«Октябрь 1917: смысл и значение» Материалы круглого стола в Горбачев-Фонде 30 октября 1997 г
Скачать 2.07 Mb.
|
Левин М.Л. (США) *Эволюция революцииСлишком часто говорят, что революцию «кто-то сделал». Это – глубокая ошибка. Революции не делались, они случались – и только после этого на сцену выходили разного типа участники и актеры. 1905 или 1917 годы могут это легко проиллюстрировать. Нас, естественно, интересует и международное влияние Октября. А явления эти должны быть изучаемы в контексте: цепь причин внутренних дополняется и переплетается с факторами международными – и это почти закон. Напомню – тем более что разговор идет об идее такой, как «социализм», – что идеи заимствуются. Это явление международное, так же, как и русское. Часто говорилось, что это делает только интеллигенция и ее поэтому обвиняли в антинациональном поведении. А реалии совсем другие. Заимствовали у Запада (мы здесь только о Западе будем говорить для краткости, «Восток» оставим) не только интеллигенты, но и цари, и бюрократы, и банкиры, и левые, и правые. Так что этим «правым» можно сказать, что заимствование этого типа есть национально-русское, хотя и не только русское явление. Русским же феноменом является проблема того, как эти идеи переводились на русскую почву и какие последовали результаты. И тут картина довольно сложная и довольно известная, от Петра и до Сталина. Но никакого закона о том, что заимствование обязательно обернется углублением гнета, нет и быть не может. Внутренние и внешние влияния переплетаются иногда причудливо также и в жизни личностей, которые нас интересуют. Ленин, например, был не только продуктом России и, скажем, народнических влияний. На него большое влияние произвела Германия, особенно ее социал-демократия. Особым примером сочетания внутренних и внешних влияний является, например, ключевое понятие отсталости страны. Отсталость – феномен внутренний, но задается ведь он извне – уровнем развития за границей. На этом фоне парадоксально явление обратное – т.е. тот отклик и влияние, которые получили в мире революционные происшествия в России, скажем, с 1917 до 1921 года. Тут явно отсталая страна задавала тон и подавала пример (так казалось) именно развитым странам. Это было связано с тем, что послевоенный Запад сам находился в состоянии не только экономического кризиса, но и кризиса легитимности. После той бойни, никому не нужной, в которую ввязались крупные империи, трудно было объяснить их политику, и критикам капитализма легко было доказывать банкротство этой системы. Параллельный феномен случился и в 30-е годы, когда капиталистические страны вступили в глубокий кризис, в то время как Советский Союз развернул сенсационное для тех лет индустриальное и культурное строительство. Иначе выглядели дела, когда на Западе они шли более удачно, а в СССР – наоборот. Во всяком случае, переплетались здесь с обеих сторон влияние и реалий, и мифов, которые продолжались и во время войны, и в период достижения Россией статуса сверхдержавы. К тому еще, интересно то, что каждый раз, когда Россия затевала реформы – НЭП, индустриализация, хрущевская десталинизация, косыгинские реформы, престиж СССР шел вверх, а классическим примером этого была феноменальная популярность Горбачева в начальный период его появления. Ведь и он, и СССР выглядели почти что победителями в «холодной войне» как раз в тот момент, когда система фактически задыхалась. Так что перед нами интереснейшая проблема: откуда берется такое влияние у страны, которая фактически лишь старалась – временами удачно, а временами нет – решить национальную проблему своей отсталости. Ответ на этот вопрос нелегко дается, ибо ключ, по-видимому, в понятии «социализм», а ведь оно само по себе парадокс. Но факт остается тот, что с 1917 года СССР объявил себя страной социалистической, т.е. фактически бросил мировому капитализму вызов, ибо тем самым он объявил себя первой и единственной альтернативой этой системе. А это была неслыханная дерзость! Тем более что тут парадоксов уйма. Во-первых, сами руководители знали, что социализма без западной помощи не построить. А во-вторых, что какими бы ни были мифы и их оценки, в СССР социалистической системы никогда не было. Почему все же внутри страны, а тем более извне, этот вызов нередко казался вероятным? По-видимому, потому, что капиталистические страны очень чувствительны к самой возможности альтернативы и не уверены в том, что их общественное мнение таких альтернатив не хочет. Россия, на фоне спадов в Западном мире, казалась не только динамичной со своими государственными планами и программами обучения населения, но, особенно, из-за того, что она явно была страной некапиталистической, действительно альтернативной моделью. Тем более что вопреки бытующим оценкам, СССР вышел победителем из Второй мировой войны, восстановил свою экономику и вышел на беспрецедентную для России позицию сверхдержавы, демонстрируя при этом внушительные технологические и научные достижения. Был момент, к 1958 году, когда многим экономистам казалось, что язык цифр неумолим: годичный рост США 3 или 3,5 проц., у СССР – 10 проц. Исход казался ясным. И это как раз в момент, когда советские темпы роста начали давать сбой. Здесь говорили, что социалистический характер Октября стал частью массового сознания советских граждан. Но сознание и вера не определяют реальности объекта этой веры. Вера в непорочное зачатие тоже массовая, но не соответствует фактам. Поэтому нужно задаться вопросом: какой была не идеология, а сама советская система? Если она была чем-то другим, то упрямое пользование понятиями социализма и марксизма – помеха в раскрытии ее действительного характера. Сам факт, что мы до сих пор не имеем теории советской системы, является также парадоксальным, как и само явление привязанности к идеологическим конструкциям, вопиюще отдаленным от действительности. Так что работа должна начинаться с установления главных черт системы. Правда, что она не капиталистическая, а все же в ней был пролетариат. В то же время, напротив этого пролетариата стояла сложная бюрократическая структура, к которой понятия капитализма и буржуазии не подходят. Так что перед нами задача определения вот именно такой комбинации черт, которой в XX веке ни у кого не было до создания СССР. Не только идеологические претензии, но и политические термины, которыми до сих пор пользуются в исторических анализах советской системы, тоже мало пригодны. И понятия «социализм», и «ленинизм», и «большевизм» понимались очень догматически, как неменяющиеся явления. А между тем, все они меняли свое содержание, даже исчезали вовсе, но оставались в обиходе, как будто ничего не случилось. Например, понятие «ленинизм» до 1905 года, во время «военного коммунизма» или во время НЭПа не однозначно настолько, что один термин здесь не годится. Термины «большевизм» или «партия большевиков» в 1917, 1925 или в 1935 году, хотя и употребляемые, абсолютно не выражают тех перемен, которые эта организация переживала. Та партия, которая существовала, допустим с 1912 года, довольно ясно трансформировалась в течение НЭПа, а к 1929-му от нее осталось только слово, так как политической партии вообще не стало, она преобразилась в верхушечную политическую администрацию. Процесс этот станет понятнее, если изучить более пристально период гражданской войны, когда в партии уже формировались два главных стремления. Одно, нацеленное на государство, мы можем условно назвать социальным и другое – национально-этатическим. Обе версии, конечно, мыслились как диктатуры, но первая намеревалась проводить социальные трансформации, особенно среди крестьянства, не как полицейскую акцию, а как политику социального компромисса. Таков был смысл последних высказываний Ленина. Другое стремление видело строительство государства как самоцель, а применение силы как главный метод модернизации. Борьба этих двух стремлений и победа второй под руководством Сталина и есть причина исчезновения партии большевиков. Огромная динамика 30-х годов сопровождалась, как известно, применением не просто силы, а массового террора. Представление о социалистическом характере преобразований, затеянных в эти годы, базировалось на понятии государственной собственности на средства производства. Понятие «государство» подчеркивалось как центральное в системе. И нетрудно показать, что такая собственность стала базой массовой экспроприации сельских и индустриальных производителей. Можно также доказать, что такое понятие государственной собственности гораздо ближе царскому понятию «вотчины», чем современным понятиям о социализме. Любая теория или даже идеология социализма задаст немедленно вопрос: кто владеет и кто не владеет средствами производства? По отношению к советской системе свобода задавать такой вопрос была бы убийственной. Марксизм поэтому надо было обязательно заморозить, что и было эффективно сделано. Хотя интересно, что в сравнительно либеральные 60-е годы могла появиться работа В.П.Шкредова «Государство и право» (1967 г.), которая разбивала вдребезги, с позиции марксизма, социалистические претензии советской национализации. Какая система создавалась в 30-е годы? Перед нами своеобразный сплав современных форм индустриализма (которые всегда являются глубоко авторитарными) со свойственной России традицией государственного абсолютизма. Это сочетание дает ключ к развитию специфически сталинского деспотизма. Ибо гигантский нажим диктатуры на социум и глубокая социальная текучка, которая последовала за пуском пятилеток и коллективизации, создала в верхушке ту неустойчивость, которая позволила Сталину полностью подчинить ее себе. Одновременно результаты социальных перемен быстро усложняли задачи системы и делали методы сталинизма анахронистическими. Не трудно заметить, что сталинизм, не сумев ужиться со своими собственными достижениями, быстро вошел в стадию патологического уничтожения самих устоев своей модернизаторской деятельности. Не только общество, но и та бюрократия, которая создавалась на волне индустриализации, не могли нормально развиваться в условиях террора. Война, ее ужасное начало, и, особенно, ее победный конец на время замаскировали патологию сталинизма. А нам подсказала, что сталинизм не отражал всех ценностей и потенциала, которые накапливались в системе. То есть, когда после смерти Сталина многим казалось, что система не может существовать без деспота, история распорядилась иначе. Оказалось, что не только может, но и что в системе этой немало жизненных сил. После смерти Сталина произошла эмансипация самой бюрократии. Она сделала все что нужно, чтобы то, что случилось с ней при Сталине, никогда по отношению к ней не повторялось. Произошло много и других перемен, важных не только для бюрократии, но и для жизни людей. Система воссоздала свою динамику, стала сверхдержавой, усилила свои позицию и престиж в мире. В то же время, ускоренным темпом шла урбанизация и рост образовательного уровня страны. И в этом новая «загвоздка». Возобновляется на новом уровне несоответствие режима результатам его модернизаторской деятельности. Урбанизованная страна ставит перед режимом задачи совсем другого порядка сложности. И общество, и сама государственная система усложнились. Но в то время как урбанизация создавала новое для истории России общество, сама государственная система не менялась достаточно быстро. Она застряла где-то не в далеком прошлом, но все же в прошлом крестьянском. В то время она владела динамикой, достаточной для того, чтобы вводить страну в городской век. Но ее монополистический характер уже не годился для образованного городского общества. Тут уже недостаточно мобилизовать, обучать, давать планы – надо было разрешать, выпускать, давать больше автономии и демократизировать для того, чтобы высвободить огромный потенциал энергии современного общества. Можно сказать, что сталинский сплав двух авторитарных форм, хотя и расшатанный, начиная с Хрущева, все же сохранял свой консервативный авторитаризм. Все это еще более понятно, если учесть, что российский капитализм фактически исчез под напором революционных бурь. Так что Россия к 1921 году стала страной докапиталистической, и альтернативы ее развития постоянно сужались. В 1917 году казалось, что у нее есть потенциал демократический. После же 1917 года возможности выбора сократились до двух «кандидатов»: «красных» и «белых». Выбирать можно было только из двух версий диктатуры. Между тем, проблема отсталости страны становилась все более острой. И исторически необходимая модернизация стала проводиться с применением государственного насилия и массового террора. Мы уже намекнули, почему и как система пользовалась идеологией социалистической. Но нетрудно понять, почему именно эта идеология должна была терять свою убедительность. Поэтому руководство довольно рано задействовало другие идеологии, которые – как надеялись – отражали бы лучше интересы этой своеобразной системы государственного бюрократического индустриализма, которая проталкивала некоторые структуры XX века методами XVIII века. Такой подход к делу предохраняет нас от пустых фраз, вроде какого-то «конца социализма». Кризис европейского социалистического движения произошел в 1914 году, а не в 1991-м. В 1991 году (конечно, еще раньше, а в известном смысле и до сего времени) проявлялись результаты именно того «сплава», в котором компоненты XX века не сумели одолеть компонентов XVIII века. Модель, которая была создана, годилась для войны – для чрезвычайных положений, для решения некоторых приоритетных задач, но не для решения глобальных международных и внутренних вызовов века. Система как будто увязла сама в себе. Огромная административная машина приобрела свою логику, стала обслуживать свои интересы, заставлять всех выполнять «свой» план и свои понятия всего и вся – от обороны до культуры. Интересы же производителя – потребителя – гражданина стали, в лучшем случае, второстепенными. Знаменателен процесс утери системой искусства политики. С момента, когда заглохли реформы Косыгина, ясно видимые и лавинообразно нарастающие признаки системного склероза были встречены инертным продолжением проверенных методов управления: контроль над информацией, византийская система секретности, монополизация принятия решений в узком верхушечном кругу и т.п. Но именно эти методы, вместо того чтобы стать средствами исцеления, были фактически синдромами кризиса и углубляющейся неподвижности. Верхушке только казалось, что она что-то контролирует. Фактически же она перестала выдвигать лидеров, способных дать диагноз ситуации, выработать программы реформ и заставить государственную машину при помощи общественного мнения делать нужное дело. Все это из-за того, что политической партии фактически давно уже не было. У власти стояла политическая администрация, выражавшая интересы большой бюрократической машины. Сам развал системы тоже фактически был «аполитичен». Некоторые «бывшие» бросились на рыночно-государственные местечки, а широкая публика, неподготовленная к политической деятельности, оцепенела и пребывает до сих пор в этом состоянии. Можно предположить, что тупик, в котором находится страна, не будет длиться бесконечно. Но как он будет преодолеваться – пока еще не видно. |
Похожие:
 | Актуальные проблемы теории и практики исполнительного производства / Материалы круглого стола 11 октября 2013 г. Изд-во: цнти, Томск,... | | Договора на оказание комплекса услуг по организации и проведению Молодежного круглого стола в рамках Петербургского международного... |
| Анонс круглого стола на тему «Организация системы предоставления государственных (муниципальных) услуг в режиме «одно окно» 4 |  | Краевое государственное бюджетное профессиональное образовательное учреждение «Солнечный промышленный техникум» |
| «поставщиками» трудовых мигрантов – Азербайджана, Армении, Молдавии, Таджикистана, Узбекистана, Вьетнама, Китая. Большинство из участников... | | Уфк по Сахалинской области справок о доходах, расходах, об имуществе и обязательствах имущественного характера за 2015 год, состоявшегося... |
| Начальник отдела по делам некоммерческих организаций управления Министерства юстиции Российской Федерации по Тюменской области | | Организатор: региональный Центр содействия занятости студентов и трудоустройству выпускников Волгоградского государственного архитектурно-строительного... |
| Кроме того, накопительная часть пенсии должна передаваться по наследству. Об этом шел разговор в ходе круглого стола на тему: «Пути... | | Стенограмма круглого стола по вопросам текущего взаимодействия участников национальной платежной системы с гис гмп и смэв |