Iv. Балкария в XV – начале XIX вв по данным письменных источников и устной традиции

Балкария в XV - начале XIX вв Батчаев В. М. Глава IV. Балкария в XV – начале XIX вв. по данным письменных источников и устной традиции Затерянные в труднодоступных дебрях Большого Кавказа, крошечные «общества» Балкарии веками оставались вне поля зрения путешественников и летописцев. Первые более или менее внятные намеки на их существование начинают появляться лишь где-то с XVII столетия, однако и в последующем – вплоть до начала XIX века – интересующие нас источники все еще единичны и оставляют желать много лучшего в смысле их информативности. По этой причине трудно говорить хотя бы о двух-трех наиболее заметных по своим последствиям явлениях в жизни горцев до вхождения их в состав России. Формирование горских обществ, отношения их друг с другом и с внешним миром, вероятность вовлеченности их в те или иные события на Центральном Кавказе – таков приблизительно круг вопросов, подразумеваемых в данном случае понятием «история народа». Но даже самые предварительные обобщения на этот счет сопряжены с риском непроизвольного перехода той грани, которая отделяет естественное право историка на догадки и предположения от «перенапряжения материала». Понятно, что предлагаемый здесь экскурс не мог строиться по общепринятой схеме, т. е. как связное, структурно и тематически целостное повествование с выделением каких-то тенденций и закономерностей. Скорее это лишь обзор доступных источников в их хронологической последовательности, сопровождаемый комментариями автора. При этом под источниками имеется в виду не только письменная информация, но и некоторые материалы устной традиции, хотя и сложные для интерпретации, но небезынтересные в качестве отражения представлений народа о собственном прошлом. События, связанные с завоеванием Алании, монгольским игом на Кавказе, а затем и крушением Орды под ударами Тимуровских полчищ ознаменовали собой переломный этап местной истории, предопределивший принципиальные изменения в этнической географии Северного Кавказа и в соотношении здесь военно-политических сил в последующие столетия. С нашествием монголов завершилась обширная историческая эпоха, когда предки балкарцев, карачаевцев, осетин представляли собой достаточно крупные этнополитические образования, чтобы играть активную роль в политических процессах юга Восточной Европы и привлекать внимание летописцев в ближних и дальних странах. С XV столетия начинается история совершенно иного масштаба, история так называемых малых народов – потомков тех, кому довелось уцелеть после кошмара XIII-XIV веков. Очевидно, историкам никогда не удастся воссоздать в деталях процессы XV-XVI столетий – «ключевых» по крайней мере для этнической истории Центрального Кавказа. Но большинство кавказоведов достаточно обоснованно акцентируют главное: массовое заселение предгорно-плоскостных районов бывшей Алании появившимися с запада кабардинцами, ассимиляция ими одной и оттеснение в горы другой части прежнего населения, обескровленной и крайне немногочисленной после карательных походов Тамерлана. Определить время появления кабардинцев на нынешней территории с точностью до одного столетия пока не удается. В дореволюционной и советской литературе чаще всего подразумевалось XV столетие, и такая версия существовала вплоть до 1956 года, когда Л. И. Лавров попытался обосновать более раннюю дату – начало XIII века. Но несостоятельность такой альтернативы оказалась столь очевидной, что уже в начале 1970-х годов исследователи вынуждены были вернуться к прежней версии. И это не все; в последние годы некоторые кавказоведы склонны приурочить это событие даже к началу XVI столетия [1]. В преданиях балкарцев, карачаевцев и дигорцев население, оттесненное в послемонгольскую эпоху из предгорий в высокогорную зону, фигурирует под наименованием «маджарцы», а ассимилированные маджарцами группы местного горского населения известны в устной традиции балкарцев под названиями «таулу», «ференки», иногда «сваны». Соотнесение этих сведений с данными научных изысканий не дают оснований ставить под сомнение глубину исторической памяти народа. Тем более что, в сущности, речь идет о не столь уж и отдаленном прошлом; ведь некоторые исследователи склонны оценивать «разрешающую способность» устной традиции даже тысячелетиями, в то время как маджарцев отделяют от первых записей связанных с ними преданий какие-нибудь 400-450 лет. Повторю здесь вкратце некоторые из основных положений, изложенных мной в ряде предшествующих публикаций по «маджарской» проблеме [2]. Прежде всего, необходимо учесть, что хотя отдельные эпизоды прошлого, связанные с формированием народа, так или иначе фиксируются его «коллективной памятью», сама трактовка этногенеза в науке и в сознании масс рознятся принципиальным образом. Ретроспективная самоидентификация народа обычно ориентирована только на один-два (как правило, самых поздних) [3] этнокомпонента, традиционным представлениям несвойственно понятие древнейшего субстрата или дифференциация этногенеза на ряд ранних и поздних этапов. В соответствии с такой закономерностью в этногенетических преданиях балкарцев акцентированы преимущественно маджарские предки. В действительности же, как известно, инфильтрация маджарцев в долины Северной депрессии и смешение их с горцами – это, конечно, не этногенез во всей полноте его стадиальных и хронологических параметров, а только один (уже завершающий) этап процесса, наметившегося за многие столетия до рассматриваемой нами эпохи. Далее, один из немаловажных аспектов интерпретации преданий – этническая идентификация упоминаемых в них групп населения. Яснее всего здесь дело обстоит, пожалуй, со сванами. Возможность инфильтрации какой-то небольшой их части на северные склоны Кавказского хребта представляется не столь уж невероятной. В XV в. ситуация благоприятствовала этому, а документальные свидетельства наличия здесь сванского этнического элемента начинают появляться уже в XVI столетии [4]. «Ференки» – совсем необязательно европейцы, как почему-то принято думать, а «эллины» некоторых преданий не обязательно должны быть греками. Согласно широко распространенной в прошлом традиции, этническая принадлежность того или иного народа отожествлялась с конфессиональной (подробнее см. в гл. V). Говоря проще, людей, обращенных в христиан византийскими миссионерами, могли называть греками или эллинами, а другую часть их же соплеменников, крещенных миссионерами из Западной Европы – ференками, еще какую-то группу, крещенную грузинскими миссионерами – грузинами, и т. д. Незнание такой закономерности часто вводит историков в заблуждение. В интересующей нас связи важно иметь ввиду, что и под ференками, и под греками в преданиях подразумеваются горные аланы, но в первом случае христиане – католики, во втором – православные. Главным и едва ли не самым сложным является вопрос об этнической принадлежности маджарцев. В устной традиции не только балкарцев, но и других народов края они были известны как население степного Предкавказья, занимавшие всю эту зону от моря до моря, со «столицей» под названием Маджары (крупнейший в регионе административный центр XIII-XIV вв., располагавшийся на месте нынешнего г. Буденновска). Содержавшиеся в преданных сведениях о миграции значительной части этого населения в предгорьях Центрального Кавказа и значительной роли их в этнической истории края вполне соответствует исторической действительности. Но кто были эти мигранты? По сложившейся издавна традиции в них принято было видеть почти исключительно половцев-кипчаков. Однако еще в начале 1960-х годов правомерность такой установки была поставлена под сомнение Г. А. Федоровым-Давыдовым, а в последние годы тезис об этнической неоднородности указанного сообщества находит все больше сторонников. Наряду с немногочисленными остатками кипчаков, перемещенных монголами в Поволжье и другие регионы Евразии, здесь обитали и отдельные группы выходцев из Центральной Азии [5]. Но не только. Выясняется, в частности, что золотоордынская эпоха отмечена также и появлением в Предкавказье сравнительно большой массы черных клобуков. Все эти мероприятия были санкционированы правителями Орды, в действиях которых прослеживается определенная система: по мере возможности завоеватели старались территориально отделить друг от друга бывших союзников. В домонгольское время таким союзником Киевской Руси были те же черные клобуки, которые вместе с торками и берендеями охраняли ее южные границы от набегов кочевников. В свете этого обстоятельства насильственное перемещение черных клобуков подальше от Руси, в Предкавказье выглядит вполне закономерно. В будущем, по мере расширения источниковой базы проблемы, роль черных клобуков в этнополитической истории региона, конечно, удастся выявить более полно и всесторонне. Если вначале источники предполагали такую постановку вопроса относительно лишь отдельных районов – пишет Е. И. Нарожный – то теперь все очевиднее необходимость «обозначить видение данной проблемы уже в рамках всего Северного Кавказа» [6]. Именно это, разнородное по конкретной племенной принадлежности, но единое в своей тюркоязычности население степи явилось, как я полагаю, первым носителем обобщающего этнонима «маджарцы». Первым, но не последним: в этногенетическом плане между этими маджарцами – степняками и оседлыми маджарцами предгорий, проникшими впоследствии в горы Балкарии – существенная разница. Если проникновение отдельных групп кочевников на территорию плоскостной Алании имело место еще до монголов, то монгольское владычество, следствием которого стало массовое обнищание населения степи, придало этим миграциям более значительные масштабы. Степнякам, лишенным скота и пастбищ, не оставалось ничего иного, как заселять предгорья Центрального Кавказа и переходить здесь к оседлости. В результате остатки прежнего аланского населения все больше попадало под влияние пришельцев в сфере языка и культуры, а смешение тех и других привело к постепенному формированию нового, генетически двуприродного «протоэтноса» и переносу на него наименования «маджарцы». Неудивительно, что до последних столетий горцы Северного Кавказа продолжали именовать Маджарами (или маджарскими) не только собственно Маджары на р. Куме, но и почти любое заброшенное городище в предгорьях [7], в том числе и такие крупные центры Алании, как Верхний и Нижний Джулат. Таким образом, повторим вновь, маджарцы Предкавказских степей и маджарцы предгорий Центрального Кавказа – это совсем не одно и то же: в первом случае речь может идти о численном преобладании кочевников-тюрок, во втором – преимущественно об аланах, ассимилированных пришельцами. В то же время достаточно очевидна и недопустимость каких бы то ни было упрощений. Говоря о маджарских предках балкарцев, мы имеем ввиду прежде всего оседлых алан, но зачастую номадизмы в традиционной культуре балкарцев столь «интимны», что их при всем желании невозможно счесть следствием всего лишь языковой и культурной ассимиляции; надо полагать, что в числе предков-маджарцев были и тюрки, продолжавшие еще сохранять подвижный, полукочевой образ жизни. В числе групп, которые застали в горах маджарцы, упоминаются также «таулу». Это тюркское слово, являющееся самоназванием балкарцев, справедливо принято считать отголоском эпохи, когда их тюркоязычные предки населяли одновременно равнину и часть горных районов, вследствие чего возникла необходимость терминологически дифференцировать две группы одного этноса по ландшафтно-географическому признаку [8]. Пока не совсем ясно, с каким конкретно тюркским народом можно идентифицировать указанных предков-таулу. В одной из предшествующих публикаций я склонен был счесть их первой, наиболее ранней волной тех же маджарцев [9]. Однако М. Абаев, в версии которого упоминаются таулу, четко отделяет их от соплеменников маджарца Басиата. Возможно, это остатки домаджарских тюрок. Последнее, что необходимо оговорить в связи со всем изложенным – это, так сказать, «количественная» сторона дела. Поскольку речь у нас идет о ситуации, сложившейся на Центральном Кавказе после кровопролитных войн с монголами, а затем и полчищами Тамерлана, то ясно, что говоря о горцах или маджарцах XV-XVI веков, мы можем подразумевать не огромные массы людей, а лишь очень небольшие по численности группы. Источники XIII-XIV вв. подчеркивают катастрофические масштабы людских потерь [10], и, судя по демографической обстановке, скажем, XVIII-XIX вв. [11], эти потери оказались невосполнимыми даже по прошествии 4-5 столетий – во всяком случае, в территориальных пределах Балкарии и Карачая. Разумеется, намеченная здесь схема этнической номенклатуры края пока еще весьма приблизительна, а во многом и гипотетична ввиду дефицита информационно емких источников [12]. Со временем взаимное смешение рассмотренных выше групп привело к окончательному оформлению этнической самобытности балкарцев. Но на первых порах отношения сторон носили далеко не идиллистический характер. Предания содержат немало упоминаний этнических конфликтов, причем в ряде случаев хронологические реалии повествования позволяют без особых натяжек приурочить время действия именно к XV-XVI столетиям. В данном случае для нас важнее учесть то, что в совокупности своей все эти конфликты представляют как бы фон, на котором разворачиваются события несколько иного рода: борьба нарождающейся местной (горноаланской) знати с пришлой, маджарской, победа маджарцев и подчинение ими горцев. Поскольку основным источником по этому вопросу является фольклор, рассмотрим здесь вкратце два соответствующих текста. Верхне-Чегемский текст [13]. Когда-то давно из Абадзехии в «страну, ныне занимаемую кабардинцами», прибыл с дружиной некий Анфако. В Баксанском ущелье в стычке со сванами он погиб, оставив после себя двух сыновей, братьев Баймурзу и Джанмурзу. Одолев сванов, братья отослали в Абадзехию дружину отца, а сами в сопровождении двух аталыков перешли в Чегемское ущелье. Увидев плывущие по реке щепки, они догадались о наличии в её верховьях какого-то поселения. Братья направляются вглубь ущелья и вскоре доходят до места слияния Чегема и её притока Жылгысу. Здесь они увидели поселение, которое будто бы уже тогда называлось Чегем, но по другому варианту предания этого села тогда еще не было, а люди жили в верховьях Жылгысу, на месте, известном ныне в археологии как «городище Лыгыт». Это было «какое-то неведомое для них (братьев - В. Б. ) племя; рассказчик предполагает, что народец этот были осетины» [14]. Братья были радушно приняты местным князем Берды-бием, жившим в своей башне в верхней части села. В другом варианте предания братьев приняли сами жители Лыгыта, которых впоследствии Баймурза и Джанмурза избавляют от угрозы вражеских набегов, и тем самым предоставляют возможность перенести село в более удобное место у слияния Джилгысу с Чегемом. Прошли годы. После смерти князя и его гостей стал назревать конфликт между их потомками - Рачикаовыми и Балкаруковыми. Дело в том, что пользуясь то ли малолетством, то ли неспособностью потомков Берды-бия (Рачикаовых), энергичные и предприимчивые потомки пришельцев (Балкаруковы) сумели узурпировать их княжеские прерогативы (по другому варианту не меньшим влиянием пользовались и братья-родоначальники, сумевшие защитить село от набегов соседей). Достигнув совершеннолетия, девять (по другому варианту - двенадцать) братьев Рачикаовых стали всячески притеснять народ, чем не преминул воспользоваться Келемет Балкаруков. Заручившись поддержкой своих сторонников, он в одну ночь истребляет братьев Рачикаовых. После этого он становится полновластным правителем Чегемского ущелья и раздает соучастникам убийства земли Рачикаовых в вечное пользование. Со временем из рода Балкаруковых выделилось два ответвления - Барасбиевы и Кучуковы. Верхне-Балкарский текст [15]. В незапамятные времена из плоскости пришел в Верхне-Балкарскую котловину охотник по имени Малкар, и поселился вместе с семьей по соседству с поселком аборигенов – таулу (варианты: «осетин-дигорцев» и «выходцев из Сванетии»). Однажды у Малкаровых нашел приют и стал жить на правах гостя некто Мисака, тоже пришелец с равнины (из Маджар). К тому времени семья Малкаровых состояла из 10 человек - девятерых братьев и одной сестры. Девушка и гость полюбили друг друга, но братья не хотели выдавать сестру за человека неизвестного происхождения. Тогда ко дню сенокоса сестра приготовила для братьев крепкое пиво, и когда те, опьяненные, уснули, влюбленные перебили их. Женившись на сестре Малкаровых, Мисака прочно обосновался в их доме, привел из плоскости «других людей», и вместе с ними стал притеснять местных жителей «таулу», которые в конечном итоге стали его данниками. Правда, по другому варианту предания с аборигенами воевали появившиеся здесь еще до Мисаки простые маджарцы, а последующее вмешательство Мисаки ускорило их победу. Наконец, опять-таки из плоскости, из тех же Маджар сюда прибывает еще один человек - князь Басиат со своей дружиной. При помощи огнестрельного оружия, о котором горцы тогда не имели понятия, Басиат производит такой эффект, что население ущелья добровольно признает его своим князем. В других вариантах Басиата приводит из Маджар уже покоривший горцев Мисака, или же Басиат покоряет их сам. От Басиата ведут свое происхождение все княжеские фамилии Балкарского ущелья - Абаевы, Айдебуловы, Шахановы и др. Княжеской же была признана и фамилия Мисаковых. Известны и другие предания подобного рода - об истреблении Баташевых, Джабоевых, и т. д., но, к сожалению, я не располагаю полной публикацией текстов. Что же касается рассмотренных выше двух текстов, то я целиком и полностью разделяю интерпретацию В. Миллера и М. Ковалевского, которые считали предания о Басиате и Анфако отражением реальных событий, связанных с борьбой феодальных династий и становлением в Балкарии новых, относительно более развитых форм социальных отношений [16]. Подобного же мнения придерживаются, кстати, и осетинские исследователи, интерпретируя тесно взаимосвязанную с Верхне-Балкарским преданием легенду о родоначальнике дигорских феодалов Баделе (в балк. версии Бадинат) - родном брате князя Басиата [17]. Но поскольку В. Миллер и Б. Ковалевский не ставили целью развернутый анализ текстов, то вне поля их зрения остались некоторые существенные моменты. Я, например, склонен полагать, что приведенные здесь Верхне-Балкарский и Верхне-Чегемский повествования - это не два различных предания, а две локальные версии одного и того же предания. Об этом свидетельствует множество параллелей, хотя и не все из них включены в приведенный выше краткий пересказ. Так, в обоих случаях говорится о появлении в горах двух братьев из плоскости (Басиат и Бадинат, Баймурза и Джанмурза), о вмешательстве их в этнические или социальные конфликты, об истреблении одного из местных родов (причем в обоих случаях гибнут по девять братьев), обретении пришельцами (либо их вассалами или же потомками) княжеского статуса, о подчинении местного населения. В обоих случаях упоминается дружина и вассалы главных действующих лиц, эффект, производимый огнестрельным оружием [18], промежуточный между равниной и высокогорьем пункт, в котором либо останавливается временно, либо умирает один из главных персонажей (здесь же фиксируются их усыпальницы - кешене Анфако, кешене Мисаковых), упоминаются также башни в верхней части села, щепки, плывущие по реке, пиво как реалия горского быта и т. д. В данном случае сходство художественной формы никак не дает оснований отнести предания к разряду так называемых «бродячих» сюжетов. Скорее это отражение единого для всей Балкарии и Дигории процесса, приведшего к сходным результатам, а, следовательно, и обусловившего единую форму его художественного осмысления. Правда, наряду с тем в сказаниях имеются и существенные расхождения, равно как и моменты, не внушающие доверия. Вообще, есть основания считать, что истинное положение вещей в предании сильно искажено. Лишь неадекватность этих искажений в различных его вариантах и версиях позволяет путем их перекрестного анализа, взаимных дополнений и уточнений, воссоздать более или менее правдоподобную картину. Прежде всего, нельзя не заметить расхождение в ключевом эпизоде обоих повествований. В Чегемской версии истинной причиной истребления Рачикаовых послужила их попытка пресечь практику выдачи ежегодной дани Балкароковым. Иными словами, это попытка вернуть утраченный Рачикаовыми социальный статус, борьба за власть, и эту подоплеку трагедии не может заслонить даже камуфляж из ссылок на «бесчинства» братьев Рачикаовых, на «притеснение» ими простого народа и на «благородное заступничество» Келемета Балкарокова. Объем данной главы исключает перечень противоречий, предполагаемых версией «заступнической» роли Келемета. Отмечу главное. В самых широких слоях балкарского крестьянства было распространено представление о феодализме и феодальном гнете как о чем-то глубоко чуждом, привнесенном извне в изначально «демократическую» среду аборигенов [19]. А между тем в предании все поставлено с ног на голову: потомок пришельцев Келемет «избавляет» крестьян от «произвола» местного рода Рачикаовых. И это при всем том, что последние воплощали собой ту изначальную стадию феодализации общества, когда статус князя почти целиком зиждется на личном авторитете, несовместимом с какими-то ни было бесчинствами. Ларчик открывается просто: тезис о демократическом прошлом домаджарской Балкарии фиксировался в народе, а предание о «подвиге» Келемета Балкарокова записано либо со слов его потомков, либо приближенных к ним дворянских кругов [20]. Но в народе же сохранилась и «Песнь о Рычкаовых», вполне определенно отрицающая «феодальную» версию о деспотизме потерпевшей стороны: «Мы жили мирно, а он потешился над нами, Ахтугана сын, прозванный Келеметом... Кровью обагрился Галаучинский курган» [21]. Кстати, недавно опубликован еще один вариант предания, в котором народ осуждает преступление Балкароковых [22]. По-видимому, очернение побежденных являлось закономерным следствием всех феодальных войн. На Кавказе такая закономерность прослеживается не только по балкарским материалам, но, например, и по осетинским: «Если борьба претендентов за «предводительство» или «верховенство» увенчивалась успехом, то потом уже шли в ход чудесные и сказочно-фантастические предания о якобы чуть ли не божественном происхождении власти того или иного феодала. Но если претендент не выдерживал борьбы,... то их просто уничтожали, и в памяти народа они запечатлевались как отвратительные личности с набором черт, не подобающих добропорядочному осетину» [23]. Надо полагать, в силу такой закономерности превратились в «отвратительные личности» и братья Рачикаовы. Правда, здесь следует учесть и другое. Устная традиция, отражающая столь отдаленное прошлое, со временем неизбежно должна была фольклоризироваться. А закономерностью эволюции фольклора, проявляющейся всюду «с удивительной одинаковостью», является то, что «при переходе на новые формы общественного строя или даже при развитии внутри данного строя» традиционные образы постепенно трансформируются в свою противоположность: «Некогда святое превращается во враждебное, великое – во вредное... [24]. Подобные закономерности в трансформации устной традиции зачастую упускаются из виду даже историками. Ссылаясь на предания, некоторые авторы приводят примеры «деклассирования» князей – одного якобы за чрезмерную гордость, другого будто бы за нарушение обычая, третьего – за жадность и т. д. Не менее тенденциозна и версия Верхне-Балкарских событий, но расстановка акцентов здесь несколько иная. Если Чегемская версия ставит целью оправдать истребление одного феодального клана другим, то для Верхне-Балкарских информаторов важнее было вообще умолчать о феодальном статусе Малкаровых. Вся история начинается с «бытового конфликта» между потомками простого охотника и их гостем, - «человеком неизвестного происхождения». Похоже, фальсификаторов мало заботило то, что именно в такой редакции мотивировка преступления ошарашивает своей надуманностью. В самом деле, истребление рода из-за несговорчивости в вопросе брака - явление, совершенно немыслимое в простонародье (на Кавказе такие проблемы чаще всего решались умыканием невесты), в то время как в феодальной среде неудачное сватовство действительно могло послужить поводом к Варфоломеевской ночи. Собственно говоря, предание почти и не скрывает феодальный статус Мисаки, «человеком неизвестного происхождения» он предстает лишь в начале повествования. Впоследствии же выясняется, что это вассал самого Басиата (сына чингизида Джанибека) - следовательно, он княжеского происхождения. Отказывает предание в таком статусе лишь Малкаровым. Однако сопоставление данной версии с Чегемской неизбежно предполагает идентификацию сословной принадлежности Малкаровых и Рачикаовых. Тем более что в Верхней Балкарии по сей день сохранились руины монументального комплекса, наименование которого «Малкар-кала» (замок Малкара) говорит само за себя. «Не заметить» это обстоятельство могли лишь информаторы-потомки того же Басиата и Мисаки [25]. Таким образом, финалы Верхне-Чегемской и Верхне-Балкарской трагедии совершенно идентичны: в обоих случаях дело кончается сменой местной феодальной династии пришлой. Надо полагать, что именно в свержении местных династий и заключались действительные мотивы преступлений, а выдумки о «деспотизме» Рачикаовых и «пламенной любви» Мисаки введены в устную традицию потомками победителей с целью как-то сгладить негативные ассоциации, связанные с вероломным истреблением местных родов, с целью придать факту узурпации хотя бы видимость законности. Тем самым, кстати, в существенной мере решается и вопрос о достоверности описанных событий: раз фальсификация налицо, значит, было что фальсифицировать. При всех потугах к самореабилитации победителей эпизоды Варфоломеевской ночи привносят в повествование явно нежелательную двусмысленность, и коль скоро они все же есть, то умолчать о них было просто невозможно. Кроме того, в обеих версиях предания есть искажения конъюнктурного порядка. По прошествии ряда столетий представления о маджарском прошлом приобретали все более абстрактный, все более расплывчатый характер, в то время как успехи Крымского ханства в распространении мусульманства на Северном Кавказе способствовали зарождению здесь в среде духовенства крымской ориентации. Под влиянием духовенства стали появляться версии этногенетических преданий, «выводившие» предков народа из Крыма. Не обошла эта тенденция и предание о Басиате. Такого же рода трансформацию, но уже на ином - местном уровне претерпела и Верхне-Чегемская версия. Уж если исходить из принципа историчности предания, то абадзехское происхождение Анфаки более чем сомнительно. Скорее всего здесь также произошла подмена полузабытой маджарской прародины, но теперь уже не крымской, а адыгской - не менее престижной в условиях адыгской гегемонии на Северном Кавказе. Исчерпывающий всесторонний анализ всех версий и вариантов с последующей исторической идентификацией персонажей и сюжетных линий - задача, разрешимая лишь общими усилиями фольклористов и историков. Здесь я ограничусь лишь несколькими замечаниями относительно хронологических рамок рассмотренных событий. Дигорская и Верхне-Балкарская версии, сюжетно взаимосвязанные ввиду кровного родства главных персонажей предания, уже стали предметом специального исследования. Авторы едины в мнении, что обе национальные версии отражают реальные события XV-XVI столетий, связанные с инфильтрацией в высокогорную зону Центрального Кавказа плоскостных алан («маджарцев») [26]. С этой датой согласуется в целом и время Чегемских событий - «приблизительно 10 поколений тому назад» - по подсчетам В. Миллера и М. Ковалевского, конец XVI века [27]. Правда, в Верхне-Чегемской версии действие происходит в поселке Лыгыт, а верхней датой Лыгыта археологи считают XIV век [28]. Все это как будто указывает на рубеж XIV-XV вв., но следует учесть и то, что истребление Рачикаовых имело место уже спустя 2-3 поколения, т. е. где-то во второй половине XV века, быть может, начале XVI-го. Обобщая все эти подсчеты - конечно, сугубо ориентировочные, - можно полагать, что борьба пришлой и местной знати в Балкарии и Дигории приходится преимущественно на XV-XVI столетия. Если выдвинутая в свое время В. Миллером и М. Ковалевским интерпретация рассматриваемого предания верна - а отрицать её правомерность, как видно из всего изложенного, я не вижу ни малейших оснований, - то суть того, о чем говорилось выше можно было бы счесть наглядной иллюстрацией закономерности, о которой пишет О. В. Дмитриева: «противостояние семейств друг другу во многом определяло характер и содержание политической борьбы в средневековье, которая нередко приводила к возвышению одних и поголовному истреблению других кланов наряду с другими, более важными последствиями социально-экономического порядка» [29]. В данном случае события, предполагаемые анализом предания, интересны для нас не сами по себе, а как раз в связи с «более важными последствиями социально-экономического порядка». Какими же оказались эти последствия? Некоторые из современных историков склонны оценивать их однозначно негативно: с переселением плоскостных алан в горы в их среде наметилась тенденция к социально-экономической и культурной деградации, оживлению пережитков родового прошлого, и т. д. Это действительно так, но ведь здесь подразумевается лишь один из компонентов в этногенезе осетин и балкаро-карачаевцев. Поскольку вся последующая история этих народов связана с ареалом расселения другого - горноаланского - компонента, то в данном случае куда более актуально сопоставление социальной структуры маджарцев не с феодализмом плоскостной Алании Х-XI вв., а с уровнем социального развития горцев к началу XV столетия. А при таком подходе, пожалуй, не остается места для сомнений: даже и в «деградированном» виде социальная организация маджарцев все же представляла собой относительно более высокий уровень феодализации общества. Об этом, например, со всей определенностью писал первый балкарский историк М. Абаев, противопоставлявший якобы введенные Басиатом феодальные порядки «демократическому» устройству горцев [30]. Конкретнее, речь может идти о противопоставлении раннефеодального общества обществу патриархально-родовому на стадии её разложения. С личностью этого же легендарного персонажа связывала устная традиция и появление в Балкарии трех основополагающих нововведений - сословной иерархии, института Тёре и некоего подобия сил самообороны. Конечно, образ Басиата здесь явно идеализирован, независимо от того, реальная это личность или вымышленная. Правдоподобно лишь то, что с возобладанием «маджарского» начала в этнокультурных и социальных процессах в жизни горцев действительно должны были произойти заметные перемены. Столетиями вызревавшие в недрах горских обществ предпосылки классового расслоения в условиях изоляции этих обществ от равнины почти не имели перспектив для реализации [31]. Включение в горские общества нового этнического компонента - пришельцев с равнины, достигших задолго до рассматриваемого времени стадии феодальных отношений и ранних форм государственности, а в XIII-XIV вв. входивших в состав Золотой Орды с её четко выраженной социальной стратификацией, товарно-денежными отношениями, развитой городской жизнью и ремеслами - все это «подтолкнуло» и углубило позитивные тенденции в эволюции горских обществ, позволило количеству перейти в качество и обусловило полную победу раннефеодальной формации. В свете изложенных предположений особого внимания заслуживает загадочная фраза грузинского летописца о «

Похожие:

	Урок в 8 классе тема: япония во второй половине XIX начале XX века Охарактеризовать социально-экономическое и политическое развитие Японии в первой половине XIX века		Религиозная жизнь Вокнаволока в XIX начале XX вв Основным источником информации для написания статьи являлись документы духовной консистории по Кемскому уезду, хранящиеся в Национальном...
	Деятельность городского общественного управления в забайкальской... Охватывают Забайкальскую область в административно-территориальных границах последней четверти XIX – начала XX вв., совпадающую с...		Методические рекомендиции по оформлению письменных работ и проверке... Министерства просвещения рсфср №364М от 01. 09. 1980г. «Единые требования к устной и письменной речи учащихся, к проведению письменных...
	Методические рекомендации по оформлению письменных работ учащихся школы первой ступени «Единый орфографический режим» («Единые требования к устной и письменной речи учащихся к проведению письменных работ и проверке тетрадей»....		Становление академической школы в европейской традиции Развитие представлений о профессиональной традиции от Ренессанса к Просвещению 192
	Муниципального образования красноперекопский район республики крым З, Методическим письмом Минпроса рсфср «О единых требованиях к устной и письменной речи учащихся, к проведению письменных работ и...		Урок по теме «Русская культура в первой половине XIX века» Охарактеризовать феномен русской культуры первой половины XIX века, вызванный расположением страны на стыке Востока и Запада?
	Л. П. Чумакова методические указания по рецензированию письменных работ Рецензирование письменных работ является одной из важнейших форм учебного процесса. Оно призвано обеспечить контроль за самостоятельной...		Институт развития образования республики башкортостан педагогические традиции Педагогические традиции и инновационная образовательная среда – залог совершенствования системы образования: Материалы межрегионального...