Феликс означает «счастливый», и, несмотря на то что во многом в своей жизни Дороти не была уверена, она совершенно определенно была рада тому, что у нее родился сын. Энн, первый ребенок, умерла двумя годами раньше, а рождение Феликса стало для Дороти счастьем. Библейский Феликс (Деян.26) был нерешительным человеком. Павел пытался обратить его к Христу, но нежелание Феликса противостоять иудеям задержало его ответ на два года. Дороти также приходилось принимать решение, когда Феликс появился на свет. Последовать ли ей за мужем и стать баптисткой, отделившись от традиций ее родителей? Она прождала два года, прежде чем позволила мужу крестить себя.
Второй ребенок, имя которому дала, вероятно, также Дороти, был назван Иавис. Он родился тогда, когда Уильям с доктором Томасом отплыли в Индию. Дороти мучительно решала — ехать ли ей с мужем, поступить ли так, как должна поступить жена, чего она не могла и не хотела, или же поступить иначе. Согласно Первой книге Паралипоменон (4:9) мать Иависа дала ему это имя, потому что родила его с болезнью. То же можно сказать и о Дороти. В следующем стихе уже взрослый Иавис молится Богу: «О, если бы Ты благословил меня Твоим благословением, распространил пределы мои, и рука Твоя была со мною, охраняя меня от зла». Для Дороти молиться молитвой Иависа означало бы то, что она также хочет, чтобы Бог «распространил ее пределы». Но ее внутренние проблемы были слишком велики, и она не справилась с ними.
Библиография
Drewery, Mary. William Carey. Grand Rapids: Zondervan, 1979.
Marshman, John. Life and Labours of Carey, Marshman, and Ward. London: Ward Publishers, 1867.
Smith, George. The Life of William Carey. London: J. N. Dent and Sons, 1885. Stevenson, P. M. Grand Rapids: Zondervan, 1953.
В разлуке сердца становятся нежнее?
Иногда.
А иногда разлука рождает отчуждение.
В период ухаживания юноша и его возлюбленная часто договариваются не видеться некоторое время для того, чтобы выяснить, насколько сильны и истинны их чувства. Теоретически такое испытание чувств до брака помогает определиться людям в их отношениях. Но в браке долгие разлуки часто становятся тяжелым и даже невыносимым испытанием. В прежние времена муж обычно уезжал из дома на недели, а иногда и на месяцы. Теперь как мужья, так и жены могут уезжать по делам или навестить друзей. В наши дни и мужчины, и женщины могут отправиться на другой край земли и вернуться через неделю. А сто лет назад такое путешествие означало бы долгие месяцы разлуки. Но сейчас, как и прежде, разлуки порождают в семье проблемы. Три пары, о которых идет речь в этом разделе, надолго расставались. И результаты были разными.
Однако, изучив с полдюжины семейных историй, описанных в этой книге, вы найдете примеры мужей и жен, надолго разлучавшихся друг с другом. Ньютоны лишь больше любили друг друга. Лютеры начинали выше оценивать многие качества друг друга. Стоу начинали понимать, как они нужны друг другу. Уэсли были разделены ревностью и несовместимостью характеров. У Смитов также были проблемы. Но в браке Ливингстон, также как Грэмов и Беньянов, разлуки стали особенно показательными. Как Руфь Грэм смогла пережить то, что ее муж-проповедник почти все время проводил в поездках по Европе, Африке и Азии? Почему Мэри Ливингстон отказалась от своего мужа, который трудился в Африке? А Элизабет Беньян, воспитавшая четырех приемных детей, кроме своего собственного ребенка, при том что ее муж находился в тюремном заключении столь продолжительное время? Как ей удалось остаться сильной и верной и стать надежной опорой мужу, когда тот наконец вышел из тюрьмы?
Почему все так по-разному реагируют на разлуки? И что делали мужья для того, чтобы поддержать своих жен в эти периоды расставаний? Вы узнаете об этом из следующих трех глав.
В разлуке сердца становятся нежнее?
Иногда.
Но обычно это становится испытанием для брака. И одни браки становятся крепче, а другие не выдерживают проверки на крепость уз.
17
Лишенная семейной ласки
Дейвид и Мэри Ливингстон
Для кого угодно было бы тяжело оказаться женой Ливингстона. Он был целеустремленным одиночкой и с трудом работал в команде. Многие его биографы даже говорят, что ему вообще не стоило жениться. К счастью, с Мэри ужиться было несложно — по крайней мере, поначалу. Сам Дейвид говорил о ней, что это «милый и уравновешенный человек». Он также говорил, что она была «прагматичной леди, невысокой, полной, темноволосой девушкой, твердой и умеющей добиваться своего».
Трудно было бы назвать их брак романтичным. Но они, несомненно, любили друг друга. Это был брак, полный несбывшихся ожиданий. В особенности для Мэри. Это также был брак, давший повод множеству пересудов, подозрений и порицаний, в том числе со стороны родителей, как Мэри, так и Дейвида.
Критики хотели получить ответы на множество вопросов. Зачем Дейвид брал с собой Мэри и детей в опасные экспедиции по Африке? Почему Мэри начала пить? Можно ли быть несчастной, будучи замужем за самым известным человеком в мире? Какие трудные вопросы! Можно сказать лишь то, что они стали жертвами любовного треугольника, и третьим здесь была Африка.
Дейвид Ливингстон был убежденным холостяком, когда впервые отправился на миссионерское служение. На простой вопрос в анкете «Состоите ли вы в браке?» он ответил: «Не женат, не помолвлен, никогда не делал предложения и никогда ни с одной женщиной не вел себя таким образом, чтобы дать ей повод подумать, что у меня есть хоть малейшие намерения, ведущие к браку». Но в течение следующих двух лет ему часто говорили, что он горько пожалеет, если вскоре не женится. Все утверждали, что жить одинокому миссионеру весьма нелегко.
Одинокому миссионеру и впрямь приходится трудно. Но Ливингстон опасался ошибиться, избрав человека, который совершенно не подошел бы для миссионерской работы. Проведя три года в одиночестве во время своего миссионерского служения в Африке, он с неохотой признал, что, возможно, брак — это именно то, что ему нужно. В то время он умолял родителей и друзей писать ему почаще, но, поскольку письма находили адресата не раньше, чем через полгода после отправки, поддерживать мало-мальски осмысленный диалог было просто невозможно. Он страдал от одиночества, и ему нужна была спутница.
Но где же найти жену посреди Бечуаналэнда в 40-е годы девятнадцатого столетия? Единственными подходящими кандидатками были дочери миссионеров или чиновников, о которых Ливингстон, всегда резко и прямо выражавший свое мнение, говорил: «Дочери миссионеров на редкость узколобы; колониальные леди — это и вовсе ужас». Перспективы были не блестящи. Но вот как-то после схватки со львом он проходил курс лечения в миссии Куруман, где уже много лет несли служение Роберт и Мэри Моффат. Бродя под развесистым чубушником с Мэри, старшей дочерью Моффатов, Дейвид ощутил-таки те эмоции, которые считал в себе глубоко и безнадежно похороненными. «Влюблен! — писал он одному из своих друзей-холостяков в Лондон. — Слов, а тем более мыслей не хватает, чтобы описать это, оставляю тебе все вообразить самому».
Ей было двадцать три года, а ему — тридцать. Один из биографов пишет: «Это была первая женщина, на которую он обратил внимание с тех пор, как покинул Англию». Спустя три месяца они были помолвлены. Ливингстон писал другу: «После почти четырех лет холостяцкой жизни в Африке я-таки собрался с духом и сделал этот шаг». С его точки зрения, она должна была стать для него идеальной женой. Дочь одного из первых миссионеров, Мэри выросла в глиняной лачуге, в шестистах милях от Кейптауна вглубь африканской территории. Она умела самостоятельно сшить себе платье, приготовить еду, свечи и мыло. Она была вынослива, знала все трудности миссионерской работы и была «человеком уравновешенным». Красавицей ее трудно было бы назвать, но Дейвида это совершенно не волновало.
Ее родители были людьми суровыми и волевыми. Ее мать — благочестивая и часто авторитарная женщина — родила десятерых детей и, кроме того, вырастила троих приемных детей из местного населения. Ее отец прошел путь от нищенского квартала в Шотландии до фактического контроля над всей миссионерской деятельностью в Южной Африке. Один исследователь заметил, что «у его коллег при нем отнимался язык». Такой же эффект он производил и на всех членов своей семьи, за исключением жены, которая была чем-то вроде «серого кардинала». Дети выросли с некоторым комплексом подавленности — в особенности Мэри, которая не обладала ни внешней привлекательностью, ни блестящими умственными способностями.
Требования, предъявлявшиеся в доме Моффатов, были очень жесткими, и все, кто не выполнял их, подвергались острой критике. Миссионеры помоложе чувствовали себя здесь детьми, которым не давали возможности стать старше. Так же чувствовала себя и Мэри. Но Дейвид повел себя с ее отцом совершенно иначе. Хотя он приехал недавно и был на двадцать лет его моложе, он говорил с ним как с равным.
Мэри увидела в Ливингстоне человека, обладавшего таким же сильным характером, как и у ее отца, но также и человека, который, в отличие от ее отца, обладал превосходным чувством юмора, был скромен и ставил порядочность превыше всего.
В воспитании и происхождении Мэри и Дейвида было очень много несходного. Мэри росла в глиняной лачуге в Африке, а Дейвид в это время жил в однокомнатной квартирке в маленьком рабочем городе неподалеку от Глазго, в Шотландии. Родители Ливингстона и их пятеро детей были втиснуты в комнату десять на четырнадцать футов, которая служила им и кухней, и спальней, и гостиной. Биограф Тим Джил пишет: «Ночью из-под кровати родителей выкатывались кроватки детей, и они занимали все пространство комнаты. Готовили, ели, читали, стирали и штопали в одном и том же помещении». В десятилетнем возрасте Дейвид пошел работать на фабрику, которой подчинялась вся жизнь в городке Блэнстайр. Он стал «вязальщиком», то есть связывал нити на прядильных станках. Как и все, он работал шесть дней в неделю с восьми утра до восьми вечера, с получасовым перерывом на завтрак и с часовым перерывом на ланч. Каким-то образом Дейвид сумел заставить себя с восьми до десяти вечера ходить в школу. Там ему не просто удалось высидеть с открытыми глазами, но еще и получить образование. Часто, возвращаясь домой, он читал до полуночи, и тогда мать просто гасила свечу. Его сестра вспоминала, что «он был твердо намерен учиться».
Отец Дейвида ненавидел алкоголь и «дрянные романчики», то есть все книги не религиозного содержания. Но Дейвид отказался читать религиозные книги, предложенные ему матерью. Он любил научную литературу и книги о путешествиях. «Это стало с моей стороны открытым бунтом, — вспоминал Дейвид позднее, — и последний раз отец меня высек именно за то, что я отказался штудировать „Практическое христианство" Уилберворса». Дейвид говорил, что ненавидит «сухие, догматичные книги».
Индепендентская церковь в Гамильтоне, членом которой хотел стать Дейвид, усомнилась в том, что он соответствует требованиям, предъявляемым к членам церкви, и ему был предложен план работы над собой, рассчитанный на пять месяцев. В следующем году Дейвид прочитал книгу миссионера, работавшего в Китае, который призывал врачей на миссионерское служение. Так у Дейвида появилась цель в жизни. А когда у Дейвида появлялась цель, остановить его было уже невозможно. Спустя два года он ушел с фабрики, на которой проработал двенадцать лет, и поступил в медицинскую школу в Глазго. Затем он обратился в Лондонское миссионерское общество с просьбой отправить его на работу в Китай. В обществе его оценки не произвели огромного впечатления, но его согласились взять на испытательный срок. Учитывая, что он «едва ли был готов» к поступлению в богословский колледж, ему предоставили частного учителя. В директорате общества довольно негативно отнеслись как к его провинциальности (его считали «шотландской деревенщиной»), так и к его манерам (считалось, что он слишком много о себе возомнил).
Для начала ему было предложено стать проповедником в одной из церквей, но эта затея с треском провалилась. Встав за кафедру, он понял, что голова его совершенно пуста. Он прочел что-то по бумажке, медленно повторил прочитанное, громко проглотил слюну и сказал: «Друзья, я забыл то, что хотел сказать вам», после чего удалился из церкви с огромной поспешностью. Другой проблемой было то, как Дейвид молился. Когда он вел молитвенные собрания, он то и дело останавливался, раздумывая, о чем помолиться еще. Но все же Дейвида не отсеяли. Его испытательный срок был продлен, а еще через два месяца его кандидатура была одобрена. В этом директорат убедило здравомыслие Дейвида и его несуетливая энергичность.
Ожидая решения своей судьбы, Дейвид начал ухаживать за девушкой из довольно обеспеченной семьи. Судя по всему, это было первое его серьезное увлечение. В ее присутствии он чувствовал себя весьма неловким и как-то признался ей: «Я, в общем-то, понятия не имею о том, что чувствуют те, кто всю жизнь были леди». Ему было тогда двадцать шесть лет, но Дейвид Ливингстон никак не мог считаться подходящей парой для той девушки. Один из его друзей говорил: «Признаться, симпатичным он никогда не был. На его лице всегда лежала печать волевого характера, готового к преодолению трудностей». Другой его знакомый заметил, что «его лицо никоим образом нельзя было назвать привлекательным», и тем не менее «он обладал совершенно непередаваемым обаянием». Когда первая любовь отреклась от него, Дейвид сказал не без горечи, что она слишком уж леди для того, чтобы стать женой миссионера.
В 1839 году между Англией и Китаем разразилась опиумная война, и Лондонское миссионерское общество отказалось от мысли посылать в Китай новых миссионеров. Директорат предложил Ливингстону подумать о Вест-Индии. Но Дейвиду эта идея не понравилась. Вест-Индия была слишком цивилизованной страной. Темный африканский континент выглядел заманчивее. И тут он случайно встретился с Робертом Моффатом, который вернулся в Англию после очень долгого периода жизни в Африке. Моффат тогда сказал Дейвиду: «На закате я выглядываю на улицу и вижу дымы тысяч деревень, в которых никогда не слышали о Евангелии». С тех пор Дейвид только и мечтал об Африке, что бы там не думал директорат. Другие кандидаты на миссионерское служение любили Дейвида. Он был «довольно резок и прям в обращении», в нем ощущалась «решимость оставаться верным своим убеждениям во что бы то ни стало», а также и «огромная доброта». Решимость Дейвида оставаться верным своим убеждениям часто становилась для него источником неприятностей. С директоратом общества он спорил практически непрерывно. Ему не нравилось, когда ему приказывали. Незадолго до своего отъезда в Африку Ливингстон окончил медицинский факультет в Глазго, но ему едва не пришлось подделывать свой диплом, поскольку он рассорился там со всеми: Дейвид считал, что стетоскоп вовсе не такая полезная вещь, как его в том убеждали.
На борту корабля, направлявшегося в Африку, Ливингстон был одним из немногих пассажиров, не страдавших от морской болезни, и оказывал медицинскую помощь тем, кто не отличался такой завидной стойкостью организма. По прибытии в Африку он должен был начать работу в миссии Куруман, в шестистах милях вглубь страны от Кейптауна. Моффаты все еще были в отпуске, и миссии был нужен врач. Дейвиду предложили основать новую миссию, продвинувшись еще дальше вглубь африканской территории, но любые действия он мог предпринимать только по возвращении Моффата. Дейвид сразу же активно взялся за дело. Хотя Куруман и был самой далекой от центров цивилизации миссией, он казался ему все еще слишком цивилизованным. Он стал писать в Лондон, в директорат, убеждая начальство в том, что об основании новой миссии следовало не просто думать, а реально осуществлять этот план.
Дейвид прожил в Африке всего пять месяцев, но у него уже сложилось впечатление, что миссионерская стратегия там была либо слишком консервативна, либо вообще ложна. Он исследовал внутренние территории, что было необходимо для дальнейшей работы. По возвращении в Куруман он написал: «Я приехал в Африку не для того, чтобы ходить, придерживаясь за чью-то полу. Для меня имеет огромное значение тот факт, что души гибнут, а я не властен привести их ко Кресту. Мне нечего делать в Курумане».
Он забрался в такие места, в которых до него не бывал ни один белый человек, хотя он пробыл в Африке меньше года и все еще не научился даже приблизительно понимать ни одного из разговорных диалектов. Когда в 1843 году Роджер Эдвардс и его жена покинули Куруман для того, чтобы основать новую миссию, Дейвид с радостью отправился вместе с ними. Поселение, к которому они направлялись, называлось Маботса. Оно располагалось примерно в двухстах двадцати милях от Курумана. Дейвид писал: «Такого прекрасного места вы никогда не видели».
Именно там Дейвид почувствовал себя невыносимо одиноким. Именно в Маботсе Дейвид вступил в схватку со львом. Львы разоряли загоны для скота, а местные жители боялись хоть что-нибудь предпринять. Дейвид сказал им, что если бы они убили хотя бы одного льва, то остальные поняли бы, что их здесь не ждут с распростертыми объятиями, и убрались бы из этой местности. Но африканцы не были уверены в том, что пришелец знает, с чем имеет дело. И Дейвид пошел загонять львов вместе с африканцами.
Они выследили нескольких животных. Дейвид прицелился и выстрелил из обоих стволов, после чего остановился для того, чтобы перезарядить оружие. «Тут боковым зрением я увидел, что один из львов в прыжке стремительно летит ко мне... Лапой он зацепил меня за плечо, и мы вместе кубарем покатились по земле. Его чудовищное рычание оглушило меня, он встряхнул меня, как терьер полудохлую крысу». Один из африканцев, пришедших Дейвиду на помощь, выстрелил в льва. Он промахнулся, но зверь оставил Дейвида и сосредоточился на новой опасности. Другой африканец тут же поразил Льва копьем, и тот, поскольку еще прежде был ранен Дейвидом, грохнул замертво. Когти льва оставили на плече Дейвида несколько глубоких ран; кость была расщеплена. После этого случая Дейвид никогда не мог поднять свою левую руку выше уровня плеча. Позже его спрашивали, о чем он думал, когда на него бросился лев. Дейвид отвечал: «Я гадал, какую часть моего тела он сожрет в первую очередь».
В течение нескольких недель Дейвид был очень плох, но когда он немного поправился, его переправили в Куруман — в миссии он мог получить более квалифицированную медицинскую помощь. Моффаты как раз только что вернулись туда после четырех лет отпуска в Англии. Именно Мэри Моффат стала ухаживать за ним. Вскоре она стала его невестой. Когда Дейвид оправился от ран и получил согласие Мэри стать его женой, он отправился обратно в Маботсу, чтобы построить там дом. По дороге он сделал остановку для того, чтобы написать Мэри письмо. Он напоминал ей о том, чтобы она получила письменное разрешение на брак и заказала все необходимое для их нового дома в Маботсе. Его письмо заканчивалось так: «Пусть твои чувства к Нему будут гораздо более сильными, чем ко мне».
Его письмо, направленное руководству в Лондон, звучит так, словно он принял холодное деловое решение: «Различные соображения , связанные с новой сферой служения, которые нет нужды излагать здесь детально, привели меня к выводу, что вступление в брак является моим долгом. В январе 1845 года я предпринял все необходимое для заключения брачного союза с Мэри, старшей дочерью мистера Моффата... И если мои мотивы не являются заблуждением, то до определенной степени я руководствовался желанием стать еще более полезным в деле прославления имени Божьего». Все его письма к начальству написаны именно таким казенным языком. Только в его письмах к нескольким близким друзьям и к Мэри чувствуется тепло; он шутит и позволяет себе отбросить формальности.
Дом, который он построил для Мэри в Маботсе, был двадцать на двадцать два фута, а его стены были в фут толщиной: «Работа не из легких, — писал он Мэри, — это способно выбить любовь из чьей угодно головы. Но любовь у меня в сердце, и не покинет его, если ты сама ее не погасишь». Пару строк он написал и для матери Мэри, у которой обо всем было свое особое мнение и которая редко стеснялась его выразить. По-видимому, она сказала Ливингстону (которого она всегда называла только по фамилии), чтобы он не делал в доме слишком много окон. Дейвид написал Мэри, что если ее мать «думает, что окон слишком много, пусть даст мне знать об этом, и я их все замурую за два дня — пусть свет, если ей так этого хочется, проникает в дом через дымовую трубу».
Дейвид стремился создать в Маботсе миссию, сходную с миссией, основанной родителями Мэри в Курумане. В то же время он хотел использовать и новые идеи — в частности, привлекать к работе африканских проповедников и открыть семинарию для пасторов-африканцев. Но на пути осуществления этого плана лежало серьезное препятствие: Дейвид почувствовал себя первооткрывателем и уже не мог жить без этого. Теперь он стремился начать работу в Маботсе только для того, «чтобы лучи божественного света могли распространиться шире и дальше». Когда он не был занят строительством дома, он работал над открытием школы для африканских детей. Дело это было довольно безнадежным — если в один день приходило пятнадцать учеников, то на следующий день их могло оказаться не больше пяти.
Свадьба состоялась 2 января 1845 года в Курумане, под строгими взглядами Роберта и Мэри Моффат. Дейвид и Мэри провели медовый месяц в Маботсе. По случайному совпадению это название переводится «свадебный пир». И если Дейвид полагал, что теперь для них с Мэри наступила безоблачная пора, то он глубоко заблуждался. Проблема заключалась в его коллеге Роджере Эдвардсе. Дейвид говорил: «Когда я отправился на свадьбу, между нами, казалось, установился мир. Но когда я вернулся — разразилась такая буря, какой я прежде никогда не видывал». Дейвид называл Роджера «престарелым забиякой». В представлении Эдвардса Ливингстон был энергичным и удачливым дельцом, и старшему по возрасту миссионеру было очень трудно с этим смириться. Эдвардс считал, что первые десять лет своего миссионерского служения он был «лакеем» у Моффата, и вот теперь ему представился шанс сделать нечто самостоятельное, без контроля «великого патриарха». Но в Маботсу он отправился вместе с Ливингстоном, и именно Ливингстон привнес свежие идеи и заставил всех признать за этими идеями право на существование. Младший партнер во всем выходил на первые роли, а Эдвардсу было очень трудно признать себя «придатком этого юноши». К тому же Ливингстон женился на дочери Моффата. Эдвардс, должно быть, почувствовал, что даже в Маботсе, в двухстах двадцати милях от Курумана, он еще не мог избавиться от контроля семьи Моффат.
Эдвардс был не единственным миссионером, с которым конфликтовал Ливингстон. Дейвид был нетерпелив и агрессивен, а миссионеров старшего возраста возмущало, что этот зеленый новичок учит их жизни. Дейвид считал, что ему не стоит обсуждать с Мэри эти конфликты. Он писал одному из своих друзей: «Хотя у меня есть жена, своими печалями я делюсь с тобой». Это говорит о том, что он не считал для себя возможным делиться с Мэри своими переживаниями. Возможно, как считают многие биографы, он полагал, что она недостаточно умна для этого. Гораздо более вероятно то, что Мэри был чужд философский взгляд на вещи. Ее восприятие было более поэтичным, нежели восприятие Дейвида-исследователя. Конфликт между семьей Эдвардс и семьей Ливингстон становился все более острым. Миссис Эдвардс называла Дейвида «низким, невоспитанным человеком, чуждым христианства», а сам Эдвардс называл его «непорядочным, бесчестным и злобным».
Маботса была явно тесна для этих двух семей. Не прошло и года, какДейвид и Мэри Ливингстон упаковали чемоданы, бросили дом, в котором провели свой медовый месяц, и отправились дальше на север, вглубь африканской территории. Дейвид остановился в месте, которое называл «белым пятном на карте». Своим друзьям он писал, что теперь он «забрался так далеко, как ни один другой миссионер в Южной Африке». Это «белое пятно на карте» называлось Чинуоне. Еще до прибытия Дейвида и Мэри там началась сильная засуха, и в течение двадцати месяцев, которые они там провели, и они сами, и местные жители страдали от голода. За эти месяцы Мэри родила двоих детей, а в свободное время пыталась организовать школу для африканских ребятишек.
Со временем Дейвид понял, что если Мэри и дети не будут нормально питаться, то это может обернуться для них весьма скверными последствиями. Поэтому он отослал их к Моффатам, в Куруман. Когда Мэри прибыла туда, местные африканцы едва ее узнали, настолько она потеряла в весе. А когда через несколько дней приехал и Дейвид, они подняли его на смех: «Смотри, какая она тощая! Ты что, ее там голодом морил?» Дейвид решил, что необходимо искать новое место для миссионерской базы. Поэтому, вскоре после того, как они вернулись в Чинуоне, он вместе с большинством африканцев — жителей деревни отправился на поиски более гостеприимной местности. Мэри осталась с детьми в поселке, который превратился в город теней. Она отправила Дейвиду записку, в которой писала, что жизнь среди развалин Чинуоне в дневное время была очень тоскливой, а ночью — страшной. Львы уже чувствовали себя там как дома.
Месяцем позже Дейвид наконец вернулся, чтобы забрать ее вместе с детьми в их новый дом в Колобенге. Новый дом не был так хорош, как прежний. Это была хижина из жердей и тростника, со страшными сквозняками. Днем в ней было нестерпимо жарко и очень много мух, а ночью почему-то невыносимо холодно. Колобенг стал домом для Дейвида и Мэри на четыре следующих года. Это оказалось самым долгим за всю их жизнь периодом проживания в одном и том же месте. И, несмотря на все проблемы и хлопоты, это, возможно, стало самым счастливым временем в жизни Мэри. Дейвид описывает свой обычный рабочий день: «Такова ежедневная рутина; встаем вместе с солнцем, молимся всей семьей, потом завтрак, школа, а затем необходимый физический труд — пашем, сеем, занимаемся кузнечным делом и тому подобное. Все утро Мэри занята приготовлением пищи; после обеда — двухчасовой отдых; затем она идет в школу, которую посещают от шестидесяти до восьмидесяти детей. Затем — снова физический труд; уроки в городе и беседы с теми, кто расположен слушать; потом доим коров и идем на общее собрание; затем — молитвенное собрание в доме Сечеле (деревенского старейшины). Домой мы приходим около половины девятого, слишком усталыми для любых усилий. Я перечисляю все это не для того, чтобы рассказать, как много мы делаем, а для того, чтобы объяснить, почему мне так грустно — ведь я так мало времени уделяю настоящей миссионерской работе».
Мэри приходилось самой делать свечи, мыло и масло. Она сама молола муку и пекла хлеб в термитнике, покрытом раскаленными угольями. Когда не хватало мяса, они питались гусеницами и жареной саранчой. Дейвид не любил жареную саранчу, но, говорил он, «поджаривать ее гораздо приятнее, нежели вылавливать из бульона», а затем добавлял: «Хотя я бы предпочел по возможности избегать и того, и другого». Ливингстон испытывал некоторое разочарование в миссионерской работе, поскольку ее результаты нельзя было назвать значительными. Только один африканец был обращен в христианство за шесть лет, которые Дейвид провел в Африке. Но, наблюдая за работой других миссионеров, Дейвид видел, что им тоже нечем особенно похвалиться. Даже его тесть с тещей за тридцать лет служения не добились особенных успехов.
Однажды он написал: «У Бога был единственный Сын, и Он был миссионером и врачевателем. Какое жалкое Его подобие я собой представляю, или даже только пытаюсь представлять». Сомневаясь в своих миссионерских способностях, Дейвид начал осознавать, что, возможно, больше всего пользы для дела Евангелия он принес бы, открывая труднодоступные и удаленные местности, где могли бы работать другие миссионеры.
Через три месяца после того как Мэри родила их третьего ребенка, Дейвид отвез ее к родителям в Куруман, а сам отправился на четыре месяца в шестисотмильное путешествие — на поиски легендарного озера Нгами, о котором африканцы столько ему рассказывали. Прежде многие европейцы пытались разыскать его, но ни одному из них это так и не удалось. Дейвид Ливингстон нашел его. Но гораздо больше, чем само озеро, его интересовали земли, которые были расположены дальше. В следующем году он снова отправляется в путь, на этот раз уже на ту сторону озера и на этот раз уже вместе с семьей. То, что он взял с собой жену и детей, подняло бурю возмущения среди африканских миссионеров. Дейвид решился взять семью в крайне опасное путешествие. Их путь лежал через пустыню, затем по реке, полной крокодилов, среди болот, от которых поднимались ядовитые испарения, и меж африканских племен, действия которых совершенно не поддавались никаким предсказаниям. Мэри была на шестом месяце беременности, и с ней было трое маленьких детей. Но выбор у Мэри был очень прост: либо остаться дома и снова жить с матерью, либо отправляться вместе с Дейвидом. Она предпочла последнее.
На место они прибыли как нельзя более вовремя, неделю спустя Мэри родила своего четвертого ребенка. Но прожил он всего несколько недель и умер от какой-то инфекции. Мэри тоже заболела. В течение многих недель она страдала от паралича. Дейвид писал: «Правая сторона лица у нее неподвижна; постоянно болит правый бок и правая нога». Чтобы дать ей время оправиться от болезни, Дейвид отвез ее в Куруман, где они прожили с Моффатами три месяца. Физически это было для Мэри временем отдыха, но в эмоциональном плане это была пора очень трудно давшегося перемирия. Биограф Тим Джил пишет: «Это было время раздоров и большого эмоционального напряжения». Вскоре стало известно, что Дейвид планирует новое путешествие к озеру Нгами и дальше. Никто не хотел говорить и даже думать о немыслимом — о том, что Дейвид, возможно, захочет взять Мэри и детей с собой. Миссис Моффат сдерживалась, но это давалось ей крайне нелегко — обычно она всегда давала волю словам. Но через три месяца ее терпение кончилось. Ливингстоны вернулись в их дом в Колобенге. Мэри снова ждала ребенка. Это были хорошие новости. Плохие новости заключались в том, что Дейвид не изменил своего намерения взять ее с собой в следующую экспедицию.
Миссис Моффат написала письмо своему зятю, как только узнала эти новости. Письмо начиналось словами: «Мой дорогой Ливингстон», а любое письмо, начинающееся в подобном духе, не предвещает ничего хорошего. Она заявила, что ей следовало бы набраться храбрости и поговорить с ним еще в Курумане. Затем она прямо приступила к вопросу, который ее волновал: «Мэри все время говорила мне, что, будь она беременна, ты не взял бы ее с собой». И вообще Мэри нечего было делать с Дейвидом в этих экспедициях — ей следовало оставаться с ней в Курумане и спокойно рожать детей. Далее Миссис Моффат пишет: «Но в ее письме я с ужасом прочитала: „Я снова должна отправляться вглубь африканской территории"... Ливингстон, о чем ты думаешь? Тебе что, недостаточно того, что ты потерял одного ребенка, едва спас другого, а твоя жена прибыла домой с угрозой паралича?.. Беременная женщина с тремя детьми, отправляющаяся в мужской компании через африканские дебри, полные дикарей и хищников... это просто неслыханно!»
Миссис Моффат была не просто властной матерью. Она родила в Африке десятерых детей и прекрасно знала, что такое жизнь среди опасностей без самого необходимого. Она знала, что Бог позаботится о ее детях, если они исполняют Его волю. Но она опасалась, что они шли против воли Бога, отправляясь на открытие новых территорий, вместо того чтобы проповедовать. Но, по мнению Дейвида, он мог открыть целый континент для сотен новых миссионеров. Кроме того, ему никогда не нравилось, если ему начинали указывать как жить — и в особенности, если это делала его теща. Один исследователь сказал о нем, что «он не был агрессивен, но был чудовищно упрям». Миссис Моффат не понимала, что Мэри согласна с Дейвидом. Поначалу она полагала, что может оставаться в Колобенге, пока Дейвид путешествует. Но в Колобенге была засуха, кроме того, там было неспокойно из-за буров, и семье было небезопасно там оставаться.
Вернуться в Куруман и снова жить с родителями? Ни Мэри, ни Дейвиду такая перспектива не нравилась. Биограф Джордж Сивер пишет: «Мэри больше не могла быть счастлива в родительском доме. Там ей приходилось зависеть от их капризов. Кроме того, там к ней относились так же, как относились с самого детства — как к ребенку. Но она уже не была ребенком. Она была женой и матерью. А ее муж был человеком, наделенным чувством юмора, таким же свободолюбивым смертным, как и она сама. И она любила его».
Дейвид тоже любил Мэри, хотя не всегда умел выражать свои чувства открыто. Он прекрасно себя чувствовал в ее обществе. В путешествиях она была замечательным спутником. И если ее не было рядом, он скучал о ней. Если бы она осталась в Курумане, это породило бы и другие проблемы. Там она была бы вынуждена непрерывно слышать шушуканье за своей спиной: «Почему это он ее бросил? Они что, не уживаются вместе? Должно быть, с их браком что-то не в порядке». У Мэри было множество причин, по которым ей стоило уехать из Курумана. Кроме того, Дейвид был врачом. Где еще было быть беременной женщине, как не рядом со своим мужем-доктором? Сивер так пишет об этом периоде жизни Ливингстонов: «Это путешествие стало поворотным моментом в его карьере. Оно заставило его осознать, что цели, которые он ставил перед собой как миссионер, были несовместимы с его долгом мужа. Чем-то одним неизбежно пришлось бы пожертвовать».
Но почему он не отложил свою экспедицию на год или на два, по крайней мере до того времени, когда Мэри почувствовала бы себя лучше и восстановила бы утраченные силы? Ливингстон был убежден, что если работорговцы достигнут внутренних регионов Африки раньше, чем миссионеры, то африканцы никогда не откликнутся на евангельскую весть. Они станут бояться всего, что связано с белым человеком. Но если миссионер придет к ним с женой и детьми, они признают его как человека, который пришел с миром. А Дейвид хотел прийти к ним, и прийти только с миром.
И вскоре Дейвид, Мэри и дети маленьким караваном отправились на открытие неизведанного. Они провели в совершенно диких районах Африки следующие семь месяцев. Их самым значительным открытием стало верхнее течение реки Замбези. Если бы выяснилось, что по ней можно доплыть до Индийского океана, то она стала бы тем путем, по которому миссионеры могли бы добраться до Центральной Африки.
На обратном пути они остановились лагерем на восемь дней на берегу реки Чобе. Там Мэри родила своего пятого ребенка. На этот раз малыш выжил. Но Мэри снова разбил паралич, и в гораздо более тяжелой форме, чем прежде. Это очень испугало Дейвида, но также определило решение трудной проблемы, которая стояла перед ним в то время. У Дейвида было множество неоконченных дел в Африке. Ему необходимо было найти удобный путь, по которому миссионеры могли бы проникать вглубь Африки, иначе он не мог быть уверен, что его путешествия стали хоть сколько-нибудь важными для дела Христа. Он писал: «Я считаю, что там, где оканчиваются подвиги географов, начинается миссионерское служение». Но пока он не пересек Африку от побережья до побережья, он не мог написать |
