Ричард Докинз Расплетая радугу: наука, заблуждения и тяга к чудесам Ричард Докинз расплетая радугу
Скачать 3.91 Mb.
|
| «Как работает мышление» (1998) Самым смешным примером феминистской плохой науки может быть описание Сандрой Хардинг «Принципов» Ньютона как «руководства к изнасилованию». Что меня поражает в этом суждении – это в меньшей степени его заносчивость, а в большей его ограниченный американский шовинизм. Как смеет она поднять свою узкую современную североамериканскую политику выше неизменных законов вселенной и одного из самых великих мыслителей всех времен (которому по стечению обстоятельств довелось родиться мужчиной, и довольно неприятным)? Пол Гросс и Норман Левитт обсуждают этот и подобные примеры в своей замечательной книге «Высшее Суеверие» (1994), оставляя последнее слово философу Маргарите Левин: … большинство феминистических научных трудов состоит из дико непомерного восхваления других феминисток, «блестящий анализ А» дополняет «революционный прорыв Б» и «смелое начинание С.» Больше смущает склонность многих феминисток наиболее восторженно и всесторонне расхваливать себя. Хардинг завершает свою книгу следующим самопоздравительным замечанием: «Когда мы начали теоретически оценивать наш опыт… мы знали, что наша задача будет трудной, хотя и волнующей. Но я сомневаюсь, что в наших самых диких мечтах мы когда либо предполагали, что должны будем повторно изобрести и науку, и само теоретизирование, чтобы понять социальный опыт женщины.» Эта мания величия была бы возмутительной у Ньютона или Дарвина: в современном контексте это просто стыдно. В остальной части этой главы я разберусь с различными примерами плохой поэтической науки, взятыми из моей собственной области науки, эволюционной теории. Первое, что не все сочтут плохой наукой и что может отстаиваться – это концепция Герберта Спенсера, Джулиана Хаксли и др. (в том числе Тейяра де Шарден) общего закона прогрессивной эволюции, работающего на всех уровнях природы, а не только на биологическом уровне. Современные биологи используют слово эволюция, подразумевая довольно четкий определенный процесс систематического изменения в частотах генов в популяциях, наряду с результирующими изменениями того как выглядят животные и растения по мере смены поколений. Герберт Спенсер, который, справедливости ради надо сказать, был первым, кто использовал слово эволюция в техническом смысле, хотел рассматривать биологическую эволюцию только как частный случай. Эволюция, по его словам, гораздо более общий процесс, с общими законами на всех ее уровнях. Другими проявлениями этого же общего закона эволюции было развитие особи (переход от оплодотворенной яйцеклетки через плод во взрослое состояние) – развитие космоса, звезд и планет из более простых начал, а также прогрессивные изменения, за историческое время, в социальных процессах, таких как искусство, технология и язык. Есть хорошее и плохое в поэзии всеобщего эволюционизма. В конечном счете, я думаю, она вызывает больше недоразумений, чем прояснения, но, конечно, есть и то и другое. Аналогия между эмбриональным развитием и эволюцией видов искусно использовалось Дж. Б.С.Холдэйном, этим вспыльчивым гением, чтобы прояснить позицию в споре. Когда скептик эволюции засомневался, что что либо столь сложное как человек может возникнуть из одноклеточного начала, Холдейн не задумываясь заметил, что сам скептик сделал именно это, и весь процесс занял всего девять месяцев. Риторическое замечание Холдена не преуменьшается фактом, который, конечно, он отлично знал, что развитие не то же самое, что эволюция. Развитие – изменение в форме единственного объекта, как глина формируется под руками гончара. Эволюция, как видно из окаменелостей, взятых из последовательных слоев, больше похожа на последовательность кадров в фильме кино. Один кадр буквально не превращается в другой, но мы испытаем иллюзию изменения, если спроецируем кадры по очереди. С этим имеющимся различием мы можем наглядно увидеть, что космос не эволюционирует (он развивается), а технология эволюционирует (ранние самолеты не превращаются в более поздние, но история самолетов, и многих других образцов технологии, хорошо распадается на аналоги кадров фильма). Мода в одежде также эволюционирует, а не развивается. Спорный вопрос, приводит ли аналогия между генетической эволюцией с одной стороны и культурной или технической эволюции с другой к ясности или наоборот, и я не собираюсь сейчас рассматривать этот аргумент. Мои оставшиеся примеры плохой поэзии в эволюционной науке взяты в основном у одного автора, американского палеонтолога и публициста Стивена Джей Гулда. Я с беспокойством надеюсь, что такая критическая концентрация на одном человеке не будет рассматриваться как личный выпад. Напротив, именно это превосходство Гулда как автора, делает его ошибки, когда таковые случаются, настолько стоящими опровержения. В 1977 году Гулд написал главу о «вечной метафоре палеонтологии» в коллективной книге по эволюционному исследованию окаменелостей. Начиная с нелепого, хотя и много цитируемого, утверждения Уайтхеда, что вся философия является примечанием к тексту Платона, тезис Гулда, словами проповедника Екклесиаста (которого он также цитирует), что нет ничего нового под солнцем. «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться.» Нынешние споры в палеонтологии – это лишь переработанные старые споры. Они предшествовали эволюционной мысли и не находят разрешение в дарвиновской парадигме… Основные идеи, как идеализированные геометрические фигуры, немногочисленны. Они вечно доступны для использования… Вечно нерешенных вопросов Гулда в палеонтологии три: Есть ли у времени стрела направления? Каким является двигатель эволюции, внутренним или внешним? Происходит ли эволюция постепенно или внезапными скачками? Исторически он находит примеры палеонтологов, которые поддержали все восемь возможных комбинаций ответов на эти три вопроса, и он убеждается, что они перешагивают через дарвиновскую революцию, как будто она никогда не происходила. Но ему удается этот трюк только благодаря навязыванию аналогии между философскими школами, которые при тщательном исследовании имеют не больше общего, чем кровь и вино, или спиральные орбиты и спиральная ДНК. Все три вечные метафоры Гулда – плохая поэзия, вызванная аналогиями, которые скорее затрудняют понимание, а не освещают. И плохая поэзия в его руках только сильнее вредит из за того, что Гулд – изящный автор. Вопрос, есть ли у эволюции стрела направления, конечно, один из тех, что может быть задан под разными масками. Но пары, которых сводят вместе разные варианты, так плохо сочетаются, что их объединять бесполезно. Становится ли структура тела прогрессивно более сложной по ходу эволюции? Это – разумный вопрос. Как и вопрос о том, увеличивается ли прогрессивно общее разнообразие видов на планете по мере прохождения веков. Но это совершенно разные вопросы, и они явно бесполезны для создания многовековой школы «прогрессивистской» мысли, которая, их объединяла бы. Еще менее каждая из них, в их современной форме, имеет общего с преддарвинистскими школами «витализма» и «финализма», которые считали, что живые существа прогрессивно «управлялись» изнутри некоторой мистической жизненной силой, к столь же мистической конечной цели. Гулд навязывает неестественные связи между всеми этими формами прогрессивизма в качестве средства поддержать его поэтические исторические тезисы. То же самое справедливо для второй вечной метафоры и вопроса о том, находится ли двигатель изменений во внешней среде, или обусловлены ли изменения «какой то независимой и внутренней движущей силой в самих организмах». На настоящий момент широко известны разногласия между теми, кто считает, что основной движущей силой эволюции является дарвиновский естественный отбор, и теми, кто подчеркивает другие силы, такие как случайный дрейф генов. Это важное разногласие не выражается ни в малейшей степени в интерналистско экстерналистской дихотомии, которую Гулд навязывал нам для того, чтобы отстоять свой тезис, что постдарвинистская аргументация – лишь переработка преддарвинистских аналогов. Вызван ли естественный отбор внутренними или внешними факторами? Это зависит от того, о чем вы говорите: об адаптации к внешней среде или коадаптации частей друг к другу. Я возвращусь к этому различию позже в другом контексте. Плохая поэзия еще более очевидна при изложении Гулдом третьей из его вечных метафор, в отношении постепенной против эпизодической эволюции. Гульд использует слово «эпизодическая», чтобы объединить три вида резких скачков эволюции. Это, во первых, катастрофы, такие как массовое вымирание динозавров, во вторых, макромутации или сальтации, в третьих, прерывистость в смысле теории прерывистого равновесия, предложенной Гулдом и его коллегой Нильсом Элдридджем в 1972 году. Последняя теория требует больше пояснений, и я перейду к ней через мгновенье. Катастрофические вымирания определить легко. Что их вызывает, спорно и, вероятно, отличается в различных случаях. На данный момент просто замечу, что всемирные катастрофы, в которых вымирает большинство видов, мягко говоря, не то же самое, что макромутации. Мутации – это случайные ошибки в копировании генов, а макромутации – мутации с большим эффектом. Мутация с небольшим эффектом, или микромутация, представляет собой маленькую ошибку в копировании гена, воздействие которой на ее обладателях могло бы быть слишком незначительным, чтобы его было легко заметить, скажем, едва уловимое удлинение кости ноги или оттенок красного в оперении. Макромутация является драматической ошибкой, изменения настолько велики, что, в крайнем случае, ее обладатель должен быть отнесен к иному чем его родители виду. В своей предыдущей книге «Восхождение на гору Невероятности» я воспроизвел фотографию из газеты – жаба с глазами в на нёбе. Если эта фотография является подлинной (это большой вопрос в дни фотошопа и другого удобного программного обеспечения для манипуляции с изображениями), и если ошибка является генетической, эта жаба – макромутант. Если бы такой макромутант породил новый вид жаб с глазами на верхней нёбе, то мы должны были бы описать это внезапное эволюционное возникновение нового вида как сальтацию или эволюционный скачок. Были биологи, такие как немецко американский генетик Рихард Голдшмидт, которые полагали, что такие скачкообразные шаги были важны в естественной эволюции. Я – один из многих, кто подверг сомнению саму идею, но здесь это не является моей целью. Здесь я высказываю намного более фундаментальный тезис, что такие генетические прыжки, даже если они происходят, не имеют ничего общего с сокрушающими мир катастрофами, такими как внезапное вымирание динозавров, за исключением того, что оба являются внезапными. Аналогия просто поэтическая, и это – плохая поэзия, которая не приводит к дальнейшему освещению. Вспоминая слова Медавара, эта аналогия означает конец, а не начало цепочки мыслей. Способы быть неградуалистом столь разнообразны, что лишают категорию всякой практической полезности. То же самое относится к третьей категории неградуалистов: сторонников прерывистости в смысле теории Элдриджа и Гулда. Идея заключается в том, что вид появляется в течение времени, короткого по сравнению с гораздо более продолжительным периодом «застоя», во время которого он остается неизменным после своего первоначального формирования. В крайнем варианте теории, виды, как только они «ворвались в жизнь», остаются неизменными, пока либо не вымрут, либо не расколятся, чтобы сформировать новые дочерние виды. Именно когда мы спрашиваем, что происходит во время внезапной вспышки видообразования, возникает путаница, рожденная плохой поэзией. Могут произойти две вещи. Они совершенно отличаются друг от друга, но Гулд не придает значения различиям, потому что обольщен плохой поэзией. Одна из них – макромутации. Новый вид образуется особью с уродством, такой как предполагаемая жаба с глазами на нёбе. Второе, что может происходить, по моему мнению, более вероятно, но я говорю сейчас не об этом – то, что мы можем назвать быстрым градуализмом. Новый вид появляется в краткий период быстрого эволюционного изменения, которое, хотя и постепенно, в том смысле, что родители не порождают мгновенно, в одном поколении, новый вид, однако достаточно быстро, чтобы выглядеть как одно мгновение в ископаемой летописи. Изменение размыты на многие поколения маленьких, постепенных приращений, но выглядит это как внезапный скачок. Это возможно, потому что либо промежуточные звенья жили в ином месте (скажем на отдаленном острове), и/или потому что промежуточные стадии прошли слишком быстро, чтобы оставить окаменелости – 10 000 лет слишком короткий срок, чтобы заметить во многих геологических слоях, и все же это достаточное время для довольно крупного эволюционного изменения, постепенно накапливающегося маленькими шагами. В мире существует весь спектр различий от быстрого градуализма до макромутационного скачка. Они зависят от совершенно различных механизмов и имеют радикально различное значение для дарвинистстких разногласий. Объединить их вместе, просто потому, что, как и при катастрофическом вымирании, все они приводят к разрывам в палеонтологической летописи – плохая поэтическая наука. Гулд осознает разницу между быстрым градуализмом и макромутацией, но он рассматривает этот вопрос, как будто это мелочь, которая будет устранена после того, как мы ответим на всеобъемлющий вопрос, является ли эволюция эпизодической, а не постепенной. Его можно рассматривать как всеохватывающий, только если опьянен плохой поэзией. В этом столько же смысла, как в вопросе моего корреспондента о двойной спирали ДНК: «происходит» ли она от земной орбиты. Еще раз, быстрый градуализм напоминает макромутацию не больше, чем пускающий кровь колдун напоминает идущий дождь. Еще хуже заявлять катастрофизм под тем же пунктуалистским зонтиком. В додарвиновские времена существование ископаемых становилось все более неловким для тех, кто придерживался идеи библейского творения. Некоторые надеялись утопить проблему во всемирном потопе, но почему слои, казалось, демонстрировали впечатляющие смены целых фаун, каждая отличалась от своей предшественницы, и все они в основном лишены знакомых нам самим существ? Ответом, данным, среди прочих, французским анатомом девятнадцатого века Жоржем Леопо́льдом Кювье́, была теория катастроф. Всемирный потоп был лишь последним в серии очистительных бедствий, которые постигали Землю со сверхъестественной силой. Каждая катастрофа сопровождалась новым творением. Помимо сверхъестественного вмешательства, это имеет немного общего с нашими современными убеждениями, что массовые вымирания, такие как те, которыми закончились пермская и меловая эпохи, сменялись новыми расцветами эволюционного разнообразия, соизмеримыми с предыдущими. Но объединять катастрофизм с макромутантизмом и с современным пунктуационизмом, только потому что все три могут быть представлены как неградуализм – действительно очень плохая поэзия. После лекций в Соединенных Штатах меня часто озадачивает определенная шаблонность вопросов аудитории. Спрашивающий обращает мое внимание на явление массового вымирания, скажем, катастрофический конец динозавров и их смену млекопитающими. Это меня очень интересует, и я ожидаю форсирующего вопроса. Затем я понимаю, что тон вопроса содержит явный вызов. Как будто спрашивающий ожидает, что я буду удивлен или введен в замешательство тем фактом, что эволюция периодически прерывается катастрофическими вымираниями. Я был в недоумении от этого до тех пор, пока меня неожиданно не осенило. Конечно! Задающим вопрос, как и большинству людей в Северной Америке, стало известно об эволюции от Гулда, и я был представлен как один из «ультра дарвинистских» градуалистов. Не опрокинула ли комета, убившая динозавров, также мои градуалистские взгляды? Нет, конечно нет. Нет ни малейшей связи. Я градуалист в том смысле, что я не думаю, что макромутации играли важную роль в эволюции. Более определенно, я градуалист, когда дело доходит до объяснения эволюции сложных объектов, таких как глаз (так рассуждает и любой нормальный человек, включая Гулда). Но какое вообще это имеет отношение к вопросу массового вымирания? Абсолютно никакого. Если, конечно, ваш мозг не был наполнен плохой поэзией. Между прочим, я думаю, и верил на протяжении всей моей карьеры, что массовые вымирания оказывают глубокое и драматическое влияние на дальнейший ход эволюции. Как они могут не оказывать? Но массовые вымирания – не часть дарвиновского процесса, за исключением того, насколько они очищают палубу для новых дарвинистских начинаний. Есть в этом скрытая ирония. Среди фактов вымирания, которые любит подчеркивать Гулд – его капризность. Он называет это стечением обстоятельств. Когда происходят массовые вымирания, крупные группы животных уничтожаются целиком. В меловом вымирании некогда могущественная группа динозавров (за исключением птиц) была полностью уничтожена. Выбор главной группы в качестве жертвы или случаен или, если неслучаен, то это не та же самая не случайность, которую мы видим в обычном естественном отборе. Обычные варианты адаптации для выживания не помогают против комет. В гротескной манере этот факт иногда преподносится, как будто это был аргумент против нео дарвинизма. Но нео дарвинистский естественный отбор – это отбор в пределах вида, а не между видами. Надо отметить, что естественный отбор включает в себя смерть, и массовое вымирание включает в себя смерть, но дальнейшее сходство между ними чисто поэтическое. По иронии судьбы, Гулд является одним из немногих дарвинистов, которые все еще думают, что естественный отбор работает на уровнях выше уровня индивидуального организма. Остальным из нас никогда не придет в голову даже задаться вопросом, являются ли массовые вымирания событиями отбора. Мы можем рассматривать вымирание как открытие новых возможностей для адаптации естественным отбором низшего уровня, выбирающему между особями по отдельности в пределах каждого вида, пережившего катастрофу. Так же по иронии, есть поэт Ауден, подошедший ближе к правильному пониманию: Катастрофы только способствуют эксперименту. Как правило, погибают самые приспособленные; неприспособленные, принужденные своей никчемностью мигрировать в незаселенные ниши, изменяют свою структуру и процветают. «Непредсказуемый, но Чудесный» (в представлении Лорена Айзли). Я приведу один дополнительный пример плохой поэтической науки из палеонтологии, и снова Стивен Джей Гулд ответственен за его популярность, даже если он явно не выражал его сам в его крайней форме. Многие читатели его элегантно написанной книги «Удивительная жизнь» (1989) были очарованы идеей, что есть что то особенное и уникальное во всем процессе эволюции в эпоху кембрия, когда впервые появились окаменелости большинства крупных групп животных, более чем 500 миллионов лет назад. Речь идет не только о том, что животные кембрия были своеобразными. Конечно, они были такими. У животных каждой эпохи есть свои особенности, и кембрийские были, возможно, более своеобразными, чем большинство других. Нет, предположение состоит в том, что весь процесс эволюции в Кембрийском периоде был странным. Стандартный неодарвинистский взгляд на эволюцию разнообразия заключается в том, что вид разделяется на два, когда две популяции становятся настолько несхожими, что они больше не могут скрещиваться. Часто популяции начинают расходится, когда они оказываются географически разделенными. Разделение означает, что они больше не смешивают свои гены половым путем, и это позволяет им эволюционировать в разных направлениях. Дивергентная эволюция может быть обусловлена естественным отбором (который, вероятно, будет толкать в разные стороны из за разных условий в двух географических зонах). Или она может определяться случайным эволюционным дрейфом (так как две популяции генетически не удерживаются вместе половым перемешиванием, нет ничего, что могло бы остановить их отдаление друг от друга). В любом случае, когда они эволюционно расходятся настолько далеко друг от друга, что больше не могут скрещиваться, даже будучи географически сведены снова, они определяются принадлежащими к разным видам. Впоследствии отсутствие скрещивания позволяет дальнейшее эволюционное расхождение. То, что было отдельными видами в пределах одного рода, становится в свое время различными родами в пределах одного семейства. Позже семейства разойдутся до степени, когда таксономисты (специалисты в области классификации) предпочтут называть их отрядами, а затем классами, затем типами. Тип – это классифицирующее название, благодаря которому мы различаем действительно коренным образом отличающихся животных, таких как моллюски, черви нематоды, иглокожие и хордовые (хордовые – это в основном позвоночные плюс немного всякой всячины). Предки двух различных типов, скажем позвоночных и моллюсков, которые мы видими построенными на основе совершенно разных «фундаментальных планов тела», когда то были лишь двумя видами в пределах рода. До этого они были двумя географически разделенными популяциями в пределах одного предкового вида. Смысл этой общепризнанной точки зрения в том, что, по мере возвращения назад в геологическом времени, промежуток между любой парой групп животных становится меньшим и меньшим. Чем дальше назад во времени вы уходите, тем больше приближаетесь к объединению этих различных видов животных в один общий предковый вид. Наши предки и предки моллюска были когда то очень похожи. Позднее они стали не совсем похожи. Еще позже они разошлись еще дальше, пока, в конце концов, не стали настолько различны, что мы должны называть их двумя типами. Эта общая история едва ли может быть подвергнута сомнению любым разумным человеком, который над ней подумает, хотя мы и не должны придерживаются взгляда, что это происходит с одинаковой скоростью с течением времени. Это могло происходить быстрыми взрывами. Драматическая фраза «Кембрийский взрыв» используется в двух смыслах. Она может относиться к фактическому наблюдению, что перед кембрийской эрой, чуть более пятисот миллионов лет назад, окаменелостей мало. Большинство крупных типов животных впервые появляется в виде окаменелостей в кембрийских отложениях, и это выглядит как большой взрыв новых животных. Второй смысл – это теория, что типы на самом деле отклонились друг от друга во время Кембрийского периода, или даже в течение всего лишь 10 миллионов лет в Кембрийском периоде. Эта вторая идея, которую я назову гипотезой взрыва точек ветвления, спорна. Она совместима – едва едва – с тем, что я называю стандартной нео дарвинистской моделью расхождения видов. Мы уже установили, что, если мы отслеживаем любую пару современных типов назад во времени, мы, в конечном счете, сойдемся на общем предке. Моя догадка, что для разных пар типов мы сойдемся на общем предке в разные геологические эпохи: скажем, на общем предке позвоночных и моллюсков 800 миллионов лет назад, на общем предке позвоночных и иглокожих 600 миллионов лет назад, и так далее. Но я могу ошибаться, и мы можем легко учесть гипотезу взрыва точек ветвления, говоря, что, по некоторым причинам (которые достаточно интересны для исследования), в большинстве наших обратных путешествий мы обнаружим соответствующих общих предков в пределах одного и того же относительно короткого геологического периода, скажем, между 540 миллионами и 530 миллионами лет назад. Это должно было бы означать, что, по крайней мере в начале этого периода в 10 миллионов лет, предки современных типов не настолько сильно отличались друг от друга, как сегодня. Они, в конце концов, в это время расходились от общих предков и были изначально представителями одного и того же вида. Крайняя точка зрения Гулдиста (безусловно точка зрения, навеянная его риторикой, хотя трудно сказать, по его собственным словам, придерживается ли он сам ее буквально) в корне отличается от стандартной неодарвинистской модели и совершенно с ней несовместима. Кроме того она, как я покажу, имеет следствия, которые абсурдны, что сможет увидеть каждый как только они изложены. Это очень ясно выражено – вероятно, выдано, лучшее слово – в отступлении в «Дома во Вселенной» (1995) Стюарта Кауфмана: Можно предположить, что все первые многоклеточные существа будут очень схожи, только позже разойдутся, снизу вверх, в различные рода, семейства, отряды, классы и так далее. Это, действительно, было бы ожиданием самого строгого традиционного дарвиниста. Дарвин, находясь глубоко под влиянием нового представления о геологическом градуализме, предположил, что вся эволюция проходила путем очень постепенного накопления полезных изменений. Таким образом, самые ранние многоклеточные существа должны постепенно расходиться друг с другом. На настоящий момент это прекрасное краткое изложение ортодоксальных нео дарвинистских взглядов. Далее, в вычурном пассаже, Кауфман продолжает: Но это, похоже, неверно. Одна из замечательных и озадачивающих особенностей Кембрийского взрыва – то, что диаграмма была заполнена сверху вниз. Природа внезапно дала начало многим совершенно различным схемам плана тела – типам – уточняя основе этих базовых проектов для формирования классов, отрядов, семейств и родов… В своей книге о кембрийском взрыве, «Удивительная жизнь: Сланец Бёрджес и природа истории», Стивен Джей Гулд с удивлением отмечает это нисходящее свойство Кембрия. И поделом! Стоит только задуматься на мгновение о том, что заполнение «сверху вниз» означало бы для животных на земле, и вы сразу увидите, как это нелепо. «Планы тела», как у моллюска или у иглокожих, не являются идеальными сущностями, висящими в небе и ожидающими, как дизайнерские платья, чтобы их присвоили реальные животные. Реальные животные – все, все что когда либо были: жили, дышали, ходили, ели, испражнялись, боролись, совокуплялись; реальные животные, которые должны были выжить и которые не могли резко отличаться от своих реальных родителей, бабушек и дедушек. Чтобы внезапно возник новый план тела (нового типа) на земле фактически должно было бы случиться – то же самое, как если бы родился ребенок, который неожиданно, ни с того ни с сего, так же отличался от своих родителей, как улитка от дождевого червя. Ни один зоолог, кто продумал эти следствия, ни даже самый ярый сальтационист никогда не поддерживал такое мнение. Ярые сальтационисты рады постулировать внезапный взрыв новых видов, и даже что относительно скромная идея весьма спорна. Если разложить риторику Гулда на реальные аспекты практической жизни, она оказывается выжимкой из плохой поэтической науки. Еще более выразителен Кауфман в следующей главе. При обсуждении некоторых из его гениальных математических моделей эволюции на «неровном адаптивном ландшафте», Кауфман отмечает картину, которая, как он считает, очень похожа на кембрийский взрыв. На ранних этапах процесса ветвления мы обнаруживаем множество далеко прыгнувших мутаций, которые резко отличаются от основы и друг от друга. У этих видов достаточные морфологические различия, чтобы классифицировать их как основателей различных типов. Эти основатели также ветвятся, но делают не столь далекими прыжками, приводя к ветвлению, каждый основатель типа на различные дочерние виды – основателей классов. По мере того, как продолжается процесс, более приспособленные варианты находятся во все более близком соседстве, соответственно по очереди возникают основатели отрядов, семейств и родов. В более ранней, более специальной книге Кауфмана «Происхождение отрядов» (1993) рассказывается нечто схожее о жизни в Кембрии: Мало того, что быстро возникает очень большое количество новых форм тела, но кембрийский взрыв показал другую новинку: Виды, которые основали таксоны, кажется, создали таксоны более высокого уровня сверху вниз. Таким образом, канонические образцы крупнейших типов появились первыми, сопровождаемые прогрессивным заполнением на уровнях класса, отряда и более низких таксономических уровнях… Теперь, единственный способ понять это безобиден до очевидности. В нашей модели «схождения обратно к одной точке» должно быть верно, что разветвления видов, которые, в конечном счете, собираются стать делениями типов, обычно предшествуют тем, которым предназначено стать делениями между отрядами и более низкими таксономическими уровнями. Но Кауфман, очевидно, не думает, что он говорит нечто обыденное и очевидное. Это видно из его заявления, что «Кембрийский взрыв высветил еще одну новинку», и из его фразы о «далеко прыгающих мутациях». Он думает, что приписывает кембрию что то революционное. Он, кажется, действительно искренен в намерениях альтернативного понимания, при котором «далеко прыгающие мутации» мгновенно создают новые типы. Спешу подчеркнуть, что эти пассажи Кауфмана помещены в паре книг, по большей части интересных, творческих и написанных под влиянием Гулда. То же самое верно для «Шестого вымирания» (1996) Ричарда Лики и Роджера Льюина, другой недавней книги, замечательной в большинстве ее глав, но, к сожалению, омраченной одной главной «Движущая сила эволюции», которая явно и откровенно навеяна Гулдом. Вот пара характерных отрывков: Было так, как будто легкость делать эволюционные прыжки, произведшая крупнейшие функциональные новинки – основа новых типов – каким то образом была утеряна, когда Кембрийский период подошел к концу. Как будто главная пружина эволюции потеряла часть своей силы. Поэтому, эволюция организмов Кембрия могла совершать большие прыжки, включая прыжки уровня типа, в то время как позже она стала более ограниченной, делая лишь скромные прыжки до уровня класса. Как я уже писал ранее, это как если бы садовник посмотрел на старый дуб и с удивлением заметил: «Разве это не странно, что новые крупные ветви не появились на этом дереве в течение многих лет. В наши дни весь новый рост, оказывается, на уровне ветки!» Просто подумайте еще раз, что «прыжок уровня типа» или даже «скромный» (скромный?) прыжок уровня класса должен был бы означать. Животные различных типов, вспомните, представляют собой животных с различными фундаментальными планами тела, как моллюски и позвоночные. Или как морские звезды и насекомые. Длинный прыжок, мутация уровня типа должна была бы означать, что пара родителей, принадлежащих к одному типу, спарилась и родила ребенка, принадлежащего к иному типу. Различие между родителем и потомком должно было бы иметь тот же масштаб, что и различие между улиткой и омаром, или морской звездой и треской. Прыжок уровня класса был бы равнозначен паре птиц, родивших млекопитающее. Представьте себе родителей, удивленно глядящих в гнездо на то, что они произвели, и полная комичность этого мнения становится очевидной. Моя убежденность в высмеивании этих идей основана не просто на знании фактов о современных животных. Очевидно, что если бы она основывалась только на этом, кто то мог бы возразить, что в Кембрии ситуация была иной. Нет, аргумент против дальних прыжков Кауфмана или прыжков уровня типа Лики и Льюина, является теоретическим, и чрезвычайно сильным. Он заключается в следующем. Даже если бы мутации такого гигантского масштаба происходили, потомство не выжило бы. Это принципиально, потому что, как я уже говорил прежде, существует много способов быть живым, но есть почти в бесконечно раз больше способов быть мертвым. Небольшая мутация, представляющая собой незначительный шаг в сторону от родителя, который доказал свою способность выживать тем, что является родителем, имеет хорошие шансы на выживание по той же причине, и может даже быть улучшением. Гигантская мутация уровня типа – прыжок в дикую голубую даль. Я сказал, что совершившая дальний прыжок мутация, о которой мы говорим, была бы столь же значительной , как и мутация от моллюска к насекомому. Но она, конечно, никогда не могла бы прыгнуть от моллюска к насекомому. Насекомое – чрезвычайно точно настроенная единица механизмов выживания. Если бы родитель моллюск породил новый тип, скачок был бы случайным скачком, как и любая другая мутация. И вероятность того, что случайный скачок такого масштаба произведет насекомое, или что угодно, у чего есть хоть минимальные шансы на выживание , достаточно мала, чтобы полностью сбросить ее со счетов. Шанс, что оно будет жизнеспособным, ничтожно мал, независимо от того, насколько заполнена экосистема, как широко открыты в ней ниши. Прыжок уровня типа был бы фиаско. Я не верю, что авторы, которых я цитирую, действительно верят в то, что, похоже, говорят их напечатанные слова. Я считаю, что они были просто опьянены риторикой Гулда и не осмыслили ее. Весь смысл цитирования их в этой главе – проиллюстрировать способность вводить в заблуждение, которую умелый поэт может невольно проявить, особенно если он сначала ввел в заблуждение себя. И поэзия кембрия как благословенного рассвета инноваций несомненно обманчива. Кауфман полностью увлекся ею: Вскоре после того, как были изобретены многоклеточные формы, разразился великий взрыв эволюционной новизны. Каждый может почти ощутить дух многоклеточной жизни, радостно пробовавшей все ее возможные ветвления в своего рода диком танце беспечного исследования. «Дома во Вселенной» (1995). Да. Каждый действительно приобретает именно это ощущение. Но он приобретает его из риторики Гулда, а не из фактов кембрийских ископаемых или трезвого рассуждения о эволюционных принципах. Если ученые калибра Кауфмана, Лики и Льюина могут быть обольщены плохой поэтической наукой, каков шанс у неспециалиста? Даниэль Деннетт рассказал мне о беседе с коллегой философом, который прочитал «Удивительную жизнь», и утверждал, что у кембрийских типов не было общего предка – что они возникли как независимые первоисточники жизни! Когда Деннет заверил его, что идея Гулда состояла не в этом, ответ его коллеги был таков: «Ну тогда вокруг чего эта вся шумиха?» Превосходство во владении пером – обоюдоострый меч, как отметил, в New York Review of Books за ноябрь 1995 года выдающийся эволюционист Джон Мэйнард Смит. Гулд занимает довольно забавную позицию, особенно на своей стороне Атлантики. Из за его превосходных сочинений небиологи стали его считать выдающимся эволюционным теоретиком. Напротив, эволюционные биологи, с которыми я обсуждал его работу, склонны рассматривать его как человека, чьи идеи столь бессвязны, что едва ли стоит принимать их во внимание, но человека, которого не стоит публично критиковать, потому что он, по крайней мере, на нашей стороне против креационистов. Все это не имело бы значения, если бы не то, что он дает небиологам в значительной степени ложное представление о состоянии теории эволюции. Мэйнард Смит рецензировал книгу Деннетта «Опасная идея Дарвина» (1995), которая содержит разгромную и, можно было бы надеяться, смертельную для влияния Гулда на эволюционные взгляды критику. Что на самом деле произошло в кембрии? Саймон Конвей Моррис из Кембриджского университета, как льстиво признает Гулд – один из трех ведущих современных исследователей Бёрджес Шейла, сланцевой формации ископаемых, которая является темой «Удивительной жизни». Конвей Моррис недавно опубликовал свою замечательную книгу на эту тему. «Тигель творения» (1998), которая критикует почти каждый аспект точки зрения Гулда. Подобно Конвею Моррису, я не думаю, что есть какие либо веские основания полагать, что процесс эволюции в кембрийском периоде отличался от того, как он происходит сегодня. Но нет никаких сомнений, что большое количество крупных групп животных впервые встречаются в палеонтологической летописи в кембрии. Очевидная гипотеза пришла в голову многим людям. Возможно, у нескольких групп животных эволюционировали твердые, способные фоссилизировать скелеты, примерно в одно и то же время и, возможно, по одной причине. Один из вариантов – эволюционная гонка вооружений между хищниками и добычей, но есть другие предположения, например, резкая перемена в химическом составе атмосферы. Конвей Моррис вообще не находит оснований для поэтической идеи буйного и сумасбродного расцвета жизни в диком танце кембрийского разнообразия и дисбаланса, впоследствии сокращенного до сегодняшнего, более ограниченного репертуара типов животных. И даже скорее на самом деле все наоборот, как и ожидали бы большинство эволюционистов. Остается вопрос – где во времени лежит точка разветвления основных типов? Вспомните, что это вопрос отдельный от вопроса подлинного кембрийского взрыва доступных ископаемых. Спорный вопрос – сосредоточены ли в кембрии точки ветвления при расхождении основных типов – гипотеза взрыва точек ветвления. Я сказал, что стандартный нео дарвинизм совместим с этой гипотезой. Но я все еще не считаю, что такое вообще вероятно. Один из возможных путей решения вопроса – взглянуть на молекулярные часы. «Молекулярные часы» основаны на факте, что определенные биологические молекулы изменяются с довольно постоянной скоростью на протяжении миллионов лет. Если вы признаете это, вы можете взять кровь у любых двух современных животных и вычислить, как давно жил их общий предок. Некоторые недавние исследования с помощью молекулярных часов отодвинули точки ветвления различных пар типов глубоко в докембрийскую эру. Если эти исследования верны, вся риторика эволюционного взрыва становится излишней. Но существуют разногласия по поводу интерпретации результатов молекулярных часов, полученных для столь давних времен, и нам стоило бы подождать большего количества свидетельств. Между тем, есть логический аргумент, который я могу предъявить с большой уверенностью. Единственное свидетельство в пользу гипотезы взрыва точек ветвления отвергнуто: не найдено окаменелостей многих из типов до кембрийского периода. Но эти ископаемые животные, у которых нет ископаемых предков, должны были иметь каких то предков. Они не могли возникли из ничего. Поэтому должны были быть предки, которые не фоссилизировали, отсутствие окаменелостей не означает отсутствия животных. Единственный оставшийся вопрос, состоит в том, берут ли начало все недостающие предки, которые должны были существовать, из точек ветвления в кембрийском периоде, или они были растянуты на предыдущие сотни миллионов лет. Так как единственной причиной предположить, что они были сжаты в кембрийском периоде, является отсутствие их окаменелостей, и так как мы только что доказали логическую неуместность связывания вопроса с этим отсутствием, я прихожу к заключению, что вообще нет никаких серьезных оснований отдавать предпочтение гипотезе взрыва точек ветвления. Несомненно, в этом есть большая поэтическая привлекательность.. |
Похожие:
 | | Неизвестная история человечества/ Пер с англ. В. Филипенко. — М-: Изд-во «Философская Книга», 1999. — 496 с | |
| В ролях: Ким Хаспер, Дэвид Турба, Илона Шульц, Нена, Гельмут Краусс, Сантьяго Зисмер, Вилфрид Хербст, Ульрих Фосс, Майкл Пан, Стефан... | | Они не признавали правил, испытывали отвращение к стабильности. Вы можете не соглашаться с ними, сурово критиковать их, но единственное,... |
 | Джон Милтон Фогг, соучредитель журнала «Network Marketing Lifestyles», однажды сказал мне, что по части публи каций в сфере сетевого... | | Книга, которую вы держите в руках, поможет вам открыть для себя много нового, интересного и полезного, в том числе и некоторые секреты... |
| Специальность 05. 22. 07 – Подвижной состав железных дорог, тяга поездов и электрификация | | |
| Оао нпо «Наука», расположенного по адресу: Владимирская обл., Киржачский район, п. Першино, ул. Школьная, д. 7а | | Ознакомиться с информацией о деятельности отраслевого негосударственного пенсионного фонда «Образование и наука» |