Книга замечательная. Именно поэтому она не просто сборник интереснейших историй, а нечто большее

Скачать 4.09 Mb.

Название	Книга замечательная. Именно поэтому она не просто сборник интереснейших историй, а нечто большее
страница	36/46
Тип	Книга

1 ... 32 33 34 35 36 37 38 39 ... 46

10 Плотоядный йеху в каждом из нас

Если ты можешь сделать очень мало, это еще не причина не делать ничего.

Джон Ле Карре
Главная героиня романа «Элизабет Костелло» нобелевского лауреата Дж. М. Кутзее — писательница, читающая в крупном университете серию лекций об этическом статусе животных. После одного из выступлений одна из слушательниц поднимает руку и спрашивает: «Не слишком ли многого вы хотите от человечества, когда призываете нас отказаться от эксплуатации других живых существ и от жестокости? Разве не естественнее для человека признать себя человеком — пусть даже для этого ему придется признать, что в душе у него живет плотоядный йеху?»

Хороший вопрос. Борьба с внутренним йеху — это центральная тема этики, психологии, религии. Йеху имеет много имен. Фрейд называл его «Оно». Джордж Лукас звал его Дартом Вейдером. Когда апостол Павел писал, что дух силен, но плоть слаба, он предостерегал нас от йеху. О нем пел Джордж Джонс в песне «Почти убежден». Эволюционные психологи возводят его происхождение к плейстоцену, а нейроученые утверждают, что он обитает поочередно в лобных долях мозга и в лимбической системе.

Джонатан Хайдт, психолог, тщательнее прочих исследовавший моральные проявления йеху, сравнивает его с эмоциональным слоном, на котором восседает рациональный погонщик. Слон велик и обычно играет главную роль в этой паре, хотя и делает это неосознанно. Погонщик слабее слона, но умнее. Набравшись опыта, погонщик может научиться понемногу контролировать слона. В этой книге я доказывал, что парадоксы в области отношений с представителями других видов являются неизбежным результатом извечной борьбы между рациональностью и скрывающимся внутри нас йеху. Мы живем в мире запутанной морали и трудноуловимой, а порой и вовсе отсутствующей логики — и что же теперь делать? Поднять лапки и сдаться? Обязательно ли сложная мораль приводит к моральному параличу?

Нет. Я встречал множество людей, сумевших договориться со своим плотоядным йеху. Они трудятся на благо животных, по-разному, с разной степенью отдачи — но трудятся. Большинство из них делает какие-то мелочи, которые одновременно помогают животным и дарят удовлетворение самим людям. Одни начинают есть меньше мяса или берут собаку из приюта. Другие жертвуют деньги в РЕТА или во Всемирный фонд охраны дикой природы, а может, просто останавливаются на обочине шоссе, чтобы унести ползущую по дороге черепашку в безопасное место.

А кто-то помогает животным по-крупному. Майкл Маунтин — как раз из таких.

Спасение животных по-крупному: глобальная революция доброты

В бар вошел человек…

Бар находился отеле «Шератон» города Рейли (Северная Каролина), куда я приехал на конференцию по вопросам взаимодействия человека и животных. Вошедшему было чуть за шестьдесят. Высокий, худощавый, с рыжеватыми волосами и аккуратно подстриженной бородкой, явно проводящий много времени на воздухе, румяный — ну вылитый Авраам Линкольн. Он огляделся по сторонам и увидел, что единственное свободное место находится рядом с моим.

«Вы не против?» — английский акцент. Оксфорд или Кембридж.

«Нет-нет, садитесь. Меня зовут Хел Херцог».

«Майкл Маунтин, Общество лучших друзей животных».

«Ах да, кажется, я о нем слышал. Это где-то в глуши, верно? В пустыне».

«Да. Канеб, Юта».

Мы заказали по пиву.

Я стал расспрашивать Майкла про Общество лучших друзей. Он сказал, что основано общество было двадцать пять лет назад компанией любителей животных, мечтавших о месте, где никто не станет усыплять бездомную собаку или кошку. Со временем общество выросло и имеет оборот в 35 миллионов долларов (то есть размерами не уступает РЕТА); во время урагана «Катрина» члены общества спасли 6 тысяч животных; они сменили название с «Приюта „Лучшие друзья животных“» на «Общество лучших друзей животных», и теперь у них есть сотрудники и контакты с действующими общественными организациями по всей стране, а вся их деятельность посвящена защите животных.

Я впечатлен. Однако еще больше меня поражает то, что я слышу, когда наш разговор переходит на отношение людей к животным. Майкл прекрасно понимает, что отношение людей к представителям других видов не может не быть парадоксальным и нелогичным. Он признается, что и сам не без греха. Сам он веган и не ест животных продуктов вовсе, однако покупает свиные уши для своей собаки. Собака их обожает, но Майкл говорит, что не может не думать о бедных свиньях.

Потом он заговаривает о сложных этических принципах, которыми руководствуется, имея дело с наводняющими дом летом слепнями.

«Правило у меня такое, — говорит он. — Если я гуляю на открытом воздухе и меня кусает слепень, я имею право его прихлопнуть, как комара. Но если слепень залетает ко мне в дом, я должен поймать его и вынести на улицу. — Майкл улыбается и добавляет: — Там-то он меня и будет поджидать, когда я в следующий раз пойду прогуляться».

«Но… ведь у тебя все шиворот-навыворот, — говорю я. — Наоборот, убивать можно муху, которая залетела к тебе в дом, на твою территорию, а если ты на улице, на ее территории, то убивать муху уже нельзя. В твоих принципах вообще есть логика?»

Он смеется: «Конечно есть. Логика во всем есть. Только логика не обязательно бывает логична. По-моему, мои принципы вполне согласуются с философией Общества лучших друзей животных. Невозможно спасти всех животных на свете, но если живое существо попало к тебе в руки, ты за него отвечаешь. Поэтому, если в дом ко мне залетает муха, я должен взять на себя ответственность за нее и быть добр к ней».

Редкая все же птица — принципиальный человек, способный смеяться над самим собой.

Недавно Майкл оставил должность президента, главного сборщика средств и издателя журнала Общества лучших друзей животных и начал работу над несколькими новыми проектами, объединившись для этого с молодым предпринимателем по имени Ландон Поллак. Один из проектов посвящен реабилитации образа питбуля в Соединенных Штатах, целью другого является организация глобального сообщества людей, которые заботятся о животных и о живой природе. Называется проект «Зое» — греческое слово, означающее «жизнь».

«Мы хотим совершить глобальную революцию доброты, чтобы люди начали по-иному относиться к животным, к природе и друг к другу».

Глобальная революция доброты? Как-то это слишком грандиозно, на грани безумия. Однако сам Майкл, похоже, не считает это безнадежным делом.

Я гляжу на часы. Мы проговорили два часа кряду. Бар закрывается в полночь, и, кроме нас, посетителей в нем уже не осталось. Когда мы встаем, Майкл приглашает меня приехать в Канеб, чтобы продолжить разговор и посмотреть, как работает их общество.

«Смотри, я ведь могу и правда приехать!»

Я возвращаюсь в номер и звоню Мэри Джин. «Не хочешь следующим летом слетать в Юту?»

Убежище в глухомани

Мы с Мэри Джин сходим с самолета в Лас-Вегасе, пересаживаемся на черный Hyundai, взятый напрокат в фирме Avis, и выезжаем на шоссе I-15 в северном направлении. Чтобы добраться до Канеба (штат Юта), нужно два часа ехать в сторону Сент-Джорджа, потом свернуть с хайвея, идущего между штатами, и еще пару часов ехать по двухполосной асфальтированной дороге через Аризону, Колорадо-Сити (который СМИ обычно называют «анклавом полигамии») и индейскую резервацию Кайбаб-Пают — тут-то и будет Канеб, городишко с одним-единственным светофором и населением в 3769 жителей (людей).

На следующее утро мы отправляемся к Лучшим друзьям, обитающим в пяти милях от города, если ехать по шоссе номер 89. Мне казалось, что убежище должно выглядеть как большой зоопарк с кошками и собаками. Как я ошибался.

Убежище, располагающееся рядом с национальным заповедником «Гранд стэркейс эскалант» размером с весь штат Делавер, занимает 3700 акров, да еще 30 тысяч акров арендует у Бюро по управлению земельными участками. Виды здесь совершенно библейские — бескрайнее небо, бесконечные скалы из песчаника, а горы напоминают огромную коробку цветных карандашей, за которые мы когда-то дрались с сестрой: кирпично-красные, цвета жженой охры, красного дерева и умбры, красно-розовые, медные, темно-бордовые. Такое чувство, будто все это я уже когда-то видел. Позже я вспоминаю, что да, действительно, видел. Многие из телесериалов, которые я любил в детстве, снимались неподалеку от каньона Ангелов, а то и в самом каньоне — «Одинокий рейнджер», «Рин-тин-тин», «Лесси», «С ружьем в дорогу», «Пороховой дымок», и даже «Дни Долины Смерти» с Рональдом Рейганом. Начиная с 1920-х годов здесь сняли почти сотню художественных фильмов, в том числе «Планету обезьян», «Величайшую из когда-либо рассказанных историй», «Человек, который любил танцующую кошку» и «Джоси Уэйлс — человек вне закона».

Общество лучших друзей ежедневно проводит экскурсии для 30 тысяч посетителей, которые приезжают сюда каждый год, но для нас Майкл организовал специальную экскурсию по местам, которые обычно никому не показывают. Ведет нас Фейс Мелоун, жизнерадостная англичанка шестидесяти пяти лет, которая, похоже, знает кличку каждой из 1700 спасенных собак, кошек, свиней, лошадей, кроликов, ослов, павлинов, морских свинок и попугаев, проживающих в убежище. Майкл и Фейс входили в небольшую группу, которую теперь почтительно называют «основателями». Общество лучших друзей животных было создано кучкой молодых идеалистов середины 1960-x, стремившихся творить добро. («Мы не были хиппи, — оговаривается Майкл. — Уж скорее антихиппи. Например, у нас было строгое правило: никаких наркотиков».) Побывав на Юкатане, группа занялась политикой, включила в свою сферу деятельности религию и социальное обслуживание, а затем распалась. Однако некоторые ее члены вновь объединились в конце 1970-х и обнаружили, что у них есть общее дело — спасение животных.

В начале 1980-х группа наткнулась на Канебский каньон, который переименовала в каньон Ангелов. Место было глухое, однако члены группы решили, что именно тут можно устроить дом для никому не нужных животных. Они никак не ожидали, что небольшой приют на юго-западе Юты вырастет в одну из крупнейших американских организаций защиты животных; что в один прекрасный день к ним валом повалят волонтеры, готовые выгуливать собак, мыть пузатых свиней и убирать навоз из лошадиных стойл; что про приют снимут популярнейший телевизионный сериал («Догтаун» канала National Geographic); что Общество лучших друзей животных сыграет главную роль в самой успешной за всю американскую историю кампании по защите животных, ориентированной на создание общественных программ по стерилизации и взятию из приютов домашних животных. Благодаря этим программам число собак и кошек, усыпляемых каждый год в приютах для животных, сократилось с семнадцати миллионов до четырех.

Фейс встречает нас в туристическом центре и ведет в «Свиной рай» (в Обществе лучших друзей любят вычурные названия). Мы видим, как волонтер из Виргинии заставляет толстую свинью размяться, подманивая ее диетическим попкорном. Мы говорим с женщиной-ветеринаром, восстанавливающей разбитое копыто огромного тяжеловоза, которого хозяева бросили на свалке. Потом мы садимся в машин) Фейс и отправляемся в Каса-дель-Калмар. Это дом — настоящий дом (Лучшие друзья не держат животных в клетках) — для котов с такими неизлечимыми заболеваниями, как лейкемия. Вокруг безупречная чистота, ни намека на запах мочи, и это при том, что, куда ни глянь, повсюду мурлычащие кошки. Фейс объясняет, что основная задача Общества лучших друзей — это работа с особыми животными: потерявшей лапу кошкой, собакой с огромной опухолью горла, орлом со сломанным крылом. Большинство таких животных поступает из других приютов, где о них не могут заботиться достаточно долго. Этот приют — последнее убежище для слепых, глухих, душевно надломленных.

Мимоходом посетив Кроличий дом, Лошадиный приют. Сады попугаев и Дом диких друзей (реабилитационный центр для черепах, сов, соколов, рысей и певчих птиц), мы сворачиваем к Верхнему Догтауну — комплексу, который занимает девяносто акров и служит домом примерно четырем сотням собак. В Доме старых друзей, где обитают пожилые собаки, я знакомлюсь с Руби Бенджамин, энергичной дамой-психотерапевтом семидесяти восьми лет. Она живет на Манхэттене, но каждый год приезжает волонтером в Общество лучших друзей на неделю-другую. «Мое сердце остается здесь, — говорит она. — Когда я приезжаю сюда, у меня такое чувство, будто меня крепко обняли».

В главном здании Догтауна нас знакомят с Черри, мелким питбулем, который безмятежно лежит на подушке под столом, за которым печатает что-то на компьютере молодая девушка. Взгляд у Черри такой меланхоличный, а сам пес такой спокойный, что вы никогда бы не подумали, что он попал сюда вместе с двумя дюжинами бойцовых собак футболиста Майкла Вика — их отправили в Общество лучших друзей после полицейской проверки виргинского питомника «Бэд-ньюз кеннелс».

Нас быстро проводят по клинике. Волонтер-интерн из калифорнийской ветеринарной школы кастрирует в операционной кошку. За ним внимательно следит один из шести штатных ветеринаров организации. Мы суем нос в комнату гидротерапии, а потом техник гордо демонстрирует нам новейшую рентгеновскую установку с выводом данных на компьютер. Клиника обустроена лучше некоторых человеческих больниц, которые мне довелось повидать.

Фейс устроила нам обед с Фрэнком Макмилланом. Доктор Фрэнк, как зовут его Лучшие друзья, — ветеринар, ответственный за психическое здоровье животных-компаньонов. Именно он занимается реабилитацией питбулей Вика. Он утверждает, что эти животные страдают от собачьей разновидности посттравматического стрессового расстройства. В результате ужасного обращения со стороны организаторов собачьих боев главным симптомом у собак стала не агрессия, а страх. Вместе с командой специалистов по поведению животных Фрэнк полтора года работал над реабилитацией питбулей. Он ожидал худшего, однако был приятно удивлен — двадцать одна собака из двадцати двух демонстрируют настоящий прогресс. Несколько из них прошли собачий тест на лояльность. В настоящее время две собаки нашли семью, а еще об одной заботятся временные опекуны.

Следующим утром я прихожу сюда как волонтер. Меня отправляют в Догтаун. Там меня приветствует человек по имени Дон Бейн, бывший банкир из Техаса. Дон с женой наткнулись на Общество лучших друзей случайно, а потом влюбились в приют и в конце концов купили дом в Канебе. Теперь Дон работает в Догтауне «координатором по социализации щенят» — бьюсь об заклад, другой работы с таким великолепным названием не сыщешь во всем мире. Он отправляет меня работать с сотрудником по имени Терри. Я должен помогать Терри кормить добрую дюжину собак. Одна из них, по кличке Тень, раньше принадлежала Вику вместе с другими питбулями. Тень бросает на меня взгляд и сердито ворчит. Терри говорит, что она всегда ведет себя так с незнакомыми людьми.

Я не в претензии. Тень не виновата. Она всего лишь жертва. В большинстве приютов для животных ей давным-давно вкололи бы смертельную дозу миорелаксанта. У Лучших друзей эта собака обрела дом и будет жить, даже если ее никогда не придется отдать в семью.

Наступает время прогулки.

Меня передают другому волонтеру, Доре. Дора живет в Канзасе и работает в магазине Home Depot. Она возвращалась домой из Сан-Франциско и на пару дней заехала поработать у Лучших друзей. Дора берег на поводок бурую псину, смахивающую на лабрадора и носящую кличку Золушка. Мне достается Лола, дворняжка, в которую я немедленно влюбляюсь, потому что она — точная копия Фриски, собаки, которая была у меня в детстве. И мы идем по прогулочной тропинке, которая вьется под пиниями, идет вдоль кустов можжевельника и хризантем, мимо кактусов-опунций, а вдали виднеются белые утесы заповедника. Собаки довольны жизнью, да и мы с Дорой тоже… пока не выясняется, что за разговорами о собаках мы ухитрились заблудиться. Терри находит нас как раз в тот момент, когда поднимается ветер, резко холодает, гремит гром и начинается дождь.

За обедом мы с Мэри Джин рассказываем Майклу о своих впечатлениях от убежища. Мы пробыли в Канебе неделю и были потрясены тем, чего сумела добиться кучка вооруженных одной только идеей мечтателей в пустыне Юты. Они создали первоклассное заведение. Ванные здесь чистые, а сотрудники всегда отвечают на звонки. Еще удивительнее то, что животные в приюте не сливаются в единую массу. Сотрудники говорят не о «собаках», «кошках» или «лошадях», а о Джеймсе, Минде и Лучике (так зовут черно-белую морскую свинку). В воздухе разлито спокойствие. Все вокруг находится в совершенном порядке. Это даже немного пугает.

Философ Иммануил Кант утверждал, что люди не должны быть жестоки к животным, однако лишь потому, что, по его мнению, жестокое обращение с животными побуждает людей быть более жестокими друг к другу. Идея основателей Общества лучших друзей была противоположна кантовской: они верили, что доброе обращение с животными делает людей добрее друг к другу.

Майкл хочет поднять эту философию на новый уровень с помощью своего нового проекта «Зое» и поставить его целью глобальную революцию добра. Проект пока находится в зачаточном состоянии, однако Майкл уже собрал группу менеджеров и консультантов, в которую входят воротилы из разных корпораций, эксперты по защите животных, естественным и гуманитарным наукам, коммуникациям, маркетингу, издательскому делу и социальным проектам. Планы у них грандиозные — серия книг, возможно, журнал, телеканал, веб-сайт типа Haffmgton Post, где можно было бы ежедневно узнавать свежие новости о животных и об охране окружающей среды. Проект «Зое» должен превратиться в бренд, в стиль жизни, в площадку, объединяющую всех, кого волнуют охрана животных и окружающей среды, — сторонников переработки отходов, борцов с вырубкой лесов, веганов и «умеренных вегетарианцев», людей, которые пьют фритрейдерский кофе, и тех, кто ест курятину с пометкой «выращено без жестокости». Короче говоря, это люди, которые хотят сделать мир лучше, хотят жить в мире с животными и с природой, но не совсем представляют себе, как этого добиться.

Такие наполеоновские планы меня ошеломляют. Мы с Майклом придерживаемся разных убеждений, но его замыслы поистине масштабны. Для меня — даже слишком. Я меняю тему:

«А ты всегда был добр к животным?»

Ответ меня удивляет:

«Да я не то чтобы вот так вот ужасно их любил. У меня лучше получается все организовывать, выпускать газету, объединять людей, а не ухаживать за животными».

Но потом он рассказывает о муравьях, живущих у него на кухне.

«Муравьи такие забавные! Знаете, вроде комиссии по гигиене. Сначала засылают разведку на кухню, а если ничего не найдут, уходят на улицу. Но стоит моей кошке Конфетке обронить хоть крошку еды, муравьи устраивают целую военную операцию, чтобы вынести ее наружу. Интересно за ними следить. Чтобы поднять кусочек кошачьего корма, нужно много муравьев. Когда я вижу, как они над ним пыхтят, я им помогаю — собираю муравьев вместе с едой на салфетку и выношу на улицу».

Я пытаюсь представить себе человека, который запросто разговаривает с главами мультимиллиардных корпораций, зовет по имени голливудских звезд первой величины и утверждает, что не слишком любит животных, — и при этом стоит на четвереньках у себя на кухне, бережно собирает на салфетку муравьишек и несет их обратно к муравейнику только затем, чтобы чуть-чуть облегчить их жизнь.

Леди и морская черепаха

Майкл Маунтин — мечтатель, стремящийся к глобальной революции. Однако среди защитников животных гораздо больше таких, кто похож на Джуди Мази. Ей принадлежит салон красоты с парикмахерской и студией нейл-дизайна в Эдисто-Айленд (Южная Каролина). В свободное время Джуди помогает спасать вымирающие виды морских черепах.

Путь к спасению животных обычно начинается с заботы об одном-единственном животном — отощавшей бродячей собаке или о коте, который пробудет в приюте всего три дня, а затем должен быть усыплен в соответствии с правилами. Но у тех, кто спасает морских черепах, все иначе. Их питомцы не дарят им особого тепла, и по шерстке их не погладишь. Более того, многие спасатели никогда и не увидят животное, которое стремятся спасти. Им достаточно просто знать, что, когда они обходят на заре берег по линии прибоя, где-нибудь рядом может находиться самка морской черепахи в полтора центнера весом, ждущая восхода солнца, чтобы вылезти на песок, старательно выкопать в песке яму в полметра глубиной и отложить в нее сотню мягких яиц размером с шарик для пинг-понга. Спустя несколько месяцев яйца проклюнутся и, если повезет, один из тысячи черепашат сумеет выжить и проделать все то же самое двадцать пять лет спустя.

Для пляжного городишки Эдисто на удивление тих. Ни мотелей, ни гольф-клубов, ни «Макдоналдса», ни аквапарка. Есть, правда, паршивенький супермаркет Piggly Wiggly, да еще бар Whaleys, обшарпанное заведение с бильярдным столом, вкусной едой и простой обстановкой, стоящее в двух кварталах от главной дороги, неподалеку от водонапорной башни. Мы с Мэри Джин заехали в этот бар субботним вечером и сидели, попивая пиво и дожидаясь заказанных сандвичей с креветками. Мэри Джин разговорилась с женщиной, сидевшей на соседнем стуле у стойки. Я делил свое внимание между гонками NASCAR, которые показывали по телевизору над стойкой, и двумя сидевшими напротив меня парнями, которые разговаривали о рыбалке и пили вместо ужина устричные коктейли. (Кладете на дно стопки сырую устрицу, добавляете тридцать граммов водки Smirnoff, немного соуса табаско и лимонного сока. Проглатываете в один прием и запиваете глотком светлого «Будвайзера».)

Парни обработали уже с дюжину устриц, когда я услышал, что Мэри Джин говорит своей новой знакомой: «Вам стоило бы поговорить с моим мужем — он изучает людей, которые любят животных». Как оказалось, Джуди обожала морских черепах — вымирающих гигантов, которые откладывют яйца на всем побережье от Техаса до Северной Каролины. Мы с Мэри Джин быстренько поменялись местами.

Джуди рассказала, что переехала в Эдисто десять лет назад из Вайоминга после того, как развелась. Несколько лет подряд она работала на двух работах одновременно и скопила денег на собственный салон-парикмахерскую. Я задал ей вопрос о морских черепахах, и она, вспыхнув от удовольствия, достала сотовый телефон и начала показывать мне фотографии черепашьих следов на песке, открытые гнезда и новорожденных черепашат с пуговицу размером. Джуди входила в команду волонтеров, которые ранним утром обходили берег, записывали координаты обнаруженных «дорожек» (метровой ширины полос в песке, которые оставались после самок, выползавших откладывать яйца) и гнезд и перемещали опасно расположенные гнезда в безопасное место. Через пару месяцев, когда яйца проклюнутся, Джуди возвращается к гнезду и делает записи о судьбе его обитателей, подсчитывая количество проклюнувшихся яиц и мертвых черепашат.

Джуди предложила мне пойти на следующее утро обходить берег с нею вместе, но нам пора было уезжать из города. Впрочем, я пообещал вернуться.

Прошел год, и вот я сижу в гостиной Джуди и попиваю сладкий чай. Чай крепкий и холодный, и это прекрасно, потому что на улице под сорок градусов и влажность 98 %. Джуди знакомит меня со своим пожилым шоколадным лабрадором (кличка Оя, потому что у него только Одно Яйцо) и со своей восемнадцатилетней внучкой Меган, которая тоже принимает участие в спасении черепах. Меня знакомят с азами репродуктивного поведения морских черепах. Самки-черепахи всю жизнь проводят в океане и выползают на берег лишь раз в два-три года, чтобы отложить яйца. (Самцы на берег не выходят никогда.) Гнезда морских черепах представляют собой чудо архитектуры. По форме они напоминают химические реторты более полуметра в глубину. Яйца лежат в расширении, к которому сверху ведет узкий тоннель. Самка выкапывает гнездо задними плавниками, а отложив яйца, закрывает отверстие сверху и маскирует гнездо от хищников.

Далеко не все яйца успевают проклюнуться. Гнездо может разрыть енот, а порой какой-нибудь краб притаится рядом с яйцами и потихоньку питается желтками и эмбрионами. Примерно через пятьдесят дней черепашата вылупятся из яиц, пару дней проведут в гнезде, усваивая яичные желтки, а потом начнут рыть путь на поверхность. Вылезают они почти всегда ночью и инстинктивно ползут к линии прибоя, ориентируясь по небу над океаном и по отражению лунного света в воде.

Морские черепахи очень уязвимы. При самом лучшем раскладе только одна десятая процента черепашат достигнет репродуктивного возраста и вернется к родным берегам продолжить род. Черепашат едят все, кому не лень. Однако вымирают морские черепахи вовсе не из-за енотов, крабов, акул или птиц. Следовать в небытие вслед за странствующим голубем их заставляют пластиковые пакеты, которые они глотают, перепутав с медузами, или сети рыболовецких судов, или ядовитые химикаты, или нефтяные пятна. Мест для гнездования также становится все меньше — на берег наступают люди. В Эдисто крупную проблему представляет собой световое загрязнение. Вместо того чтобы ползти к линии прибоя, черепашата уходят в глубь суши, куда их манят светящиеся окна домов, где кто-то страдает бессонницей, или свет газовой станции через дорогу от берега.

Программу защиты морских черепах реализует Отдел природных ресурсов Южной Каролины, однако программа стала возможной благодаря восьмистам волонтерам, которые, как и Джуди, в брачный сезон ежеутренне миля за милей обходят все черепашьи пляжи штата. Программа преследует несколько целей. Одна из них научная: собранные волонтерами данные поистине бесценны. Благодаря тем, кто обходит берег, биологи знают точное местонахождение чуть ли не каждого черепашьего гнезда в Южной Каролине. Назовите им любой участок берега, и они скажут, сколько там было замечено «дорожек», сколько выкопано гнезд, сколько отложено яиц, каково соотношение мертвых и живых черепашат, кто им угрожает. Например, в 2009 году в Южной Каролине было обнаружено 2184 гнезда, проклюнулось 163 334 яйца, а 10 503 яйца было съедено. Яйца созревают в среднем за 54 дня, а в каждой кладке в среднем 116 яиц.

Вторая цель программы защиты морских черепах заключается в увеличении доли выживших черепашат. Волонтеры проходят специальную подготовку и сертификацию. Найдя гнездо, которое находится слишком близко к воде или недостаточно глубоко зарыто, они имеют право перенести его на безопасное место. Крайне осторожно, вынимая песок буквально по горсточке, они вскрывают гнездо. Затем, не переворачивая яиц, складывают их в ведро, роют новое гнездо в более удачном месте и помещают яйца туда в том же порядке, в каком они были извлечены. На пляжах, где гнездам угрожают хищники, волонтеры огораживают гнезда заборчиком. После того как черепашата вылупятся, волонтеры собирают дополнительную информацию, раскапывая одно гнездо из четырех. Они записывают, сколько яиц проклюнулось, а сколько не проклюнулось, а также фиксируют количество черепашат, которые вылупились, но умерли прямо в гнезде. Эта работа приходится на самые жаркие дни августа — солнце, грязь, вонь, яичные желтки. Однажды Джуди вскрыла гнездо и обнаружила в нем двадцать мертвых черепашат. Это было душераздирающее зрелище.

Однако раз за разом на дне гнезда Джуди случается найти все еще живого черепашонка, который по какой-то причине не сумел самостоятельно выбраться на пляж.

И Джуди его спасает.

Она работает волонтером в южнокаролинской программе по защите гнезд морских черепах вот уже пять лет. Я спрашиваю, зачем ей это нужно.

«Ну, сначала было просто очень весело брать квадроцикл и на заре нестись по пляжу. И еще интересно было находить следы больших черепах, „дорожки“. Но вот потом, когда впервые раскапываешь опустевшее гнездо, чтобы пересчитать оставшиеся яйца, и видишь там живого черепашонка, который не сумел выбраться на поверхность, сердце просто разрывается от нежности».

«А сколько черепах вы спасли за пять лет, как вы думаете?»

«Много… несколько сотен, наверное, — отвечает Джуди, но потом грустно добавляет: — Хотя я знаю, что на практике выживет только одна из тысячи».

Потом она смеется: «Но я верю, что каждый черепашонок, которому я помогла, выжил. Что там будет с другими, не знаю, но мои выживают, я уверена».

Мы договариваемся вместе пойти обходить берег следующим утром. Джуди советует взять с собой воду и средство от комаров.

Шесть утра. Золотисто-лазурное небо, как на картинах Максвелла Пэриша. Кроме Джуди и меня в команде есть еще женщина по имени Шерри Джонсон и семиклассница Эйприл Фладд, которая работает в проекте вот уже второе лето. Наш участок называется Боганирей Плантейшен — 6500 акров песка, солончаковых болот и дубрав. Это один из тех кусочков Атлантического побережья, который почти не испытал на себе влияния человека, — настоящее сокровище.

Мы берем пару квадроциклов, на которые нагружено необходимое снаряжение: несколько т-образных щупов в полтора метра длиной, флажки, чтобы отмечать гнезда, пара сетчатых клеток, которые не дают енотам добраться до гнезда, GPS-навигатор, большое ведро на случай, если придется переносить гнездо, ярко-оранжевые знаки, которые расставляют, чтобы идущий по берегу человек не наступил на черепашье гнездо. Джуди предлагает мне сесть на зеленый квадроцикл позади нее, а Эйприл устраивается с Шерри на оранжевом. Камера, мотор! — мы отправляемся в путь. Над болотами восходит солнце. В воздухе веет прохладой, а из звуков слышно только птичье пение. В полумиле от берега по солончакам бредет снежно-белая цапля, по небу плывет морской ястреб, а на мелководье ищет пищу семейка американских клювачей.

Джуди оглядывается и перекрикивает шум мотора: «Теперь видите, почему я сюда прихожу? Тут моя церковь». Она права. Заря на пляже дарит такое же волшебное ощущение, какое бывает, когда сидишь в нефе Шартрского собора и глядишь на витражи.

Пробравшись через болото с тучами мошкары, мы выезжаем на песок и начинаем свое патрулирование — ищем «дорожки». Пляж пуст, если не считать лодки ловца креветок в пятистах метрах от берега, да низко летящей крылом к крылу стаи пеликанов. Океан спокоен, как зеркальный пруд, и кажется, что на горизонте вот-вот покажется африканский берег.

Не везет. Мы объезжаем весь участок, добираемся до места, где река Северный Эдисто отделяет остров Ботани от Сибрука, — там за высоким забором расположился фешенебельный комплекс для состоятельных пенсионеров, любителей гольфа и тенниса, — однако не встречаем ни единой «дорожки». Увы. Не повезло. Мы разворачиваемся и едем обратно с пустыми руками. Я разочарован.

Однако потом везение возвращается. На обратном пути мы сталкиваемся с Крисом Салмонсеном, государственным биологом, работающим с дикой природой и патрулирующим соседний участок пляжа. У нас завязывается разговор, и, когда я говорю, что меня заинтересовали волонтеры вроде Джуди, Шерри и Эйприл, Крис улыбается и замечает, что без них он не смог бы выполнять свою работу. Мы договариваемся, что встретимся попозже и он подробнее расскажет мне о людях, работающих с морскими черепахами.

Крису сорок шесть лет. Он эколог по образованию и работал с волонтерами — спасателями черепах в Техасе, Флориде и Южной Каролине.

«Расскажите мне об этих людях».

Некоторым из них, говорит Крис, особенно мужчинам, больше всего нравится носиться туда-сюда по пляжу на квадроциклах. Такие долго не задерживаются. Большинство серьезных волонтеров — женщины.

Он говорит: «У многих волонтеров в жизни есть какая-то пустота, которую им нужно заполнить. Черепахи им в этом помогают. Это все равно что ходить в церковь по воскресеньям. Это религия».

Я припоминаю, что Джуди говорила мне то же самое.

Джуди не такая, как другие волонтеры, говорит Крис. У нее очень насыщенная жизнь. Она ведь не только спасает черепах, но и держит салон, а еще занимается живописью.

Крис продолжает: «Правда, не все волонтеры таковы. Некоторые из них настоящие фанатики. Они носят футболки с черепахами, украшают всевозможными изображениями черепах дома и вообще хотят, чтобы все знали, что они любят черепах. Так они обретают индивидуальность».

Потом Крис рассказывает мне о том, как однажды ужинал с женщиной, спасавшей черепах в Техасе. Когда он заказал креветок, женщина разрыдалась. Оказалось, что боролась с местными ловцами креветок, заставляя их использовать специальные приспособления, позволяющие черепахам выбираться из сетей для креветок. Однако несмотря на все приспособления, каждый креветочный коктейль для нее означал смерть еще одной черепахи.

На следующее утро я снова встаю на заре и отправляюсь патрулировать берег — на этот раз с Крисом и его волонтерами: студенткой колледжа по имени Роза (она выходит в патруль пять дней в неделю) и фотографом по имени Мари, у которой с собой объектив длиной с мою руку. Я запрыгиваю на квадроцикл позади Розы, и мы едем через болото и солончак. Сегодня комарье в болоте совсем озверело — почище, чем в фильме «Африканская королева». Они прокусывают одежду, а мы знай отмахиваемся кепками. По ноге у Розы тонкой струйкой течет кровь.

Мы едем по пляжу и уже метров через четыреста натыкаемся на «дорожку». Первой замечает ее Роза, и ей достается честь отыскать отверстие, ведущее в гнездо. Роза берет щуп и начинает поиски. С помощью щупа можно обнаружить узкий ход, ведущий к гнезду. Песок в этом ходе более рыхлый, чем почва вокруг. Проверка щупом — дело тонкое, и, чтобы сунуть кончик щупа в песок, приходится прилагать немало усилий. Однако если нажмешь слишком сильно и при этом угодишь в рыхлый песок гнезда, щуп пройдет прямиком в гнездо и раздавит яйца. Для работы со щупом нужна изрядная ловкость; примерно 10 % яиц гибнут под щупом.

Роза добрых четверть часа осторожно тыкает песок на участке диаметром в полметра, и наконец натыкается на рыхлый песок хода в гнездо. Потом она дает щуп мне, чтобы я понял, чем она таким была занята. Я первым делом погружаю щуп в песок рядом с тоннелем. Щуп входит плохо. Я передвигаю его на пару сантиметров в сторону, снова нажимаю, и — вуаля! — под щупом податливый рыхлый песок норы. Крис встает на четвереньки и начинает копать песок одной рукой. Когда показываются яйца, яма уже так глубока, что рука у него уходит по плечо. Он предлагает мне сунуть руку в ямку и пощупать яйца. Яйцо черепахи кожистое, как яйца аллигатора, и почему-то кажется живым.

Мы вновь засыпаем ход, Крис помечает гнездо флажком, и записывает GPS-координаты в блокнот. Дома он введет данные в компьютер, и через двенадцать часов они будут доступны через Интернет. Мы вновь запрыгиваем на квадроциклы, Крис быстро замечает еще одну «дорожку» и берется за щуп. Мы проделываем все сначала и отправляемся дальше. У меня немного кружится голова. Мы нашли два гнезда, и у меня уже аллергия на черепах.

Спустя несколько недель я связался с Мег Хойл, координирующей волонтерскую программу на острове Ботани. Я хотел расспросить ее о том, что заставляет таких людей, как Джуди, Роза, Шерри и Эйприл, вставать рано утром, рыться в песке в поисках гнезд, отмахиваться от кусачих насекомых, терпеть сорокаградусную жару даже в тени и возвращаться домой, провоняв тухлыми яйцами, — затем лишь, чтобы помочь животным, которых почти никто не видит и которые почти наверняка будут съедены хищниками задолго до того, как вырастут и смогут продолжить свой род.

Мег ответила: «Я сама иногда этого не понимаю. Некоторые волонтеры обходят берег каждое утро, изо дня в день, и за лето находят всего штук двенадцать гнезд. „Дорожки“ попадаются им далеко не каждое утро, а многие не увидят ни одной черепахи за весь сезон. И все равно они не уходят. Они хотят обрести связь с природой, которую мы утратили. Всем нам нужна эта связь с миром и с животными».

Антрозоология в повседневной жизни

Я согласен с Мег. Большинство людей чувствуют необходимость восстановления связи с животными и природой. Но проявляется она у всех с разной силой. Среди нас редко попадаются Майклы Маунтины, которые не убивают даже забравшихся на кухню муравьев, зато очень много таких, как Джуди Маззи, — людей, у которых есть работа и семья, людей, которые делают то немногое, что могут, чтобы воссоединиться с природой, и не особо переживают от своего непоследовательного отношения к другим видам. Они не терзаются вопросами о том, куда следует направить воображаемую вагонетку — на пожилого человека или на стаю вымирающих шимпанзе. Они не пытаются выяснить, как правильно освобождать животных, по Бентаму или по Канту. И вовсе не чувствуют себя виноватыми за то, что не едят говядины, однако носят кожаную обувь.

Сам я смирился с собственным лицемерием — по большей части. Йеху во мне говорит, что Тилли лучше выпускать на улицу, а не держать весь день взаперти, хотя я понимаю, что на свободе она нет-нет да и задушит птицу или бурундука. Йеху говорит, что изысканный вкус поджаренного в яме на медленном огне барбекю уже сам по себе оправдывает смерть свиньи, филе которой я собираюсь сдобрить острыми приправами.

Однако моральное чутье порой меняется, и тогда мы с йеху заключаем новые соглашения. Я бросил рыбалку, когда перестал получать удовольствие от вытягиваемой из горного ручья форели. Я не ем телятины, яйца мы покупаем у местного производителя, и я готов платить за тушку «свободной» курицы больше потому, что предпочитаю думать, будто ее жизнь была счастливее жизни какого-нибудь там бройлера. А когда старый любитель петушиных боев пригласил меня на дерби в Кентукки, где должны были драться пять петухов, я сказал — спасибо, что-то не хочется.

Начав изучать взаимоотношения человека и животных, я переживал из-за очевиднейших моральных противоречий, которые описал на страницах этой книги, — из-за вегетарианцев, которые преспокойно признавались, что едят мясо, из-за любителей петушиных боев, которые заявляли, что любят своих петухов, из-за заводчиков породистых собак, стремление которых улучшить породу привело к появлению тысяч генетически дефективных животных, из-за людей, державших в ужасной грязи и скученности множество животных, которых они якобы «спасли». Однако я пришел к выводу, что подобные противоречия не являются аномалией или проявлениями лицемерия. Они просто неизбежны и являются лишним доказательством нашей принадлежности к роду человеческому.

Квейму Энтони Аппии, директору Центра общечеловеческих ценностей в Принстоне, порой задают вопрос о том, где он работает. Когда он отвечает, что занимается философией, его обычно тут же спрашивают: «И какова же ваша философия?» Как правило, он отвечает на это: «Моя философия гласит, что все куда сложнее, чем вам кажется».

И молодая наука антрозоология говорит нам, что наши взгляды, поведение и отношения с животными в нашей жизни — и с теми, которых мы любим, и с теми, которых ненавидим, и с теми, которых едим, — точно так же куда сложнее, чем нам кажется.