Письмо к д'аламберу о зрелищах
Скачать 1.75 Mb.
|
| 120 стоит дело в тех случаях, когда пострадала честь людей, с которыми связана наша: тут уж никакое соглашение невозможно. Если мой отец получил пощечину, если оскорбили мою сестру, мою жену или возлюбленную, неужели я сохраню свою честь, сторговавшись за счет их чести? Тут не помогут никакие маршалы, никакое удовлетворение: я должен за них отомстить или утратить честь; указы предоставляют мне на выбор только казнь или позор. В качестве примера, относящегося к нашему предмету, приведу следующее: где же согласие между духом сцены и духом законов — если мы в театре стали бы аплодировать Сиду, а потом пошли на Гревскую площадь смотреть, как его будут вешать! Так что ничего не поделаешь: ни разум, ни добродетель, ни закон не преодолеют общественного мнения до тех пор, пока не откроют способов изменить его. Повторяю еще раз: способы эти не имеют ничего общего с насилием. Обычные средства, если бы их применяли, приводили бы только к наказанию честных людей и спасению трусов; но, к счастью, они слишком нелепы, чтоб ими можно было пользоваться, и поэтому привели только к переименованию дуэлей. Как же надо было подойти к делу? Надо было, мне кажется, полностью подчинить поединки между частными лицами ведению маршалов, как в отношении суда за них, так и в отношении их запрета и даже разрешения. Нужно было не только предоставить маршалам право допускать поло в тех случаях, когда они считали это правильным; но важно было бы, чтоб они действительно пользовались иногда этим правом, хотя бы для того, чтобы уничтожать имеющееся у публики довольно упорное представление, которое одно сводит на нет весь их авторитет, а именно — что при рассмотрении дел они руководствуются не столько собственным разумением, сколько волей монарха. Тогда не было бы ничего позорного в том, чтобы испросить у них разрешение на поединок в случае надобности; и даже в том, чтобы воздержаться от поединка, если поводы для него найдены недостаточными; но по-прежнему было бы позорным говорить: «Меня оскорбили. Устройте так, чтобы мне не надо было драться». При таком порядке все тайные вызовы тотчас подвергались бы неминуемому осуждению, так как, раз оскорбленная честь имеет возможность защищаться, а храбрость — проявиться на поле чести, людей, предпочитающих драться негласно, вполне справедливо брали бы под подозрение, а те, относительно которых суд чести решил, что они дрались неправильно1, подпа- 1 Неправильно, то есть не только трусливо или прибегая к обману, но несправедливо и без достаточных оснований, что, естественно, относилось бы ко всякому делу, ае представленному в трибунал. (Прим. Руссо.) 121 дали бы, как низкие убийцы, действию уголовного суда. Допускаю, что, поскольку многие дуэли попадала бы в поле зрения суда чести лишь задним числом, а иные даже официально санкционировались бы, это стоило бы некоторым порядочным людям жизни; но бесковечное количество таких жизней было бы в дальнейшем сохранено, тогда как кровь, проливаемая вопреки указам, дает основание проливать ее и дальше. Что же произошло бы потом? Суд чести, по мере укрепления его авторитета во мнении публики благодаря разумности и основательности его решений, мало-помалу становился бы строже, пока число законных случаев не свелось бы совсем на ает, понятие чести не переменило бы своих оснований и дуэли не прекратились бы совершенно. Правда, всех этих трудностей на деле не произошло, но в то же время было создано совершенно ненужное учреждение. Если дуэли теперь редка, так не оттого, что они презираемы и преследуемы, а оттого, что изменились нравы;1 в доказательством того, что это изменение вызвано совсем другими причинами, к которым правительство не имеет никакого отношения, доказательством того, что общественное мнение в этом пункте нисколько не изменилось, служит тот факт, что после стольких бесплодных усилий всякий дворянин, не потребовавший удовлетворения за обиду со шпагой в руке, пo-прежаему считается опозоренным, как это было а раньше. Четвертое следствие, вытекающее из цели, поставленной перед этим учреждением, состоит в том, что, раз никто не может жать в обществе обесчещенным, все сословия, носящие шпагу, от монарха до рядового, и даже те, которые не носят ее, должны предстать перед этим судом чести, чтобы отчитаться, одни, в своем поведении и поступках, другие в своих речах и взглядах, все — в равной мере подчиненные необходимости быть отмеченными знаком почета или клеймом позора — в зависимости от согласия или расхождения их образа жазни и мыслей с принципами чести, которые сложились у данного народа и постепенно реформируются трибуналом, сообразно началам справедливости и разума. Ограничить его компетенцию дворянами и военными — значит срезать побеги, оставляя нетронутым корень; потому что если чувство чести заставляет 1 Прежде люди ссорились в трактире; их отучили от этого грубого удовольствия, понизив цены на другие. Прежде они резади друг друга из-за любовницы; в результате более тесного общения с женщинами они убедились, что из-за аих не стоит драться. За вычетом опьянения и любви остается мало поводов для разногласий. В свете теперь дерутся только из-за азартных игр. Военные дерутся только тогда, когда их обходят по службе или чтобы не быть вынужденными подать в отставку. В наш просвещенный век все научились оценивать свою честь и жизнь с точностью до одного экю. (Прим. Руссо.} 122 дворянство действовать, то народ оно заставляет говорить; одни дерутся только потому, что другие их судят, и для того, чтоб изменить образ действий, целью которого является уважение общества, надо прежде изменить суждение о нем. Я убежден, что добиться этих изменений никогда не удастся, если не привлечь к делу самих женщин, от которых в значительной мере зависит образ мыслей мужчины. Из этого принципа следует также, что трибунал должен при известных условиях внушать страх всем сословиям пропорционально той чести, которую они могут потерять по понятиям толпы, являющимся в таких случаях обязательным мерилом. Если это учреждение хорошо поставлено, великие мира сего и монархи должны дрожать при одном его упоминании. Надо было в момент основания трибунала передать на его рассмотрение все имевшиеся тогда в королевстве личные распри между знатными, с тем чтобы он разрешил их по возможности на основании одних законов чести, чтобы приговоры его были строги, чтобы он карал ограничениями в правах и общественном положении, исходя только из проступка, независимо от ранга провинившегося, лишением права носить оружие или присутствовать при выходе короля, либо другими подобными наказаниями, которые ничтожны сами по себе, но тяжелы в глазах общества,— кончая преданием позору, которое можно было бы рассматривать как выешую меру, применяемую судом чести; чтобы все эти кары имели, благодаря поддержке со стороны верховной власти, такие же последствия, какие по самой природе своей имеет суд общества, когда его решений не Отменяет сила; чтобы трибунал не выносил постановлений по пустячным поводам, но чтоб он никогда ничего не делал наполовину; чтобы он мог сослаться на пример самого короля, который выбросил свою трость в окно *, по его словам, из боязни ударить дворянина; ' чтобы сам король в этом случае предстал в качестве обвиняемого, вместе с противной стороной, был торжественно судим и обязан был дать удовлетворение дворянину за нанесенное косвенное оскорбление, и чтобы в то же время трибунал присудил ему почетную награду за проявленную монархом сдержанность в гневе. Награда эта — какой-нибудь простой, но приметный значок, который король носил бы всю жизнь,— была бы для него, мне кажется, украшением более ценным, чем королевские ордена, и я уверен, воспета не одним поэтом. Бесспорно то, что в делах чести сами короли, больше чем кто-либо другой, подсудны общественному мнению и, следовательно, могут без всякого унижения предстать перед трибуналом, 1 Г-на Лозена *. Вот, на мой взгляд, благородное употребление трости. (Прим. Руссо.) который это мнение представляет. Людовик XIV был способен на такие благородные поступки и, думается, совершал бы их, если бы кто-нибудь навел его на мысль об этом. При соблюдении всех этих и других таких же предосторожностей сомнительно, однако, чтобы дело удалось, так как подобное учреждение совершенно чуждо духу монархии. Но можно быть уверенным, что, пренебрегши ими, решив смешать силу и закон в вопросах, где властвует предрассудок, и изменить понятие чести с помощью насилия, подорвали королевский авторитет и унизили законы, выходящие за пределы, коими их власть ограничена. Между тем в чем заключается предрассудок, который подлежал устранению? В самой нелепой и варварской мысли, какая только приходила человеку на ум,— будто все обязанности перед обществом сводятся к храбрости; будто человек — не мошенник, не плут, не клеветник, а порядочен, благовоспитан, учтив, если умеет драться; будто ложь превращается в истину, кража становится законной, предательство честным, измена похвальной, если только все это утверждают с оружием в руках; будто оскорбление всегда можно изгладить ударом шпаги; а будто достаточно убить человека, чтоб доказать свою правоту в ссоре с ним. Конечно, есть и другой вид поединков, в котором к жестокости примешивается изящество и когда убиваюу лишь нечаянно: это поединки до первой крови. Господи боже, до первой крови! Да на что тебе нужна эта первая кровь, хищный зверь? Неужто ты хочешь упиться ею? Думать невозможно об этих ужасах без волнения! Вот предрассудки, которых французские короли, во всеоружии своей власти пад обществом, были не в состоянии ниспровергнуть. Общественное мнение — этот властелин мира — не подчинено королям; они сами рабы его. Заканчиваю это длинное отступление,— к сожалению, не последнее; и от примера, быть может, слишком яркого, si parva licet componere magnis1, перехожу к более простым случаям. Одним из неминуемых результатов учреждения театра в таком маленьком городе как наш, явится изменение наших принципов или, если угодно, наших предрассудков и общественных взглядов, что поведет неизбежно к замене наших нравов — лучшими или худшими, этого пока не касаюсь, но, разумеется, менее соответствующими нашему строю. Я спрашиваю, сударь, с помощью каких действенных законов предотвратите вы это? Если правительство способно влиять на нравы, то лишь в начале своего установления: однажды определив их, оно не только не имеет больше власти их изменять, не изменяясь само. 1 ...коль сравнить нам малое можно с великим (Вергилий, Георгики, IV, 176). (Дерев. С. В. Шереипского.) 124 но даже с великим трудом охраняет их от неизбежных случайностей, которые на них обрушиваются, и от естественных склонностей, которые их ухудшают. Общественные взгляды, так трудно поддающиеся управлению, сами по себе, однако, весьма подвижны и изменчивы. Случай, тысяча неожиданностей, тысяча непредвиденных обстоятельств делают то, чего не в состоянии сделать ни сила, ни разум; или, вернее, именно потому, что ими движет случай, сила не имеет над ними власти; подобно тому как кости, как их ни кидай, не покажут обязательно ожидаемого числа. Все, что может сделать человеческая мудрость,— это предупреждать изменения, пресекать загодя все, что их вызывает; но раз примирившись с ними и допустив их, трудно уже регулировать их последствия и никогда нельзя быть уверенным, что сможешь делать это. Как же предупредим мы те последствия, причину которых добровольно ввели сами? Не предложите ли вы нам, взяв за образец учреждение, о котором я только что говорил, ввести цензуру? Она у нас уже есть1, и если вся сила такого суда еле справляется с задачей соблюсти нас такими, какие мы есть, то когда добавится новая склонность к ухудшению нравов, что сумеет он сделать, чтоб задержать этот процесс? Ясно, что он с этим не справится. Первым признаком его бессилия предупреждать злоупотребления, вызываемые театром, явится согласие учредить театр, ибо не трудно предвидеть, что два таких учреждения не могут долго существовать рядом и что либо театр поставит цензоров в смешное положение, либо цензоры настоят на изгнании актеров. Но дело не только в том, что недостаточно одних законов, чтобы устранять дурные нравы, не затрагивая их причины. Предвижу: мне скажут, что, уйдя с головой в вопрос о злоупотреблениях, неизбежно порождаемых театром, и общей невозможности их предупреждать, я высказываюсь с достаточной ясностью относительно предлагаемого выхода, а именно: иметь в качестве актеров людей порядочных,— иначе говоря, сделать их порядочными. Но по сути дела обсуждать этот частный пункт уже нет особой надобности: все сказанное мной выше о действии театра, безотносительно к нравам актеров, сохраняет свою силу и для того случая, если бы они извлекли действительную пользу для себя из тех уроков, которые вы убеждаете нас преподать им, и стали бы благодаря нашим заботам чуть не образцами добродетели. Однако, считаясь с мнением тех моих соотечественников, которые не видят в учреждении театра иной опасности, кроме дурного примера со стороны актеров, я готов рассмотреть подробней, можно ли, даже при этом предположе- 1 Консистория и Палата реформ *. (Прим. Руссо.) 125 нии, рассчитывать на какой-нибудь успех, воспользовавшись указанным средством, и достаточно ли оно для того, чтобы их успокоить. Наблюдая факты, прежде чем вскрывать их причины, я замечаю, что само положение актера связано с распущенностью и безнравственностью; что мужчины там предаются разврату, а женщины ведут безобразную жизнь; что те и другие в одно и то же время жадны и расточительны, вечно по уши в долгах и, вечно соря деньгами направо и налево, столь же несдержанны в своих развлечениях, сколь неразборчивы в способах покрытия расходов. Вижу также, что во всех странах ремесло их считается позорным, что те, кто им занимается, отлученные от церкви или нет, всюду презираемы 1 и что даже в Париже, где они пользуются большим уважением и лучше ведут себя, чем где бы то ни было, горожанин не решился бы водить компанию с теми самыми актерами, которых можно видеть каждый день за столом у знатных. Третье наблюдение, не менее существенное, состоит в том, что это пренебрежение тем сильней, чем нравы чище, и что есть страны, отличающиеся невинностью и простотой, где ремесло комедианта внушает почти ужас. Таковы неоспоримые факты.. Вы мне скажете, что они основаны на предрассудках. Сотлаеен; но поскольку предрассудки эти — явление всеобщее, нужно искать их общую причину — и я не представляю себе, чтобы ее можно было найти где бы то ни было, помимо самой профессии, к которой они относятся. На это вы возразите, что актеры оттого и становятся достойными презрения, что их презирают; но почему бы стали их презирать, если бы они не были достойны этрго? Почему стали бы думать об их сословии хуже, чем о других, если бы в нем не было ничего, что бы его ,от них отличало? Вот что следовало бы, может быть, рассмотреть, прежде чем оправдывать их вопреки мнению публики. Я мог бы приписать возникновение подобных предрассудков разглагольствованиям священников, если б не находил их уже у римлян до появления христианства, причем они не только смутно бродили в сознании народа, но утверждались особым законодательством, которое объявляло актеров подонками, лишало их звания и прав римского гражданина и приравнивало актрис к проституткам. Тут нет иных оснований, 1 Если англичане похоронили знаменитую Олдфилд рядом со своими королями *, то из желания почтить в ней не ремесло, а Талант. У них великие дарования возвышают представителей самых низших состояний, а бездарность принижает представителей самык славных родов. Что же касается профессии актеров* то слабые и посредственные презираемы в Лондоне так те или еще более, чем в других местах. (Прим. Руссо.) 126 кроме тех, что вытекают из природы вещей. Языческие жрецы, ревнители благочестия, настроенные скорее благоприятно, чем враждебно к зрелищам, входившим в состав религиозных церемоний1, отнюдь не были заинтересованы в том, чтобы против них протестовать, и в самом деле не протестовали. Между тем уже тогда можно было возмущаться, как вы это делаете, непоследовательностью, выражающейся в развенчании людей, покровительствуемых, оплачиваемых, обеспечиваемых пенсией,— что, по правде говоря, не кажется мне таким странным, как вам: ведь иногда государству приходится поощрять и опекать профессии унизительные, но нужные, отчего представители их отнюдь не становятся более почтенными. Я где-то читал, что это бесчестие распространялось не столько на настоящих актеров, сколько на гистрионов и шутов, пятнавших свои представления непристойностью и сальностями; но это различие неуловимое: ведь слово «актер» и «гистрион» были абсолютно синонимами,— единственная разница та, что одно из них греческое, а другое этрусское. Цицерон в своем «Ораторе» называет гистрионами двух величайших актеров, каких только знал Рим — Эзопа * и Рос-ция; * в своей речи в защиту последнего он жалеет, что такой порядочный человек занимается таким дурным ремеслом*. Не проводя никакой разграничительной черты ни между комедиантами, гистрионами и шутами, ни между актерами трагическими и комическими, закон предавал одинаковому посрамлению без разбора всех, выступающих на театре. Quisquis in scenam prodierit, ait praetor, infamis est2. Верно лишь то, что бесчестие это покрывало не столько самую игру, сколько' сословие, сделавшее ее своим ремеслом, раз римская молодежь, нимало не унижаясь, публично выступала после больших пьес в ателланах или эксодах *. За этим исключением мы видим, что актеры повсюду одинаково были рабами * и с ними так и обращались в тех случаях, когда игра их не нравилась. Мне известен только один народ, державшийся на этот счет особых взглядов: это греки. У них, бесспорно, театральная профессия оценивалась так высоко, что в Греции иные актеры занимали определенные общественные должности у себя на родине или же в посольствах. Но не трудно понять причины такого исключения. Во-первых, поскольку трагедия, так же 1 Тит Ливии говорит (VII, 2), что театральные зрелища были введены в Риме в 390 г. по случаю чумы *, которую надо было прекратить. В настоящее время по такому случаю театры скорей закрылись бы, что, конечно, было бы разумней. |
Похожие:
 | ... | | ... |
 | Раньше переписку вели вручную то есть отсылали обычной почтой. В эпоху развития электронных технологий, все чаще пишутся электронные... | | Претензионное письмо это письмо, отправляемое виновной стороне в случае невыполнения ею заключенных ранее договоров и разного рода... |
| Направляем для сведения и использования в работе обзорное письмо Федерального казначейства по проблемным вопросам, возникающим в... | | Направляем для сведения и использования в работе обзорное письмо Федерального казначейства по проблемным вопросам, возникающим в... |
| Обучающие цели: сформировать понятие «письмо» и выработать алгоритм написания письма | | Что вы видите? Да, правильно. Это письмо. А вы знаете как будет на английском слово письмо? |
| Ребята, к нам на почту уже давно пришло письмо. Я не знаю, что с ним делать: адрес на нем не указан, фамилия человеку, которому оно... | | Ребята! К нам на почту уже давно пришло письмо. Я не знаю, что с ним делать: адрес на нём не указан, фамилия человека, которому оно... |