Упоительный шаблон
Скачать 327.68 Kb.
|
| В.В.Абашев Пермь УПОИТЕЛЬНЫЙ ШАБЛОН (Стереотип как машина творчества) Счастливы лингвисты, всякое слово, даже косое и хромое, ласкающие азартным и участливым вниманием. Не то в литературоведении. Ценностная и вкусовая избирательность навредила ему отнюдь не меньше, чем идеологические запреты. Если не больше. Цензура идеологии давно исчезла, но инерция ценностно-иерархического мышления сохраняется. "Идол художественности" властно диктует, что достойно исследовательского внимания, а что нет. В результате наши представления об отечественной словесности по-прежнему существенно деформированы, и ее история остается историей литературных памятников. Так называемых шедевров. В частности, мало осмыслено и понято по существу количественно поистине безбрежное море той литературы, которую мы пока не знаем даже, как поточнее назвать: непрофессиональной, наивной, графоманской, любительской, эпигонской, вторичной1. Единого определения и какой-либо классификации этого явления нет. Между тем такая литература есть, ее много, она живет. Нива массового словесного творчества плодородна и неиссякаема. Жанр предлагаемой ниже публикации страшно далек от структурных требований и стилистики академического исследования. Это своего рода филологическая публицистика, вызванная к жизни совершенно конкретными обстоятельствами литературной полемики в отдельно взятом городе, чем извиняется ее полемический задор и педагогический пафос2. Однако единство концептуального подхода в этих собранных вместе рецензиях все же присутствует. Это, формулируя в первом приближении, понимание стереотипа как своеобразной "машины творчества". Стереотип (для поэзии — жанрово-тематический) представляет собой модель, предполагающую жесткую схему развертки в последовательность клише, словарь которых для каждой темы также задан3. Стоит оговорить еще одно обстоятельство — вкусовое. Рецензии, по обстоятельствам тогдашней ситуации, получились полемичными, иногда они могут показаться даже излишне резкими. Между тем писались они с удовольствием, самым непосредственным удовольствием от _______________ © В.В.Абашев, 2004 чтения рецензируемых стихов. Автору понятно чувство Игоря Северянина, благословившего банальность: "Пропев неряшливые строки, Где упоителен шаблон, Поймете сумерек намеки, И все, чем так волнует он". Да, в поэтике стереотипа есть своя прелесть, и, надеюсь, следы удовольствия от чтения в рецензиях сохранились. *** Уважай бедность языка. Уважай нищие мысли. Александр Введенский Графоманские книги не принято рецензировать. Но приходится эту традицию нарушить. Ну, во-первых, графоман, этот осмеянный, но пока так и не понятый вечный спутник литературы, сам по себе филологически интересен. Кроме того, сейчас к этой теме понуждают обратиться сугубо местные, пермские обстоятельства. Экстраординарные. Так случилось, что в Перми этот персонаж литературной жизни в последние два года приобрел новый статус в культурной среде города. Буквально на глазах, за 3-4 года, в Перми сложилась новая и довольно неожиданная конфигурация культурного поля. А именно: заведомый литературный дилетант, графоман из фигуры сугубо маргинальной, периферийной превратился в центральную. Фаворит пермской печати, он обласкан местными властями, ему охотно помогают спонсоры, наконец, даже эксперты, пермские филологи, не устояли, склонили-таки перед графоманом свои гордые научные головы. Словом, из фигуры почти фарсовой, на сомнительных правах при литературе состоящей, он превратился неожиданно чуть ли не в ее лидера, стал графоманом "в законе". Поэтому и необходимо к нему присмотреться повнимательней. Графомания и строй провинциальной жизни вообще как-то родственно связаны. Языковая среда провинции причудлива. Это своего рода отстойник языка, где фрагменты современных стилей перемешаны с архаикой. Получается сочная мешанина стилевых миров, она бесструктурна и анахронична. Провинции неведома столичная дисциплина господствующих норм, неведома иерархия актуальных стилей, и наш литератор, как правило, пребывает в блаженном неведении относительно того, что сегодня современ но, что модно и как надо говорить, чтобы попасть в тон. Вернее, провинциальный литератор зачастую сам назначает себе современность. По слухам, по наитию, по детским воспоминаниям, по последней прочитанной книжке. И это совсем не обязательно плохо. На взгляд извне, с позиции кодифицирующего языкового центра, — это состояние невменяемости, изнутри — свободы. В такой среде возможны сумасшедшие идеи. Здесь возникают порой удивительные стилевые сплавы, рождаются новые парадигмы. Русские футуристы, к примеру, были ведь сущими провинциальными варварами. Но такие случаи уникальны. Языковая аморфность и анахронизм провинции вкупе с верой в магическую силу слова питают графоманию. Поэтому большинство литераторов мастерит велосипеды, изобретает паровые котлы или вечные двигатели. И делает это с азартом. Здесь господствует наивный и самозабвенный повтор. Поэтому языковая среда провинции естественно пародийна, она провоцирует смешение стилей и шаржированное повторение образцов. Чувство стиля и меры — привилегия центра. Желая быть стильным, провинциальный литератор смешивает, сгущает и утрирует приметы стиля: то же, но погромче. Если шить брюки-клеш, то так, чтоб мели тротуар. До начала 90-х естественная языковая фактура провинции в публичных своих проявлениях сглаживалась, тщательно причесывалась. Советская культура поддерживала жесткую языковую кодификацию, и сквозь её фильтры ничто, выходящее за рамки "среднего штиля", как правило, не проходило. И натуральный языковой примитив, и слишком броская изощренность заботливо отводились в зону анонимности — в литературные кружки, переписку с газетой и столы редакторов. Тогда редактор, подобно вездесущему гению языка, был анонимным соавтором текста, отвечающим за языковую корректность любого высказывания не менее, чем сам автор. Нередко, впрочем, с пользой для литературы. Потом шлюзы открылись, и безбрежная сфера анонимного и полуанонимного говорения начала сочиться отдельными струйками, а потом хлынула вовсю. В отсутствие идеологического досмотра и литера турно-критической цензуры в виде внутренних и внешних рецензентов, а главное, без носителя языковой нормы редактора заговорило всё, что только может говорить. В Перми в этом смысле вроде бы как везде. Союзные литераторы продолжают жаловаться на гибель литературы, то есть на равнодушие властей к нуждам литераторов. Но скорее по инерции, чем в силу реального положения вещей. В смысле выпустить книжку рыночные времена оказались не так уж и плохи. По крайней мере, сборники стихов как жанр издательски более мобильны, и в последние годы в Перми издаются не реже, чем в доперестроечные времена. Правда, новые условия оказались более благоприятными не столько для "союзного" литератора, сколько для разношерстной "несоюзной" литературной публики. Не привыкший ждать милостей от СП и начальства, "несоюзный" писатель в массе своей оказался побойчее и сумел вкусить от благ свободы слова и печати. Хотя кто как. Против ожидания, многие из тех, кто особо ратовал за свободу, местные "стилистические диссиденты", к середине 90-х оказались в том же положении аутсайдеров местной печати, в каком были в 80-е. Зато настоящий праздник гласности посетил улицу графомана. В середине 90-х графоман массой высыпал на свет. Распахнулись двери языковой кунсткамеры. Чего только там нет! Графоман и только графоман являет своим творчеством правдивую картину языкового состояния провинции. Картина колоритная и достойная самого внимательного и доброжелательного взгляда. Наверное, так повсюду. И, разумеется, в графомании как таковой ничего опасного нет, это вечная спутница литературы. Опасность для хрупкого баланса сил культурной жизни провинциального города кроется в другом. Опасно, когда теряется точка отсчета для оценочных суждений, когда в порочный круг культурной невменяемости втягиваются те, кто по роду своих занятий должен бы квалифицировать и оценивать события, — эксперты, критики, когда они вдруг перестают узнавать графомана. Систематические сбои оценок и квалификаций дезориентируют читателя, привыкшего доверять специалистам, окончательно заморочивают головы учителям, вносят хаос в систему образо вания, что совсем уж плохо. Чем дальше, тем больше деформируются ценностные представления, эксперты теряют ответственность и реноме, а властные инстанции сами начинают выступать в роли экспертов, полагаясь на свой, известно какой, вкус. В таком состоянии культурной среды все становится возможным. Разумеется, инвестиционный приоритет получает все подражательное и вторичное как более соответствующее уровню массовых вкусов. В самом невыгодном положении оказываются оригинальные художники. В Перми сегодня все складывается именно так. Дело ведь совсем не в том, что за последние четыре года именно Александр Гребенкин, Светлана Аширова и Елена Звездина стали самыми печатающимися пермскими авторами. Нормально, когда у человека есть возможность высказаться. Ненормально другое: авторы, графоманские сочинения которых представляют собой не более, чем литературный курьез, — предъявлены читателю как достижения местной литературы. Предъявлены авторитетными в городской среде инстанциями, то есть кодифицированы в качестве образцовых. Причем экспансия графомании идет пока явно по нарастающей. От Александра Гребенкина до Елены Звездиной мы прослеживаем постепенное возрастание уровня общественного признания их "творчества". 1. Александр Гребёнкин. "Зовусь я Цветик" Явило ожидание тебя! Пермь,1996. 192 с. 2000 экз. Живая музыка капели. Пермь, 1998. 328 с. 5000 экз. Александр Гребенкин — типичный труженик пера4. Литератор со стажем, автор 10 книг, член Союза писателей России, председатель союзного Бюро по пропаганде художественной литературы, на сегодня он и по положению, и по личной активности — один из лидеров местной организации СП. Его творческий путь отчетливо делится на две части: работа с литературным редактором и без него. Первые книги заполнены выглаженными и безликими, без особо заметных сбоев, стихами о деревне и погоде. Лишь изредка редакторы, обнажая прием, позволяли себе вольность, оставляя нетронутыми следы природного авторского слога в виде, например, забавных трудовых рапортов Гребенкина. Один к одному эти стихи были у него сработаны по лекалам ильф-петровской "Гаврилиады": "я работал в леспромхозе, бревна в кузов нагружал", "я грузил железо Вторчермета, не скажу, чтоб нравилось мне это", "в моей анкете вы найдете: работал на речных судах на малокаботажном флоте", "я рассказать об этом вправе <...>, как в двадцать лет на лесосплаве вовсю орудовал багром" и т.п. Лишь эти стихи с их авторски невольной, но читателю внятной пародийностью оживляли унылый фон первых книг. Тем более, что незабвенный Гаврила тут же и являлся: "ведь недаром сосед мой — Гаврила — мне литовку наладил вчера". В более натуральной своей языковой стати Александр Гребенкин предстал в книгах последних лет, подготовленных и изданных самостоятельно, без участия литературного редактора. Эти книги — праздник подлинного стихового и языкового примитива, той характерной простоты, что вошла в пословицу. Словарь Даля содержит толкование около 200 тысяч слов, Пушкин пользовался 40 тысячами. Александр Гребёнкин немногословен: нескольких сот ему вполне хватает, чтобы поведать о времени и о себе. И, конечно же, в резвых частушечных хореях Гребёнкина не найти слова, которое бы зацепило внимание: он не досаждает читателю оригинальностью. Лишь тысячи раз зарифмованные, в лоск истертые и заведомо поэтичные образы и слова слетают с его языка. В стихах Гребёнкина с автоматизмом раз навсегда заведённой словесной машинки безостановочно цветёт черёмуха, однообразно раз за разом вспыхивают закат, небосвод, звёзды, месяц и воды, неумолчно звенят ручейки, кукуют кукушки, бумажные соловьи гремят, пичуги — те просто свищут, лес либо дремлет, либо чего-то шепчет, и навязчиво из стихотворения в стихотворение пахнет мятой в час заката. Особым расположением автора пользуются уменьшительные: "яблонька", "проталинка", "зорька", "ручеёк", "звёздочка", "тальяночка", "ночка", "ветерок". Их невероятное изобилие придает стихам характерно слащавую инфантильную интонацию. В согласии со словарем синтаксис Гребенкина незамысловат и монумента лен, как "мама мыла раму". Так же монументально просты его рассуждения. С каким забавным глубокомыслием он сообщает, что "жизнь, как река, течёт", а мы "на земле один лишь раз живём", или делится философско-фенологическими заметками в том духе, что вот, мол, "осыпаются листья с ветвей, — не такая ль судьба у людей?". С пытливостью, достойной персонажа Козьмы Пруткова (или Д.А.Пригова), вникает он в загадки бытия и простодушно делится радостью своих немудреных открытий: "Теплом последним солнце светит. — Прошу, скажи, природа-мать, Зачем паук готовит сети?.. — Чтобы живое убивать!". Впрочем, меланхолия не в его духе. Многообещающая догадка, что "в каждой женщине скрыта изюминка", решительно гонит мимолётные осенние рифмы. В главной своей тональности стихи Гребёнкина безмятежны, кокетливы и ребячески игривы. Буду ждать тебя у речки, Вешним солнышком согрет, Из травинок вить колечки И гадать: Придёшь иль нет? Или еще шедевр в том же роде: В ручье звезда сегодня ночевала, До зорьки отдыхала от тревог. — Люблю тебя! — А мне и горя мало, — Ей отвечал беспечный ручеёк. Не правда ли, как мило и как неожиданно: "беспечный ручеёк"! Каким ветром, откуда донесло к нам сей свирельный напев? В ответ на ошарашивающий диалог звезды и ручейка со дна литературной памяти неуверенно всплывают какие-то аркадские пастушки, зелёные лужайки, овечки, что-то вроде "стонет сизый голубочек"... Впрочем, трудно вообразить, как пастораль осьмнадцатого столетия могла уцелеть в столь розовощёкой свежести. Рискнём предложить всецело гипотетический взгляд на природу сочинений Александра Гребёнкина. Сдается, что стилистическая родина их — не что иное, как Букварь. Вообще странно, что литературное влияние Букваря до сих пор не изучено. Ведь его грамматические примеры, подписи под яркими картинками, стихи про Таню, мячик и мишку, которого уронили на пол, — это как-никак наш первичный кодифицированный языковой и литературный опыт. Букварь для ребенка — непререкаемый образец языка, стиля, мысли. А первые "стиховые макеты", как это называл Тынянов? Они ведь тоже из Букваря. "Травка зеленеет, солнышко блестит...", "вянет уж лист золотой...", "вот — моя деревня, вот — мой дом родной", — это, кстати, три самые ходовые модели Гребенкина. Конечно, сложные механизмы культурной традиции все эти первичные впечатления потом перепахивали, усложняли, обогащали нюансами и букварная ясность и простота оставалась в старых ранцах. Ну, а если случилось так, что культурная традиция прошла мимо? Тогда совсем другая картина. Сначала стихи про Таню и бедного мишку, а потом сразу шершавый язык плаката и передовицы, многотонный каток многотиражки со стихами к праздничным датам — похоже, всё это и произвело на свет гладкий, не знающий смущения стих Гребёнкина. И вот результат. Как рекомендовался коротыш из Цветочного города: "Я поэт, зовусь я Цветик, от меня вам всем приветик!". А что? Именно такая вот — невменяемо безмятежная, никакой рефлексией не потревоженная и как бы лабораторно чистая прелесть языкового примитива составляет редкое, а по нынешним временам так просто музейное, качество стихов Александра Гребёнкина. И формальные проблемы, кстати, у него те же, что у Цветика: "речка" — "свечка" — "печка" — "колечко", или "огонёк" — "ручеёк". Словом, Жить на свете радостно и любо. Это не красивые слова: Я вчера в малиновые губы На рассвете зорьку целовал. Любо все-таки следить, как слова, даже такие пустые, как эти, проявляют строптивость и мстят автору, совсем не чующему языка: "не красивые" превращаются в "некрасивые", а "малиновые губы" придают обескровленной бумажной "зорьке" такую неожиданную натуральность, что она начинает немедленно мычать. Конечно, далеко не всё у Гребенкина укладывается в детски-ясный мир Букваря. У него ведь как-то пичуги свищут, а то "беспечный ручеёк" вдруг возьмёт да и брякнет ухарским баском: Не судите строго меня, люди! Я и сам себе теперь не рад. Ведь не зря её тугие груди Выпрыгнуть из платья норовят. Впрочем, и жаркий интерес к "тугим грудям", и невинные песни "беспечного ручейка" мирно уживаются в стихах пермского поэта. Да и нелепо было бы ожидать от него какой-то цельности и подходить к его стихам с понятиями, которые привычно прилагаются к лирической поэзии: стиль, поэтический мир, творческая индивидуальность. Стоит только вообразить даже традиционные темы студенческих курсовых вроде "Поэтика Гребенкина" или "Лирический герой Гребенкина", чтобы разом понять их неуместность применительно к его поэзии. Таковых реальностей просто не существует. Понятно, что судить по таким сочинениям о личности автора было бы опрометчиво. Совсем не исключено, что строчки про "речку — свечку" ваяет достоевский "по жизни" персонаж или, напротив, степенный, исполненный солидных добродетелей и не склонный к сентиментам гражданин. Нельзя же в самом деле допустить, что автор вполне отдаёт себе отчёт в том, что у него выходит, когда он мило так шуткует: Я от тебя всё чаще слышу, — Мол, время попусту не трать. Ведь лучше, чем Асадов пишет, Тебе, увы не написать. Кому нужны стихи о БАМе? Зачем же каяться в стихе, Что позабыл о старой маме И всякой прочей чепухе. Когда стихи ты прочитала О красоте своей души, Ты вдруг впервые мне сказала: "Я спать пойду, а ты — пиши!" Понятно, что "старая мама" попала в разряд "всякой прочей чепухи" ненамеренно, просто рифма такая выскочила: БАМа — Мама. Случай Гребёнкина, конечно же, типичный. Он хорошо иллюстрирует мысль О.Седаковой о том, что массовая советская поэзия — это своего рода квазифольклор, с присущей ему коллективной безличностью авторства. Фольклор вырожденный. Он оторвался от живой почвы мифа и обряда и паразитирует на литературных стереотипах, его мифологией стала идеология. Такое стихописание ничего общего не имеет с поэтической традицией, к которой настойчиво апеллируют литераторы вроде Гребенкина. Тут уже не творчество, а что-то вроде конструктора Lego: механически соединяются словесные клише-кубики. Стихи Гребенкина с хрестоматийной наглядностью демонстрируют машинную природу графоманского письма. Вал шарманки крутится — органчик посвистывает. В программе заложено несколько сотен слов, полдюжины мотивов и несколько вечно юных тем о том, что весной ручейки звенят, апрель-капель, душа радуется, а осенью наоборот: дождик капает, птички на юг улетают, грустно очень, но есть надежда, что весна вернётся. С рифмами, ясно, проблем и подавно нет, все они под рукой: "речка" — "свечка" — "печка". По всему по этому было бы наивно искать здесь какие-то вопросы, проблемы. Здесь все давно решено: Спрашивают дети: Что такое счастье?.. Счастье — жить на свете В вёдро и в ненастье. Ну, как с этим поспоришь?.. Гребенкин издает свою "книжку за книжкой", гонит строку, бодрится, неустанно воюет с "бездуховностью" и "пошлостью". Членский билет СП, где черным по белому записано: "поэт", поддерживает его самочувствие и вводит в заблуждение простаков, а руководство "пропагандой художественной литературы" обеспечивает, видимо, вес и влияние. Свою роль в размывании критериев лите ратурной оценки и воспитании терпимости ко всякому он сыграл. Но личного реального успеха ему изведать не далось. Графомански клишированная, донельзя упрощенная природа его письма уж слишком очевидна. Он архаичен, его стих уже кажется слишком пресным, не цепляет. Пришедшие вслед за Гребенкиным-"традиционалистом" авторы-"модернисты" оказались гораздо удачливей. |
Похожие:
 | Рассмотрим новый шаблон Navigation Drawer Activity. Создадим новый проект и выберем нужный шаблон |  | Общие шаблоны, включая шаблон Normal dot, содержат настройки, доступные для всех документов. Шаблон Normal dot это универсальный... |
| Электронный бланк используется многократно, поэтому он создается не как обычный документ, а как шаблон. Шаблон остается основой для... | | Необходимо только пометить места вставки данных из R/3 при помощи закладки (например закладка «Дата», см приложение 1) и (или) метки... |
| Подскажите, пожалуйста, в чем состоит суть понятия "Доля внесения платы, размер доли в %" (Excel-шаблон "Шаблон импорта лс", Лист... | | Шаблон-инструкция для составления бизнес-плана может быть использована следующим образом |
| Гос, Фгос, фгос 3+), по которому обучались выпускники, открыть соответствующий файл Шаблон спо (гос) – для Государственных образовательных... | | |
| |