Книга известного французского социолога и философа Жана Бодрийяра (р. 1929) посвящена проблемам «общества потребления»

93 уравнительность, и его конкретной социальной логикой, основанной на структурной дифференциации, - это логическое противоречие лежит в основе глобальной стратегии. И еще раз укажем в заключение на главную иллюзию, на карди­нальную мифологию этого фальшивого общества изобилия: оно ве­рит в то, что распределение может осуществиться в соответствии с идеалистической схемой «сообщающихся сосудов». Приток благ и продуктов не уравнивается наподобие уровня морей. Социальная инерция, в противоположность природной инерции, ведет к состоя­нию разрыва, диспаритета и привилегии. Рост - не демократия. Изо­билие выполняет функцию различения. Как бы оно могло быть его коррективом? Палеолит, или Первое общество изобилия Нужно отказаться от сформировавшейся идеи о том, что у нас есть общество изобилия, общество, в котором все материальные (и культурные) потребности достаточно удовлетворены, ибо эта идея абстрагируется от всякой социальной логики. И нужно снова присо­единиться к идее, развитой Маршаллом Салинсом* в его статье о первом обществе изобилия1. По Салинсу, именно охотники-собиратели (примитивные коче­вые племена Австралии, Калахарии и т. п.) знали настоящее изоби­лие, несмотря на их абсолютную «бедность». Примитивные народы не имеют ничего в собственности, они не одержимы предметами, которые они периодически бросают, чтобы тс не мешали их пере­движению. Они не имеют никакого производства, никакого труда; они охотятся и собирают, можно бы сказать, на «отдыхе» и делят все между собой. Их изобилие всеобъемлюще: они потребляют все сра­зу, у них нет экономического подсчета, нет запасов. Охотник-собира­тель не имеет ничего от Homo Economicus буржуазного изобретения. Он не знает основ политической экономии. Он даже никогда не ис- ' «Les temps modernes», октябрь 1968 г. Согласно Салинсу именно в наших индустриальных и продуктивистских обществах, в противовес некоторым примитивным обществам, господствует нехватка в силу навязчивой идеи о нехватке, характерной для рыночной экономики. Чем больше производится, тем больше становится ясной в самой области изобилия непреодолимая удаленность конечной границы, каковой могло бы быть изобилие, определяемое как равновесие человеческого производства и человеческих целей. Так как то, что удовлетворяется в обществе роста и все более удовлетворяется в той мере, в какой растет производительность, это потребности самой системы производства, а не «потребности» человека, на непризнании которых покоится вся система, то должно быть ясно, что изобилие неопределенно отступает, а еще точнее - оно бесповоротно отброшено в пользу организованного царства нехватки (структурной нищеты). 94 пользует всей человеческой энергии, природных ресурсов, эффек­тивных экономических возможностей. Он верит - и именно это от­личает его экономическую систему - в богатство природных ресур­сов, тогда как наша система отмечена (все более и более по мере технического усовершенствования) отчаянием перед лицом недоста­точности человеческих средств, глубокой и катастрофической тос­кой, которая является глубинным результатом рыночной экономики и всеобщей конкуренции. Коллективные «непредусмотрительность» и «расточитель­ность», характерные для примитивных обществ, являются знаком реального изобилия. У нас есть только знаки изобилия. Мы видим при наличии гигантского производственного аппарата знаки бедно-^ сти и нищеты. Но бедность, говорит Салинс, не состоит ни в малом количестве благ, ни просто в соотношении между целями и сред­ствами; она является прежде всего отношением между людьми. В конечном счете именно на прозрачности и взаимности социальных отношений основывается «вера» примитивных народов; от этого зависит то, что они живут в изобилии даже в ситуации голода. Факт, что никакая, какой бы она ни была, монополизация природы, зем­ли, инструментов или продуктов «труда» не существует там, чтобы блокировать обмены и основать нехватку. Нет накопления, которое всегда является источником власти. В условиях экономики дара и символического обмена достаточно небольшого и всегда ограни­ченного количества благ, чтобы создать общее богатство, так как они постоянно переходят от одних к другим. Богатство основано не на вещах, а на конкретном обмене между личностями. Оно поэтому без1ранично, так как цикл обменов бесконечен даже между ограни­ченным числом индивидов; каждый момент цикла обмена добавля­ет нечто к ценности обмениваемого предмета. Именно эту конкрет­ную и основанную на взаимных отношениях людей диалектику богатства мы находим вновь в перевернутом виде в образе диалек­тики бедности и безграничной потребности в процессе конкурен­ции и дифференциации, характерных для наших цивилизованных и индустриальных обществ. Там, в первобытном обмене, каждое от­ношение добавляет нечто к социальному богатству; в наших «диф­ференцированных» обществах каждое социальное отношение до­бавляет некую индивидуальную нехватку, так как всякая вещь находится в чьем-то владении и закрыта для обладания других (в первобытном обмене она приобретает ценность в самом отноше­нии с другими). Не будет поэтому парадоксом сказать, что в наших «изобиль­ных» обществах изобилие утрачено и что его нельзя восстановить никаким приростом производительности, изобретением новых про­изводительных сил. Так как структурный характер изобилия и бо- 95 гатства коренится в социальной организации, то только полная пе­ремена социальной организации и социальных отношений могла бы положить им начало. Вернемся ли мы когда-нибудь к изобилию за пределами рыночной экономики? Вместо изобилия мы имеем «потребление», форсируемое до бесконечности, родную сестру бед­ности. Именно социальная логика заставляет признать наличие у примитивных народов «первого» (и единственного) общества изо­билия. Именно наша социальная логика обрекает нас на роскош­ную и зрелищную нищету. К ТЕОРИИ ПОТРЕБЛЕНИЯ Анализ homo economicus Есть сказка: «Жил некогда бедный человек. После многих при­ключений и длительного путешествия с помощью экономической науки он встретил общество изобилия. Они поженились и имели много потребностей». «Привлекательность Homo Economicus, - го­ворил А. Н. Уайтхед, - была в том, что мы точно знали, чего он искал». Это человеческое ископаемое золотого века, рожденное в современную эру счастливого соединения человеческой природы и прав человека, было наделено мощной формальной рационально­стью, которая его заставляла: искать без тени колебания свое собственное счастье; отдавать предпочтение вещам, которые дали бы ему максимум удовольствий. Всякое размышление о потреблении, является ли оно размыш­лением профана или ученого, строится в такой последовательнос­ти, что напоминает мифологический ритм сказки: некий человек «наделен» потребностями, которые его «толкают» к объекту, «даю­щему» ему удовлетворение. Так как человек никогда не бывает удов­летворен (впрочем, его в этом упрекают), то та же самая история начинается снова и снова с ушедшей в прошлое очевидностью ста­рых сказок. У некоторых авторов чувствуется растерянность: «Потребности являются наиболее упорным неизвестным среди всех неизвестных, которыми занимается экономическая наука» (Кнайт). Но сомнение не мешает тому, что молитва о потребностях верно повторяется все­ми сторонниками антропологических дисциплин, от Маркса до Гэл-брейта, от Робинзона Крузо до Шомбара-де-Лов*. Экономисты мыс­лят о потребности в рамках «полезности»: они говорят о желании определенного блага с целью потребления, то есть разрушения его полезности. Потребность тем самым определяется имеющимися в наличии благами, а предпочтения вырабатываются в зависимости от различных продуктов, предлагаемых на рынке: основа всего - пла­тежеспособный спрос. Для психологов потребность связана с «мо­тивацией», эта теория несколько более сложная, она имеет в виду не столько человека «object-oriented»1, сколько человека «instinct-oriented»2, потребность оказывается вроде плохо определенной пред-существующей необходимости. Для социологов и психосоциологов, которые приходят в беге последними, существует нечто «социокуль­турное». Они не ставят под сомнение ни антропологический посту­лат об индивидуальном существе, наделенном потребностями и стре­мящемся по природе к их удовлетворению, ни того, что потребитель является свободным существом, сознательным и знающим то, чего он хочет (социологи не доверяют «глубоким мотивациям»), но на ос­нове этого идеалистического постулата они допускают, что существу­ет «социальная динамика» потребностей. Они обращаются к модели соответствия и конкуренции («Keep up with the Joneses»)3, извлечен­ной из контекста группы или больших «культурных моделей», кото­рые имеют связь с обществом в целом или с историей. Можно выделить в основном три позиции. С точки зрения Маршалла, потребности взаимозависимы и раци­ональны. С точки зрения Гэлбрейта (мы к ней вернемся), выбор определя­ется убеждением. С точки зрения Гервази (и других), потребности взаимозависимы и проистекают из обучения (скорее из обучения, чем из рациональ­ного расчета). Гервази: «Выбор не является случайным фактом, он социально контролируется и отражает культурную модель, в рамках которой он осуществляется. Ведь производят и потребляют не любые блага: они должны иметь некоторое значение в существующей системе ценнос­тей». Сказанное ведет к пониманию потребления в рамках интегра­ции: «Целью экономики является не максимизация производства для индивида, а максимизация производства в связи с общественной сис­темой ценностей» (Парсонс*). Дезенберри позже сказал в том же смысле, что существует в основе единственный выбор - вариация благ в зависимости от положения индивида на иерархической лест­нице. В конечном счете именно различие выборов в разных обще­ствах и их сходство внутри одного и того же общества заставляет нас рассматривать поведение потребителя как социальный феномен. Просматривается ощутимая разница с экономистами: «рациональ- 1 ориентированного на предмет (англ.). - Пер. 2 человека, «ведомою инстинктом)) (англ.). - Пер. 3 «Не позволяй Джонам обгонять себя» (англ.). - Пер. 96 97 ный» выбор последних стал выбором конформистским, выбором, соответствующим ценностям группы. Потребности, таким образом, ориентированы не столько на предметы, сколько на ценности, и их удовлетворение имеет прежде всего смысл присоединения к этим ценностям. Фундаментальный бессознательный, автоматический выбор потребителя состоит в принятии стиля жизни особого обще­ства (значит, это больше не выбор! - тем самым опровергается тео­рия автономии и суверенности потребителя). Такая социология достигает кульминации в понятии «standard package»1, определяемом Рисменом как совокупность благ и услуг, доступных среднему американцу. В своем постоянном увеличении в соответствии с уровнем национальной жизни эта совокупность яв­ляется идеальным минимумом статистического типа, соответствую­щей моделью средних классов. Преодоленная одними, составляю­щая мечту для других, она является идеей, в которой резюмируется американский way of life2. Здесь «standard package» обозначает не столько материальность благ (телевизор, ванна, автомобиль и т. д.), сколько идеал соответствия. Вся эта социология вовсе не продвигает нас вперед. Помимо того факта, что понятие соответствия всегда скрывает только огромную тавтологию (здесь средний американец определен через понятие «standard package», которое само определяется через среднюю ста­тистическую величину потребленных благ; или, если подходить со­циологически: такой-то индивид составляет часть такой-то группы, потому что он потребляет такие-то блага, и он потребляет такие-то блага, потому что он принадлежит к такой-то группе); постулат фор­мальной рациональности, который мы встречали действующим у экономистов при истолковании отношения индивида к вещам, здесь просто перенесен на отношение индивида к группе. Соответствие и удовлетворение оказываются близкими понятиями: в них предпола­гается одна и та же адекватность либо субъекта вещам, либо субъек­та группе, которые рассматриваются отдельно друг от друга в со­ответствии с логическим принципом эквивалентности. Понятия «потребности» и «нормы» оказываются выражением этой чудесной адекватности. 1 «стандартный набор» (англ.). - Пер. 2 «Образ жизни». В исследовании, проведенном Selection du Reader's Digest {Андре Пьятъе. Структуры и перспективы европейского потребления), вырабо­ тано другое представление, отличное от представления об огромном среднем классе, о котором говорят социологи, имея в виду США, и ориентированное на меньшинство, потребительскую элиту (группу «А»), служащую моделью для г большинства, еще не располагающего соответствующим роскошным набором ; (спортивный автомобиль, стереосистема, вторичная резиденция), без которого : нет европейца, достойного этого имени. 98 Между понятием «полезности» у экономистов и принципом «со­ответствия» у социологов существует то же самое различие, которое Гэлбрейт установил между формами поведения, ориентированными на прибыль, денежную мотивацию, характерную для «традиционной» капиталистической системы, и специфическим поведением иденти­фикации и адаптации, характерным для эры организации и техност-руктуры. Основной вопрос, который возникает как у психосоциоло­гов «соответствия», так и у Гэлбрейта и который не появляется (и резонно) у экономистов, считающих потребителя индивидом, иде­ально свободным в своих окончательных рациональных расчетах, -это вопрос об обусловленности потребностей. Начиная с «Тайного убеждения» Паккарда* и «Стратегии жела­ния» Дихтера** (и еще некоторых других работ), тема обусловлен­ности потребностей (особенно рекламой) стала любимой темой раз­мышлений об обществе потребления. Прославление изобилия и глубокое сетование по поводу «искусственных» или «отчужденных» потребностей питают массовую культуру и даже научную идеоло­гию по этому вопросу. Указанная тема вообще имеет корни в старой моральной и социальной философии гуманистической традиции. У Гэлбрейта она основывается на более строгой экономической и политической рефлексии. Мы коснемся последней, отправляясь от его двух книг: «Эра изобилия» и «Новый индустриальный порядок». Резюмируя кратко, скажем, что основной проблемой современ­ного капитализма больше не является противоречие между «макси­мизацией прибыли» и «рационализацией производства» (уровень предпринимателя); ею является противоречие между потенциально бесконечной производительностью (уровень техноструктуры) и не­обходимостью сбыта продуктов. На этой фазе для системы стано­вится жизненно необходимым контролировать не только аппарат про­изводства, но и потребительский спрос, не только цены, но и то, что будет запрошено по этим ценам. Общим итогом, достигаемым то ли посредством мер, предшествующих самому акту производства (зон-дажи, исследования рынка), то ли посредством мер, следующих за производством (реклама, маркетинг, упаковка), является «изы покупателя власти решать (покупатель ее не контролирует)!; целью передачи ее предприятию, где ею можно манипулировать». Говоря в более общем плане: «Адаптация поведения индивида к рынку и адап­тация социальных позиций вообще к потребностям производителя и к целям техноструктуры является, таким образом, естественной ха­рактеристикой системы (лучше было бы сказать: ее логической ха­рактеристикой). Ее значение растет вместе с развитием индустри­альной системы». Именно это Гэлбрейт называет «перевернутой последовательностью» в противовес «классической последователь­ности», где инициатива предполагалась принадлежащей потребите- 99 лю и влияла через рынок на производственные предприятия. Здесь, напротив, именно производственное предприятие контролирует по­ведение на рынке, управляет социальными позициями и потребнос­тями и моделирует их. Это ведет, по крайней мере в тенденции, к тотальной диктатуре производственной системы. «Перевернутая последовательность» разрушает - по крайней мере, она имеет такое критическое значение - фундаментальный миф классического происхождения, состоящий в том, что в экономичес­кой системе именно индивиду принадлежит власть. Акцент, сделан­ный на власти индивида, во многом способствовал санкционирова­нию организации: все расстройства, недостатки, внутренние противоречия производственной системы были оправданы, если они расширяли область суверенности потребителя. И наоборот, ясно, что весь экономический и психосоциологический аппарат исследований рынка, мотиваций и т. д., с помощью которого пытаются стимулиро­вать на рынке реальный спрос, глубинные потребности потребителя, весь этот аппарат существует с единственной целью воздействовать на спрос в целях сбыта и в то же время так замаскировать этот про­цесс, чтобы создавалось противоположное впечатление. «Человек стал объектом науки о человеке только начиная с того момента, как автомобили стало труднее продавать, чем создавать». Таким образом, Гэлбрейт постоянно разоблачает перенапряжение спроса с помощью «искусственных ускорителей», приведенных в дей­ствие техно структурой в ее империалистической экспансии и делаю­щих невозможной всякую стабилизацию спроса1. Доход, престижная покупка и сверхтруд образуют порочный и безумный круг, дьявольс­кий круг потребления, основанный на экзальтации так называемых «психологических» потребностей, которые отличаются от «физиоло­гических» потребностей тем, что они основываются, видимо, на «про­извольном доходе» и на свободе выбора и поэтому поддаются манипу­ляции. Реклама играет здесь, очевидно, главную роль (другая идея, ставшая общепринятой). Она кажется связанной с потребностями ин­дивида и с благами. Фактически, говорит Гэлбрейт, она согласована с индустриальной системой: «Она, кажется, придает такое значение бла­гам только для того, чтобы придать значение системе; она также под­держивает значение и престиж технострукгуры с общественной точки зрения». С ее помощью именно система перехватывает в свою пользу общественные цели и предлагает свои собственные цели в качестве общественных: «То, что хорошо для Дженерал Моторс...» Еще раз следует сказать, что можно согласиться с Гэлбрейтом (и другими): свобода и суверенность потребителя являются только ми­стификацией. Эта хорошо поддерживаемая (прежде всего экономис- 13 этом проявляется «антикоагулентное» действие рекламы (Эльгози). тами) мистика индивидуального удовлетворения и индивидуального выбора, где высшего выражения достигает вся цивилизация «свобо­ды», является даже идеологией индустриальной системы, оправды­вающей произвол и все коллективные недостатки: грязь, заражение окружающей среды, декультурацию; фактически потребитель ока­зывается независимым в джунглях мерзости, где ему предлагают свободу выбора. Перевернутая последовательность (то есть система потребления) дополняет, таким образом, идеологически электораль­ную систему и принимает от нее эстафету. Дрогстор и кабина для голосования, геометрические места индивидуальной свободы, явля­ются также двумя сосцами системы. Мы долго излагали этот анализ «техноструктурной» обусловлен­ности потребностей и потребления, потому что он сегодня является всемогущим; он порождает тематизированное разными способами в псевдофилософии «отчуждения» такое коллективное представление, которое само составляет часть потребления. Но этот анализ вызыва­ет крупные возражения, которые вновь отсылают к его идеалисти­ческим антропологическим постулатам. Для Гэлбрейта потребности индивида поддаются стабилизации. В природе человека имеется не­кий экономический принцип, который при отсутствии «искусствен­ных ускорителей» может заставить его положить предел своим це­лям, потребностям, так же как и своим усилиям. Короче говоря, тенденция не к максимальному, а к «гармоничному» удовлетворе­нию, уравновешенному в индивидуальном плане, должна была бы помочь человеку избежать вышеописанного порочного круга сверх­многочисленных удовлетворений и соединиться со столь же гармо­ничной общественной организацией коллективных потребностей. Все это, однако, совершенно утопично. 1. Что касается принципа «подлинных» или «искусственных» удовлетворений, то Гэлбрейт восстает против «специфического» рас­суждения экономистов: «Ничто не доказывает, что расточительная женщина получает от нового платья такое же удовольствие, какое получает голодный рабочий от гамбургера, но ничто не доказывает и обратного. Поэтому ее желание должно быть поставлено на один Уровень с желанием голодного». «Абсурд», - заявляет Гэлбрейт. Од­нако не совсем (и здесь классические экономисты почти правы по сравнению с ним - просто для того, чтобы обрисовать эту эквивалент­ность, они становятся на уровень платежеспособного спроса: они Уклоняются, таким образом, от всех проблем). Тем не менее, если смотреть с точки зрения собственного удовольствия потребителя, ничто не позволяет прочертить граншгу «искусственного». Наслаж­дение телевизором или вторичной резиденцией переживается как «настоящая» свобода; никто не переживает это как «отчуждение», только интеллектуал может это сказать из глубины своего морализи- 100 101 рующего идеализма, но это всего-навсего характеризует его как от­чужденного моралиста. Об «экономическом принципе» Гэлбрейт говорит: «То, что называют экономическим развитием, состоит во многом в изобре­ тении стратегии, которая позволяет победить тенденцию людей ог­ раничивать свои цели в плане доходов, а значит, и свои усилия». И он приводит пример филиппинских рабочих в Калифорнии: «Груз долгов в соединении с соперничеством в отношении одежды вско­ ре превратили эту счастливую и беспечную расу в современную рабочую силу». Так же обстоит дело и со всеми слаборазвитыми странами, где появление западных гаджетов составляет наилучший козырь экономического стимулирования. Эта теория, которую можно назвать теорией «стресса» или экономической дрессировки в по­ треблении, связанной с увеличением темпов роста, привлекатель­ на. Она выявляет принудительную аккультурацию в процессах по­ требления как логическое следствие эволюции индустриальной системы, свойственной ей дрессировки рабочего в отношении жес­ тов и времени труда в процессах индустриального производства на­ чиная с XIX в.1 При этом следовало бы объяснить, почему потреби­ тели «попадаются» на удочку, почему они уязвимы для этой стратегии. Очень легко отсюда апеллировать к «счастливой и бес­ печной» природе и возложить механически ответственность на си­ стему. В беспечности существует не больше «естественной» тен­ денции, чем в ускорении ритма. Гэлбрейт не видит - и это вынуждает его рассматривать индивидов как чисто пассивные жертвы систе­ мы - всю социальную логику дифференциации, процессы, отлича­ ющие класс или касту, процессы, фундаментальные для социаль­ ной структуры, которые в полной мере действуют в демократическом обществе. Короче говоря, у него полностью отсутствует именно социология различия, статуса и т. д., в зависимости от которой все потребности реорганизуются в соответствии с объективным соци­ альным спросом на знаки и отличия и которая трактует потребле­ ние не как функцию индивидуального «гармоничного» удовлетво­ рения (поддающегося, следовательно, ограничению согласно идеальным нормам «природы»), а как безграничную социальную деятельность. Мы вернемся к этому пункту в дальнейшем. «Потребности суть в действительности плод производства», - заявляет Гэлбрейт, не понимая, до какой степени это удачно сказа­ но. Ведь этот тезис, хотя и имеет ясный и демистифицирующий ха­ рактер в том смысле, как он его понимает, является только более тонкой версией теории о естественной «подлинности» некоторых потребностей и о колдовстве «искусственного». Гэлбрейт хочет ска- См. вслед за этим «Потребление как порождение производительных сил». зать, что без продуктивистской системы большого числа потребно­стей не существовало бы. Он считает, что, производя подобные блага или услуги, предприятия производят в то же время все средства внушения, способные заставить принять их, и тем самым «произ­водят» в основе соответствующие им потребности. Но здесь суще­ствует серьезный рсихологический пробел. Потребности тут зара­нее строго определены в своей ориентации на конкретные предметы. Существует потребность только в том или ином пред­мете, и психология потребителя оказывается в сущности только витриной или каталогом. Понятно поэтому, что, приняв этот упро­щенный взгляд на человека, можно в результате прийти только к такой психологической деформации: эмпирические потребности суть зеркальные отражения эмпирических объектов. Однако на этом уровне тезис об обусловленности оказывается ложным. Известно, как потребители сопротивляются подобному точному предписанию, как они разыгрывают свои «потребности» на клавиатуре предме­тов, насколько реклама не всемогуща и иногда порождает противо­положные реакции, какие замены одного предмета на другой осу­ществляются в зависимости от той же самой «потребности» и т. д. Короче говоря, на эмпирическом уровне всякая сложная стратегия психологического или социологического типа может воспрепятство­вать стратегии производства. Истина заключается не в том, что «потребности являются пло­дом производства», а в том, что система потребностей составляет продукт системы производства. Это совсем другое дело. Мы пони­маем под системой потребностей не то, что потребности произво­дятся одна за другой в связи с соответствующими объектами, а то, что они производятся как потребительская сила, как глобальная на­личность в более общих рамках производительных сил. Именно в этом смысле можно говорить, что техноструктура увеличивает свою империю. Система производства не получает в свое распоряжение систему наслаждения (собственно говоря, это не имеет смысла). Она отрицает систему наслаждения и заменяет ее собой, реорганизуя все в систему производительных сил. Можно проследить в ходе ис­тории индустриальной системы эту генеалогию потребления. Система производства создает техническую систему, коренным образом отличную от традиционного орудия. Она создает капитал, рационализированную производительную силу, систему инвестиций и рационального обращения, коренным образом отличную от «богатства» и прежних способов обмена. Она создает наемную рабочую силу, абстрактную производи­ тельную силу, систематизированную и коренным образом отличную от тех сил, которые ранее осуществляли конкретный труд, традици­ онную «работу». 102 103 4. Она создает и потребности, систему потребностей, спрос, про­изводительную силу как рационализированное, интегрированное, контролируемое целое, дополнительное в отношении трех других, включенное в процесс общего контроля производительных сил и производства. Потребности в качестве системы коренным образом отличны от наслаждения и удовлетворения. Они производятся как элемент системы, а не как отношение индивида к объекту потреб­ления (точно так же рабочая сила не имеет больше ничего общего с отношением рабочего к продукту его труда, а меновая стоимость не имеет больше ничего общего с конкретным и личным обменом, и товар - с реальными благами и т. д.). Вот чего не видит ГэлбреЙт, а с ним все сторонники идеи «от­чуждения» потребления, которые упорствуют в доказательстве того, что отношение человека к объектам потребления и к самому себе является фальсифицированным, мистифицированным, поддающим­ся манипуляции и потребляющим и этот миф, и объекты, потому что, исходя из вечного постулата о свободном и сознательном субъек­те (чтобы иметь возможность заставить его возникнуть в конце ис­тории как happy end1), они могут только вменять все дисфункции, которые они обнаруживают, в вину дьявольской силе - здесь тех-ноструктуре, вооруженной рекламой, отделами информации и иссле­дованиями мотивации. Мысль магическая, если она вообще есть. Они не видят, что потребности, взятые одна за другой, - это ничто, что существует только система потребностей или. скорее, потребности существуют только как более развитая форма рациональной систе­матизации производительных сил на индивидуальном уровне, где «потребление» становится логическим и необходимым стимулом про­изводствам— Это может прояснить некоторое число необъяснимых тайн на­шим благоговейным сторонникам «отчуждения». Они оплакива­ют, например, тот факт, что в эру изобилия сохранилась пуритан­ская этика, что современная ментальность наслаждения не заме­нила прежнее моральное и саморепрессивное мальтузианство. Вся «Стратегия желания» Дихтера имеет, таким образом, целью по­вернуть и разрушить «снизу» старые ментальные структуры. И правда: не было революции нравов, пуританская идеология была все время необходима. При анализе отдыха мы покажем, как она пропитывает все по видимости гедонистические акты. Можно ут­верждать, что пуританская этика с присущим ей стремлением к высшему, к преодолению и подавлению (моралью, одним словом) неотступно преследует потребление и потребности. Именно она придает им внутренний импульс и определяет их навязчивый и счастливый конец (англ.). Пер. безграничный характер. И сама пуританская идеология заново ак­тивизируется процессом потребления: именно это, как известно, делает из потребления мощный фактор интеграции и социального контроля. Однако все это остается парадоксальным и необъясни­мым, если рассуждать в плане потребления и наслаждения. Напро­тив, все объясняется, если согласиться, что потребности и потреб­ление фактически являются организованным расширением произ­водительных сил: ничего нет тогда удивительного в том, что они "также зависят от продуктивистской и пуританской этики, которая была господствующей моралью индустриальной эры. Распростра­нившаяся интеграция «частного», принадлежащего к индивидуаль­ному уровню («потребности», чувства, стремления, импульсы), в область производительных сил может только сопровождаться на этом уровне общим распространением схем репрессии, сублима­ции, концентрации, систематизации, рационализации (и понятно, «отчуждения»), которые в течение веков, но особенно с XIX в., уп­равляли созданием индустриальной системы.

Похожие:

	Борис Юльевич Кагарлицкий Марксизм: не рекомендовано для обучения Книга известного социолога и политолога Бориса Кагарлицкого актуальная попытка определить место марксизма в современной общественной...		Книга известного американского социолога Питера Людвига Бергера является... Подобный подход позволяет автору весьма нетривиально взглянуть даже на традиционные темы социологии, такие как
	Книга, которая расходится быстрее всех книг в мире Представляем читателям перевод книги известного американского специалиста Д. Карнеги (1888 1955)		Институт конфуция в бгпу центр по сохранению историко-культурного наследия амурской области Конференция посвящена актуальным проблемам развития и взаимодействия Российской Федерации и Китайской Народной Республики на современном...
	Книга не оставит равнодушными тех, кому интересны философия, буддизм... Книга представляет письма известного буддолога и религиозного деятеля Б. Д. Дандарона (1914-1974) к Наталии Юрьевне Ковригиной (в...		Указатель сокращений Книга посвящена вопросам прекращения трудового договора по основаниям, не вошедшим в ранее выпущенные авторами в настоящей серии...
	В. Д. Москаленко Книги посвящена психологии зависимости от психоактивных... Книга предназначена для широкого круга читателей, а также для психологов, психотерапевтов, наркологов, социальных работников и других...		В. Д. Москаленко Книги посвящена психологии зависимости от психоактивных... Книга предназначена для широкого круга читателей, а также для психологов, психотерапевтов, наркологов, социальных работников и других...
	В. Д. Москаленко Книги посвящена психологии зависимости от психоактивных... Книга предназначена для широкого круга читателей, а также для психологов, психотерапевтов, наркологов, социальных работников и других...		Книга известного швейцарского ученого А. Боннара уникальное по глубине... Греческая цивилизация. Т. I. От Илиады до Парфенона / Пер с франц. О. В. Волкова; Предисл проф. В. И. Авдиева. — М.: Искусство, 1992...