес. Адрес был подписан почти всей труппой, за исключением лишь некоторых артисток — балетоманских дам, находившихся под влиянием своих высокопоставленных патронов.

Предполагалось адрес, при овации, поднести Крупенскому на сцене, но, ввиду того что Крупенский от овации счел нужным уклониться, адрес был доставлен представителем труппы, {450} солистом П. А. Гердтом, на квартиру Крупенского. Кроме того, некоторые члены режиссерского управления (А. В. Ширяев и Н. Г. Сергеев) заявили, что, если Крупенский уйдет, они не останутся в числе лиц упомянутого управления.

Для влияния петербургских балетоманов это был второй большой удар. Они, выставлявшие себя защитниками, влиятельными покровителями знаменитого петербургского балета, вдруг оказались не признанными даже труппой.

Какая же после этого могла продолжаться борьба и чего достигнуть!

Высшее начальство поддержало дирекцию в ее стремлении к обновлению балета с художественной точки зрения; балетная труппа поддержала дирекцию в ее стремлении к административным переменам; публика рвала места в театрах при балетных представлениях.

Кто же остался на стороне настоящих балетоманов? Лишь незначительная часть мелкой прессы. С этим далеко не уедешь!

Окончательно балетоманы капитулировать не решились, — свою позицию шаг за шагом отстаивали, но шаг за шагом и теряли, и притом бесповоротно. Борьба эта стала мелкой, жалкой, а главное, смешной и скучной.

Настал 1905 год — генеральная репетиция революции. Полная переоценка всех ценностей, — особенно штатских и военных генералов и важных лиц. Не избегли этой переоценки и знаменитые балетоманы, эти бывшие жуиры и повелители балета.

Потом, казалось, опять кое-что стало возвращаться к старому, но вяло, робко — а тут, через несколько лет, новый удар авторитету старых балетоманов: демонстрация в Европе антрепризой С. Дягилева всех российских театральных новшеств, включая и балет, и общее европейское признание успеха русского оперного и балетного театра, столь неодобряемого в его настоящем виде старыми балетоманами.

Балетоманам, видимо, пришел конец…

Все на этой планете превратно, и все старое кончается, чтобы уступить место новому.

Звезда могущества балетоманов, как парижских, так спустя шестьдесят лет петербургских, закатилась, и о их жизни, веселье, обычаях, ужинах у Кюба, курилке в полицмейстерской можно будет читать лишь в мемуарах.

А можно сказать — была игра!..

… «Wein, Weib und Tanzen»…

1 ... 50 51 52 53 54 55 56 57 58

	Дорогие читатели! Мы предлагаем Вашему вниманию два фрагмента воспоминаний... Эти воспоминания в настоящее время готовятся к печати в издательстве «Бизнес-Информ». Я имею счастье вот уже более десяти лет тесно...		Iii. История государственного управления в России и СССР Одним из важнейших направлений своей деятельности – создание в России народного представительства, парламента – определили создаваемые...
	Тезисы и доклады ив ран г. Москва 2014 Массов Александр Яковлевич... «Российская консульская служба в Австралии 1857-1917 гг.» (К выходу в свет сборника документов из Архива внешней политики Российской...		Книга «Воспоминания о жизни после жизни» известного гипнотерапевта... Воспоминания о жизни после жизни. Жизнь между жизнями. История личностной трансформации. Автор Майкл Ньютон. 2010г. 336 стр. Isbn...
	Собрание сочинений Книга 5 Воспоминания и размышления о настоящем и будущем удк 821. 161 31 Собрание сочинений. Книга Воспоминания и размышления о настоящем и будущем. – М		Стихотворения (1912-1917)
	После того как я был избран на пост Президента России, несколько... Президента России, несколько крупных издательств обратились ко мне с просьбой продолжить воспоминания. Я всегда считал, что действующий...		Повседневная жизнь театральной богемы серебряного века: Кабаре и... Тихвинская Л. И. Повседневная жизнь театральной богемы серебряного века: Кабаре и театр миниатюр в России: 1908 – 1917. М.: Молодая...
	Московский Художественный театр Эфрос Н. Е. Московский Художественный театр: 1898 – 1923 / Под литерат и худож ред. А. М. Бродского. М.; Пг.: Государственное издательство,...		Неопубликованные воспоминания и рукописи Д. 2657-с [Дело вчк и Смоленской губернской чк о «принадлежности к партии кадетов», 1919—1920]

Воспоминания 1898 1917

Похожие: