Abc1 Терезы Батисты, сражавшейся с черной оспой
Скачать 3.28 Mb.
|
| 15 Да, неугомонная. Проживающую в приличном доме на семейной улице и посещавшую лишь изредка заведение Тавианы, Терезу никак не касалось дело о переселении проституток. И все же она приняла активное участие, по свидетельству заслуживающих доверие очевидцев, в выступлениях самых экзальтированных смутьянок. По мнению Живоглота, она даже была застрельщиком беспорядков, что вызвало озлобление полицейских, обрушившихся на нее после того, как все успокоилось. За приехавшей из сертана Терезой утвердилась слава скандалистки, женщины с вечно растрепанными волосами, хулиганки. Ведь ее мнения никто не спрашивает, чего она везде лезет? Да и это ее пристрастие принимать чужие беды, как свои, не выносить несправедливости, быть непокоренной бунтаркой! Точно женщина такого сорта имеет право лезть на рожон, не подчиняться законным властям, выступать против полиции, организовывать забастовки — да это же конец света! «Законность была восстановлена благодаря энергичным и разумным действиям полиции». Такое заключение было дано инспектором Элио Котиасом, выступившим на пресс-конференции, и если разумность действий полиции можно поставить под сомнение, то в энергичности их ей отказать никак нельзя. Есть такие, кто говорит о применении ненужной грубой силы, приводя в пример убитую выстрелом в шею девицу, как и раненых, мужчин и женщин. «Если и были накладки, то кто в том повинен?» — спрашивал бакалавр Котиас у своих коллег по печати, он ведь тоже подвизался в журналистике, учась на факультете права. «Если бы не наша твердая рука, чем бы все это закончилось?» Этим риторическим вопросом и несколькими фотографиями, сделанными в профиль — так он более фотогеничен, — закончились пресс-конференция и дело, о котором так раззвонили все газеты, вплоть до утренней в Рио-де-Жанейро, опубликовавшей репортаж о вечерних событиях, иллюстрированный фотографиями, на одной из которых изображена Тереза Батиста в руках трех агентов полиции. Приговор суда, и, без сомнения, в пользу фирмы, ожидала лишь фирма «Сардинья и К0», предъявившая иск, в котором излагалось требование возместить ущерб, причиненный ее недвижимости разбушевавшейся толпой, ответственность же возлагалась на государство, не обеспечивающее общественного порядка. Дело, разумеется, предрешенное. Однако кое-что осталось неясным и вряд ли когда-нибудь прояснится. Да и где могут получить ответ желающие задать вопросы? Территория, где живут и действуют проститутки обширна, неопределенна и темна. На чем столкнулись, нанося друг другу ущерб, интересы известного женского объединения и только что образованного предприятия из трех, не менее известных полицейских, предприятия, по понятным мотивам, не имеющего ни полного названия, ни хотя бы аббревиатуры? Занятые личными и срочными делами, пустят ли они на самотек свои обязанности в анонимном обществе? Не забудут ли выполнить строгие приказы инспектора Котиаса? Или же инспектор, убаюканный новой страстью к Баде, супруге депутата, букету разных добродетелей, красивой, элегантной и податливой, уже позаботился о святом деле семьи Сардиньи? В этом конфликте, впрочем, преодолимом, между властями, одинаково ревниво относящимися к своей ответственности, предпочтительнее, чтобы никто ни во что не встревал. Они все белые и прекрасно понимают друг друга. Преувеличивали ли газеты, подняв шумиху вокруг переселения проституток с Баррокиньи на Ладейру-до-Бакальяу, вызвавшую панику и переполох и побудившую к неповиновению всю зону, где живут проститутки? Да и могла ли печать выступать за выселение всего лишь шести жалких домишек в Баррокинье? Даже когда вопрос касается борделей, надо уметь сохранять приличие. Правда ли, что полиция выдала ордер на арест некоего Антонио де Кастро Алвеса, поэта, а возможно, бродяги, студента, а возможно, нарушителя спокойствия, прочесав в поисках подозреваемого районы Баррокиньи и Ажуды, в общем, всю припортовую зону, тогда как вышеупомянутый поэт умер более ста лет назад и на одной из площадей Баии стоит воздвигнутый ему памятник? Так ли это действительно, или это инсинуация легкомысленного журналиста, имевшего намерение дискредитировать полицию? Приказ, отданный комиссаром Лабаном, не любившим поэтов, был, конечно, смешным, но небезосновательным. Ведь некий бледнолицый молодой человек с подкрученными усами и пылающим взором появлялся в часы стачек, его видели возвышающимся над демонстрантами, ну, кто же это мог быть, как не поэт Кастро Алвес? Умер сто лет назад? Ну, так что с того, разве мы не в Баии? Ведь сказала же Мария Петиско: «Его светлый, невероятно красивый образ над народом». И, чтобы закончить, еще один последний вопрос: «Что же это было, демонстрация или процессия Святого Онофре, покровителя проституток?» Столько же всего нужно прояснять. Все так запутано, везде беспорядок и анархия в деле этой закрытой корзины. Забастовка закрытой корзины — окрестила печать демонстрацию протеста проституток. Среди падших женщин издавна принят и до сих пор существует благочестивый обычай — не принимать мужчин с полуночи Святого четверга до полудня субботы, иными словами, закрывать корзину. Этим тщательно соблюдаемым обычаем католички отмечали в злачных местах Святую неделю. Однако в данном случае речь шла совсем не о благочестии женщин Баррокиньи, тем более что большинство моряков, как правило, — представители различных религиозных сект, чаще протестанты. 16 Бакалавр Элио Котиас, «джентльмен от полиции», по меткому выражению хроникера Лулузиньо (в некоторых кругах известного под кличкой Распутная Лулу), не скрывает своего раздражения: — Где вы шляетесь, дьявол побери, чем заняты? Живоглот бормочет извинения, комиссар Лабан предпочитает хранить молчание, глядя на полицейского инспектора холодным пристальным взглядом: «Ничтожество, папенькин сынок, дерьмо. Не поднимай на меня голос, я этого не выношу. А если ты это сделаешь, то я тебя проучу: я не служащий частной фирмы, и никто мне не сказал, что я заработаю на сделке». Глаза комиссара, холодные и мутные, повергают в дрожь. Полицейский инспектор смягчает тон, отдавая распоряжение: — Я хочу видеть женщин здесь и сейчас. Всех. Возьмите машину радиопатруля и привезите их сюда. И мы посмотрим, переедут они или не переедут. Комиссар в сопровождении Живоглота направляется к выходу, но, подходя к двери, принимается демонстративно насвистывать какую-то песенку. Руки бакалавра сами собой сжимаются в кулаки: такому, как он, чувствительному человеку приходится сотрудничать с подобными типами — нелегкое дело! Однако ожидаемое вознаграждение... Назначение бакалавра Элио Котиаса на пост инспектора Управления по делам Игр и Нравов явилось, по заявлению одной дружественной газеты, явным доказательством решения властей обновить кадры гражданской полиции путем привлечения в нее достойных людей, пользующихся доверием населения. Родившийся в семье благородного происхождения и весьма удачно женившийся (на Кармен, родственнице владельца фирмы «Сардинья»), он как раз этим утром выслушал похвальные слова от дядюшки жены в свой адрес. Тот позвонил, когда Элиас был еще в постели с тяжелой головой от выпитого вчера так называемого шотландского виски, о чем свидетельствовала наклеенная этикетка. Но вот Бада, супруга депутата, была действительно богиней, статуэткой Танагры, бакалавр ее так назвал, а она растаяла. В ее глазах он увидел свое ближайшее будущее в розовом цвете. И все-таки тон старика был пренебрежительным, и это вызвало раздражение, ну, и желание на ком-нибудь сорвать его. Он было попытался выразить Кармен свое отношение к ее родственнику, но та не дала ему это сделать, заявив: «Нет, нет, дядя Иполито, мой дорогой,— табу!» В полицейском управлении он с удовольствием бы обругал всю эту свору негодяев, но храбрости ему не хватило. Глаза у комиссара, как у покойника в мертвецкой или закоренелого преступника. Злость свою он спускает на хозяек женских пансионов Баррокиньи. Пожаловали они все шестеро; аудиенция длилась всего несколько минут. Их втолкнули в кабинет инспектора, который тут же обрушился с бранью. Вот где бакалавр отвел душу, он даже стучал по столу кулаком. — О чем вы думаете? Что в Баии нет власти, что ли?! Получили приказ о переселении, адреса, где вам следует договориться об оплате и первом взносе, и что? Ведете себя так, будто ничего не получали, и продолжаете безобразничать в Баррокинье. Что за безумие? — Мы не можем жить, где все сгнило: полы, стены, двери. Ни жить, ни принимать клиентов, — осмелилась ответить Акасия, седая и кривая на один глаз сводница, хозяйка пансиона, где живут восемь проституток. — Вонючее место! — А у меня имеется акт Управления здравоохранения, где сказано, что дома соответствуют гигиеническим нормам. Уж не желаете ли вы жить в богатых особняках Корредора-да-Витории, Барри или Грасы? О чем вы думаете? — Но, сеньор... — попыталась вставить слово Ассунта. — Замолчи! Я приказал вас привезти совсем не для того, чтобы пробавляться беседой. Место прекрасное, оно одобрено управлением и полицией. Так что разговаривать не о чем. Срок даю до завтра. Если, завтра хоть кто-то из вас окажется в Баррокинье — пеняйте на себя. И не жалуйтесь. Я вас предупреждал по-дружески. 17 Вечером, проезжая мимо полицейского участка, бакалавр Элио Котиас пожелал узнать, что слышно о переселении. — Где комиссар Лабан? — Вышел по служебным делам. — А Николау? — Тоже. Они ушли вместе. Должно быть, чтобы проверить, как идет переселение, они же за него ответственны. Срок, во всяком случае, установлен. В автомобиле его ждет Кармен. Они едут к депутату играть в карты; там будет несколько супружеских пар, и все из высшего общества; инспектор улыбнулся, подумав о Баде. Прошлый раз он сказал ей, что она похожа на статуэтку Танагры, сегодня он скажет: вы — загадочная Джоконда Леонардо да Винчи. Только ни в коем случае не пить в этом доме виски, эту подделку, уж лучше выпить стакан пива. Обнаружив, что они опаздывают, он велит шоферу ехать кратчайшим путем. Машина едет темными улочками, фары освещают женщин, стоящих у дверей заведений и зазывающих мужчин. Кармен смотрит на них с любопытством. — Так этими женщинами теперь командуешь ты? Выходит, мой маленький Элио — король проституток. Очень мило! — Ничего не вижу милого, это ответственный пост, очень ответственный! Машина выезжает на Байшу-дос-Сапатейрос и едет по направлению к Назаре. 18 В королевстве бакалавра Элио Котиаса, инспектора Управления по делам Игр и Нравов, все идет своим чередом. В лабиринте плохо освещенных улиц женщины ловят клиентов, предлагают свои услуги, зазывают, приглашают, пуская в ход традиционный набор вздохов, шепота и мольбы. В дверях и окнах выставлен товар лицом, товар дешевый. Некоторые, получше одетые, накрашенные, с традиционной сумочкой, отправляются на улицу Чили, в тамошних отелях часто останавливаются фазендейро и коммерсанты, приезжающие из провинции. В барах как завсегдатаи, так и случайные посетители, пиво, коньяк, крепкие коктейли, кашаса. Сводники, альфонсы, а также художники и поэты-романтики. В «Цветке Сан-Мигела» высокий блондин с остроконечной бородкой рисует с натуры, это немец Хансен, он делает наброски фигур, предметов обстановки, отдельных бытовых сценок, одновременно беседуя с женщинами. Все они его приятельницы, ему знакома жизнь каждой. В кабаре играют джаз-оркестры, таперы, парочки выходят на площадку, танцуют фокстроты, румбы и прочие танцы. Время от времени звучит аргентинское танго. За час до полуночи начинаются выступления певцов, балерин, гимнасток — все низкого пошиба; после выступления они ждут приглашения провести ночь, за которую берут чуть больше, чем обычно принято. Жизнь бурлит определенное время, больше всего клиентуры от девяти до одиннадцати, потом спад. Старые, молодые и зрелые мужчины как среднего достатка, так и бедные, иногда заглядывают и богатые (богатые, как правило, посещают комфортабельные укромные дома, они приходят почти всегда в начале вечера), грузчики, солдаты, приказчики, студенты, люди всех профессий и представители богемы, стареющие за столиками дешевых баров и навевающих меланхолию кабаре. Шумная утомительная ночь, иногда отмеченная страстью, иногда страданием. В часы наибольшего спроса и предложения некоторые любопытные представители высшего света, проходя по этим улицам в обществе мужей и любовников, возбуждаются при виде открывающегося их взорам зрелища: полуобнаженные женщины, входящие в места порока, откуда слышатся оскорбления и ругательства. Ах! Каким наслаждением было бы отдаться любви на постели с проституткой в одной из этих дыр! Даже мороз бежит по коже! По улицам того района, где проезжает машина полицейского инспектора, спешат фигуры мужчин и женщин. Две из них — Терезы Батисты и детектива Далмо Гарсии, идущие с разных сторон, они почти одновременно подходят к двери заведения Вавы. Переступая порог, полицейский останавливает взгляд на Терезе. Да это же красивая смуглянка, исполнительница самбы из «Цветка Лотоса». Неужели и она работает в заведении Вавы? Внешне сдержанная, а на самом деле дьявол, а не женщина, и, выходит, правда, подрабатывает в этом борделе. Во всяком случае, так говорит Живоглот. Что произошло? В ближайшие же дни Далмо Кока проверит это. Сегодня у него нет времени — к Ваве его привело важное дело. Пока он поднимается по лестнице, Тереза ждет на улице. 19 Каково его настоящее, полное имя? Очень может быть, что никто этого не знает во всей зоне, где Вава между тем царствует вот уже тридцать лет. Один репортер с определенными литературными способностями и склонностью к социологии, написавший серию репортажей о проституции, окрестил его Императором Злачных мест, но так и не узнал, есть ли у него семья и какого он рода-племени. Будь этот репортер профессионалом старого типа и не таким самоуверенным, он бы обратился к архивам полицейского управления, чтобы полистать книгу происшествий, или к картотеке недвижимости, где бы и нашел роспись Валтера Амазонаса де Жесус. Достойное, звучное имя, но Вава довольствовался тем, которое было всем известно и уважаемо во всей зоне и даже за ее пределами. Еще сложнее узнать его возраст. Вава, казалось, существовал всегда; обосновавшись здесь, в Масиэле, в этом большом доме, как жилец, а впоследствии — владелец, и уже не только этого дома, но и многих других домов по соседству, он считал недвижимость превосходным местом вложения капитала, особенно если дома стоят на таком бойком месте, как это. Репортер упоминал о целых «улицах домов», приобретенных Вавой. Хотя их точное число знал только сам владелец: их не должно быть больше четырех-пяти. Все они приносили ему ежемесячный солидный доход. Трехэтажное строение, земля, взятая в аренду под магазин для бакалейных товаров, верхний этаж целиком отведен под дом терпимости, каждая комната поделена на две-три. Могущественный, внушающий страх Вава управлял всем принадлежащим ему имуществом и борделем, сидя в кресле на колесах, которое он приводил в движение руками, и раскатывал по гостиной, коридорам и комнатам. Практически лишившийся обеих ног после детского паралича, Вава к тому же был горбуном с огромной головой странной формы. Средоточием жизни этого урода были недоверчивые хитрые глаза и большие сильные руки, которые запросто кололи орехи. Находящийся всегда рядом Амадеу Местре Жегэ, бывший боксер, поддерживает порядок в заведении и переносит Ваву на верхний этаж для ежедневной проверки. С полудня до четырех часов утра жизнь заведения идет полным ходом. Женщин много, как и жаждущих их клиентов, всегда полна гостиная, где изящный, как Грета Гарбо, слуга подает напитки. Иногда Вава покидает гостиную и пребывает в просторном комфортабельном помещении на втором этаже, служащем ему одновременно и конторой, и спальней: здесь двуспальная кровать, умывальник, небольшой письменный стол, радиоприемник и проигрыватель, пластинки, домашний алтарь, где находится скульптура божества афро-бразильского культа Эшу Тирири. Вава заботится о нем со старанием, божество ему во многом помогает, Вава верит в это. Без покровительства Эшу окруженный завистью, алчностью и предательством Вава давно бы погорел, ведь многие зарятся на его деньги. В это число входят и полицейские. Несмотря на деньги, которые Вава аккуратно платит комиссару Лабану и целому полку шпиков, они изобретают всевозможные способы, чтобы обобрать его как липку. Ведь полиция не держит слова и нет у нее совести. Однажды полицейские нагрянули к нему вместе с инспектором по делам малолетних и, предъявив ордер на арест, увели с собой семь девочек в возрасте от четырнадцати до семнадцати лет. Как позже выяснил Вава, полицейское управление было информировано о запланированном судом мероприятии заблаговременно. Но разве он не золотил ручку агентам полиции, двоим из каждой тройки? Что стоило предупредить его? Вава бы дал девчонкам исчезнуть, раз им грозило наказание. Ну, а ему, прежде чем заново открыть дом свиданий, пришлось помаяться и войти в расходы. Так что, если бы он не поддерживал отношений с влиятельными лицами в суде да не помогал ему Эшу, лишился бы он своего бизнеса и попал под следствие и в тюрьму. В другой раз благодаря ложному доносу о торговле наркотиками, явно инспирированному полицией, у него все вверх дном перевернули, потом закрыли заведение больше чем на неделю, арестовали Ваву и продержали его в участке целые сутки. Освобождение из этой западни ему обошлось в пять лет труда: пришлось отдать все до последнего гроша, собранного за эти годы для покупки в рассрочку дома, что стоит напротив. Однако Эшу предостерег его от козней некоего Алтамирандо, агента и наркомана, теперь он на том свете — с Тирири не шутят. Подлость полиции и предательство женщин. Вава влюбляется редко, но, когда это случается, он просто голову теряет, становится ребенком. Сначала он влюбляется, потом обхаживает ее со всех сторон: устраивает на втором этаже, освобождает от работы, задаривает подарками. Сколько этих возлюбленных его обирали? Да почти все, гадкие твари, существа без сердца. Они спали с ним, но уже прикидывали, чем смогут поживиться. Из-за одной он чуть не погубил себя: пришлась ему по душе смуглая, худая, высокая и смешливая Анунсиасан до Крато, показалась доброй. И вот однажды, когда он лежал в постели, с которой подняться без посторонней помощи не мог, она объявила ему, что уезжает обратно в сертан, и сейчас же, и заберет из конторки деньги — весь заработок заведения за вчерашний день. Она смеялась ему в лицо, говоря, что ему ничто не поможет, даже если он будет кричать: еще рано и все спят, так что и Местре Жегэ его не услышит. С кровати он видел, как она шарит по конторке. Где он взял силы, как сумел соскользнуть с постели и подползти к ней, и схватить за лодыжку мертвой хваткой? Когда Местре Жегэ пришел ему на помощь, Вава уже повалил ее и сжимал ей горло. Чудом не задушил. Кто уберег? Что за вопрос! Конечно же, Эшу, что в алтаре. — Нужно поговорить, — сказал Далмо Гарсиа. «Пришел вытягивать деньги», — тут же решил Вава. Детектив не был в списке получающих от него взятки: он занимался наркотиками, а Вава ни к наркотикам, ни к наркоманам никакого отношения не имеет. Любители порошка да травки называют детектива Далмо Кокой, то есть Кокаином. Вава хорошо осведомлен о том, что происходит в зоне. 20 Из трех компаньонов, что решили создать новое предприятие по оказанию гостеприимства героическим защитникам западной цивилизации во время их краткой остановки в порту Баии, охране их здоровья, восстановлению сил и крепкого сна, детектив Кока был совсем не таким невежественным и глупым. Усевшись в кресле рядом с конторкой, он стал излагать свой план хозяину дома, даже не потребовав, чтобы их оставил Амадеу Местре Жегэ. По всей зоне морякам будут продаваться флакончики с возбуждающим афродизиакским эликсиром, изготовляемым Эроном Мадругой, приятелем Живоглота. И в этом помощь Вавы не потребуется, Вава нужен совсем для другого, более доходного дела: эликсир и другие средства будут продаваться открыто на улицах, а вот сигареты с отечественной маконьей, этой уважаемой курительной травкой, нужно продавать по сходной цене в домах терпимости. — Вы хотите торговать маконьей в моем доме? И не только это. Травка уже заказана, и он, Далмо, должен получить ее завтра вечером и хотел бы спрятать в надежном месте. Ведь американские корабли могут прийти в любой момент, а когда именно — неизвестно, никто не знает — военная тайна. И самым надежным местом могут быть комнаты самого Вавы. Ведь у него есть сейф, скрытый в стене. Он, Вава, сделал его после случая с мулаткой Анунсиасан до Крато, разве не так? Даже если он и небольшой, то вот такой чемоданчик должен все равно в нем поместиться, надо только запереть его. В этом огромном доме с большой клиентурой легко спрятать такой товар. Как и распределять его спокойно между агентами, которым будет поручена продажа. При обычном стечении клиентов никто не обратит внимания на тех, кто будет приходить за маконьей: они вроде бы, как и все, идут к девицам. — Спрятать в моем доме? В моей комнате? — Глаза Вавы просто лезли на лоб. — Да вы с ума сошли! Ни в коем случае. К счастью, в этот час детектив Гарсиа еще владел собой, и безудержная злоба никак не проявляла себя. Позже, если он придет в бешенство, то даже присутствие Амадеу Местре Жегэ не удержит руки элегантно одетого агента, привыкшего чуть что затыкать рот упрямцев кулаком. Амадеу Местре Жегэ был участником тридцати боев на ринге как профессиональном, так и любительском, проиграл двадцать шесть по очкам и выиграл четыре нокаутом — это были те, когда ему удалось нанести противникам удары в подбородок или грудную клетку. Смертельные удары. Ваве он был предан, но вступится ли он, если Далмо при нем будет бить хозяина? Решится ли выступить против детектива? Это известно одному Богу. Далмо ограничился угрозами. Подумай дважды, прежде чем отказать человеку из специального полицейского управления в небольшой услуге. Разве ты не в курсе дела относительно распоряжения о переселении? На этот раз дело серьезное, это решение сверху, подлежащее выполнению в кратчайший срок. Завтра женщины Баррокиньи переселяются на Ладейру-до-Бакальяу. За ними Масиэл. Расположенные здесь заведения перебираются в старые дома Пилара, из них лишь два-три в приличном состоянии. Вся эта часть города должна быть очищена, это же центр, и те, кто тут обитает, переберутся в Нижний город, к подножию горы. Кто пользуется благосклонностью полиции, получит льготы и преимущества, но горе тому, кто окажется в черном списке! Владелец такого большого и процветающего предприятия Вава должен жить в мире с полицией и ее агентами. Далмо Кока вернется завтра к вечеру, чтобы уточнить детали. Возможно, принесет травку. Две пачки американских сигарет, что лежали на конторке, оказались весьма кстати: детектив положил их в карман и ушел. Вава поник головой, не зная, что делать. Не в пример женщинам Баррокиньи. он читал все газеты и знал о кампании по переселению, но испугался не сразу: часто бывало, что газеты, не имея подходящей темы для публикаций, обращались к вопросу о зоне. Однако накануне прихода Далмо Ваве стало известно, что инспектор назначил срок — переехать из Баррокиньи за двое суток, и Вава встревожился. Теперь, выслушав агента, он понял, что дело обстоит много хуже. Переселение принесет ему чудовищный ущерб. И не только потому, что заведение придется закрыть и какое-то время оно не будет приносить доход — настоящее несчастье! — но и потому, что доходы от его домов, арендовавшихся по высоким ценам, снизятся до уровня квартирной платы. Возможность принять предложение Далмо Коки — это единственный выход спасти хоть что-то в этой сваливающейся на всех и на его голову беде. А вдруг предложение агента — очередная ловушка полиции? Спрячут травку у него в комнате, а потом нагрянут, возьмут с поличным и прикончат. Да, в такие минуты жизни ничего нет вернее, как посоветоваться с Эшу. Завтра же Вава призовет жреца, отца Нативидаде. На пороге появляется Грета Гарбо. — Там одна девушка хочет поговорить с вами. Ее зовут Тереза Батиста. 21 Стоило ему взглянуть на Терезу, как его охватило волнение: он влюбился. Внезапно вспыхнувшая страсть, любовь с первого взгляда? Похоже, так. Во плоти и крови он увидел ее впервые, ее, стоящую в дверях, улыбающуюся, со сверкающим золотым зубом. И в то же время не так: он ведь искал ее, преследовал и находил в снах, в тысяче снов это небесное видение. И вот она здесь, слава Эшу! Он много слышал о Терезе Батисте. Знал о случае с толедским кинжалом, ярости испанца Рафаэля Ведры, которому наставил рога Бог Ошосси, знал о том, что Тереза спасла жизнь Марии Петиско и одновременно помогла скрыться ревнивцу, — два достойных поступка по неписаному закону здешних мест. Слышал он и о дерзком ответе Терезы, брошенном в лицо Живоглоту; слышал Вава и о красоте Терезы, но она оказалась красивее, чем он представлял ее по рассказам. В волнении от явившегося ему чуда Вава даже забыл о неприятном для него посещении Далмо (Коки) Гарсии и связанных с этим заботах. Он повторил Местре Жегэ, что завтра тот должен привести к нему отца Нативидаде; к проблеме о наркотиках, которые агент Далмо решил разместить у него в комнате, прибавилась любовная: после случая с Анунсиасан до Крато Вава всегда советуется с Эшу и в любовных делах. Ведь он живет, окруженный завистью и предательством, вся надежда на защиту Эшу. — Входите и садитесь. Она вошла в комнату, стройная, гибкая, аи, Боже праведный! Села в кресло, в котором только что сидел детектив. Крепкие руки калеки привели в движение кресло-каталку, он приблизился к ней. Что ее привело? Ведь если она имеет богатую клиентуру в заведении Тавианы и приходит туда только по определенным дням, не пришла же она предлагать себя в его дом, открытый для всех. У Тавианы за один вечер она заработает у щедрого старичка сластолюбца больше, чем любая проститутка в доме Вавы за двое суток беспрерывной работы. Решительная Тереза сразу приступает к делу: — Вы слышали о переселении увеселительных заведений? Теплый голос дополняет ее образ, являвшийся ему в сновидениях и исчезавший с приходом утра. Сверкающие черные глаза на спокойном, чуть грустном лице, волосы падают на плечи, сама красота, медный цвет кожи, кокетлива, но ведет себя серьезно. Вава взволнован и не понял вопроса. Понял только то, что она обратилась к нему вежливо: сеньор. Сеньором в Баии никто Ваву еще не называл, даже тот, кто его боялся, а таких было много. Как же обращаться к ней? У баиянцев свои сложности с вежливым обращением. — Называй меня Вавой, тогда я смогу называть тебя Терезой, так будет лучше. Так о чем ты спросила? — С удовольствием. Я спросила, слышали ли вы, Вава, о переселении заведений? — Только что об этом имел беседу. — Женщины Баррокиньи получили срок до завтра, завтра они должны быть на Ладейре-до-Бакальяу. Вы знаете, в каком состоянии дома на Ладейре? — Слышал. — Знаете, что и все остальные будут переселены? Куда должны переехать с Масиэла? — В Пилар. А теперь, после ваших вопросов, разрешите спросить вас: зачем вы все это спрашиваете? — В любом разговоре Ваву интересовал смысл, а в этом особенно, ведь лицо Терезы все время вспыхивало, да и сама она, похоже, готова была вспыхнуть, как разгоревшийся костер. Во сне он как-то ее такой горящей, как факел, видел на скале. — Женщины Баррокиньи переселяться не будут. — Да? Не будут? Услышанное утверждение было настолько неожиданным, что стряхнуло любовную пелену с глаз Вавы и он посмотрел на девушку внимательно и недоверчиво, снова спросив: — Не будут? — Нет. Останутся в Баррокинье, на своем месте. — Кто это сказал? Старая Акасия? Ассунта? Мирабел? Словам Мирабел верить нельзя. Что ж, старая Акасия не подчинится приказу? — Нет. Никто не подчинится. — Так полиция им покажет, где раки зимуют. — Они к этому готовы. — Так их силой выгонят. — И женщины все-таки не переселятся. Никто не поедет в дома на Ладейре-до-Бакальяу, даже если их выкинут на улицу. — И потащут в тюрьму? — Всю жизнь в тюрьме держать не будут. Вот поэтому-то я и пришла к вам. — Почему? — Да потому, что после Баррокиньи выселять станут с Масиэла. Скажите, если не секрет, сеньор... Простите, Вава... Вы будете переселяться? Глаза Вавы по-прежнему устремлены на Терезу, они ее недоверчиво и испытующе вопрошают. Глаза Вавы — это глаза Вавы. И почему это ей до всего дело? Почему не довольствуется тем, что красива, ведь красива, ах, Боже, красива! — Если бы можно было что-то предпринять... я бы не переселялся. — А что предпринять? Вот Мирабел пыталась: отдала комиссару Лабану все свои деньги, он, конечно, их взял, но стоит на своем. — Но, если, что ни делай, ничего не изменится? Не хочу думать. — А если не переселится никто? Вы думаете, полиция сумеет насильно заставить переехать, если никто сам не переедет? Думаю, нет. Не подчиниться приказу полиции? Какая безумная и нелепая идея! Однако, если суметь настоять на том, чтобы остаться на своем насиженном месте, это было бы здорово. Вава спрашивает вместо ответа: — А скажите, пожалуйста: верите ли вы, что полиция все-таки тронет дом Тавианы, несмотря на то, что ей покровительствуют такие богатые клиенты? — Этого я сказать не могу. — А вот я могу: сом-не-ва-юсь! Скорее всего, переселят всех, кроме Тавианы. А если это так, то зачем вы вмешиваетесь во все это, точно работаете в Баррокинье или здесь? Зачем? — Очень просто: сегодня я подрабатываю у Тавианы, а было время — работала в другом доме с открытой дверью и могу снова там оказаться. — Она замолчала, и Вава в изумлении увидел, как ее глаза вспыхнули огнем. — Я повидала много плохого и поняла, что, если за себя не постоишь, ничего не достигнешь. А значит, не заслуживаешь лучшего. Сопротивляться приказам полиции? Какая безумная идея. А может, если безумная, то верная, кто знает?! Эшу, отец и защитник! — Я подумаю и завтра в полдень дам ответ. — Ровно в полдень я буду. Доброй ночи, Вава. — Уже уходишь? Не хочешь ли чего выпить? Капельку ликера, у меня он хороший, приготовлен монахинями из какао и фиалки. Еще рано, потолкуем. — У меня еще есть дела, их надо сделать до того, как идти в «Цветок Лотоса». — Ну, тогда до завтра. Приходи ко мне обедать. Скажи, что ты любишь? — Все! Спасибо, приду. Она встает, Вава следит за каждым ее движением. О Боже, красота-то какая! Улыбаясь, Тереза прощается. Рука Вавы похожа на бесформенную лапу. Но сколько в ней нежности, когда она касается пальцев руки Терезы. Надо же, ей мало, что она красива, она еще одержима безумными идеями. Будь осторожен, Вава, помни Анунсиасан до Крато. Но в его груди — пожар, как может он быть осторожен! Он влюблен, страстно влюблен. 22 Когда-то пышная и полная мулатка, прозванная Необузданной Паулиной, избранная Королевой карнавала и коронованная в Карнавальном клубе Терпсихоры, разъезжавшая по улицам города в покрытом блестками плаще на головной машине праздничного шествия, теперь превратилась в толстую, всеми уважаемую Паулину де Соуза, или дону Паулину, хозяйку четырех женских пансионов на Пелоуриньо и в Табоане. Это вторая после Вавы фигура в зоне увеселительных заведений, имеющая влияние на многочисленное население своего района. Работающие у нее женщины относятся к ней с почтением, да, она строга, но в беде никого не оставит, не то что другие, которые только и знают, что сосать кровь из людей. Все зовут ее доной Паулиной, а самые молодые, прибывшие из провинции, даже приходят к ней за благословением; ее четыре пансиона могут служить примером хорошо поставленного дела: здесь клиентура получает спокойных, любезных и приветливых женщин, здесь всегда покой и тишина, никаких скандалов, ссор, драк, краж, пьянства — всего того, что так обычно в таких местах. Ни в одном из них нет бара, где бы клиентам продавались алкогольные напитки, а вот эротическая литература для желающих в достатке, как и сборники фривольных песенок, а для наиболее обеспеченных — шокирующие фотографии. Сопутствующий, как говорится, товар. У доны Паулины свои законы, и она требует их беспрекословного выполнения. Всегда добро расположенная и всем сочувствующая, она не терпит малейшего беспорядка в пансионе. Те, кто у нее работают, должны вести себя достойно, понимая, что находятся на выгодной работе. Дебоши, кашаса, маконья и прочая, прочая — вон! Не согласен, уходи на все четыре стороны. От развеселого прошлого помимо воспоминаний дона Паулина сохранила запас энергии, позволяющий ей, когда нужно, приструнить как пренебрегшую своими обязанностями девицу, так и пожелавшего, чтобы его обслужили в кредит или задаром, клиента-новичка. Продолжая давнюю связь с Ариосто Алво Лирио, казначеем префектуры, высоким, худым мулатом, воспитанным и вежливым, дона Паулина готовилась к заслуженному отдыху. По соображениям юридического характера она на имя Ариосто приобрела дом и земельный участок в Сан-Гонсало-дос-Кампос, где родилась и где собиралась дожить остаток жизни. Когда через пять лет Ариосто, как муниципальный чиновник, уйдет на пенсию, она продаст кому-нибудь свои процветающие пансионы — кандидаты на них есть — и отправится возделывать землю вместе со своим любовником который, кто знает, может, уже будет ее мужем. А пока два обстоятельства заботят и раздражают дону Паулину. Одно из них — то, что она официально замужем. Муж ее Телемако де Соуза — парикмахер по специальности, но пьяница по призванию. Тип, не оборимый даже жрецами Ифа, могущественными колдунами, которые по просьбе его жены насылают на него несчастья. Баиянский фигаро уже побывал в двух автомобильных катастрофах, в одной погибли три человека, в другой — два, а он остался цел и невредим. Позже Телемако заболел тифом, врач сказал, что больному не выжить, так вот он выжил и тем самым подмочил репутацию медика. Будучи пьяным в стельку, он свалился возвращаясь в Итапарику, в море и, не умея плавать, не утонул. Он родился в рубашке, а тому, кто рождается в рубашке, покровительствует Ошала. И все же дона Паулина не теряла надежды, вновь вручая подношения колдунам. Когда-нибудь да придет тот день, когда она окажется вдовой и невестой. Другим тревожащим ее обстоятельству является необходимость тратить большие деньги на полицейских. Держа свое заведение в строгости, не вербуя несовершеннолетних, не торгуя наркотиками не допуская скандалов, она чувствует себя все время обворовываемой, жертвой несправедливого и подлого вымогательства со стороны полиции, что заставляет ее тратить сбережения, предназначенные для будущей жизни в Сан-Гонсало-дос-Кампос, на таких типов, как Живоглот, приносящих в жертву своей похоти собственных дочерей. Только сегодня этот негодяй был здесь и вымогал у нее деньги, утверждая, что того требует необходимость подготовки к прибытию американских моряков. И угрожал переселением. Если Паулина желает остаться в Пелоуриньо, пусть раскошеливается, хотя, и получив деньги, он твердых гарантий дать не может, что сумеет помочь ей. На этот раз, по его словам, распоряжение о переселении исходит от самого губернатора: убрать злачные места из центра города. Его супруга во время избирательной кампании дала обет: если муж будет избран все увеселительные заведения будут переведены из центра. Живоглот ликовал: — Вот теперь я посмотрю, как на кандомбле ваш Святой поможет вам с этим справиться. Если кто-то хочет, чтоб ему помог я, пусть платит. Так что готовьтесь, все это уже на носу. Дона Паулина де Соуза познакомилась с Терезой Батистой через Аналию, улыбчивую и спокойную девицу, целыми днями распевающую сержипские тоскливые песенки. Поскольку Аналия была родом из Эстансии и постоянно в разговоре упоминала реку Пиауитингу, водопад Кашоэйра-до-Оуро, старый мост, Тереза Батиста подружилась с ней в «Цветке Лотоса». В их разговорах не упоминалось лишь имя доктора Эмилиано Гедеса. Тереза его бережно хранила — как воспоминание о радости и любви. И вот как-то Аналия, обитательница одного из пансионов экс-королевы карнавала, того самого, где находились ее собственные апартаменты, пригласила Терезу к обеду. Потом Тереза стала приходить чаще. Принимая участие в беседах, рассказывая и слушая разные истории, дона Паулина привязалась к девушке с хорошими манерами и интеллигентной речью. Тереза говорила ей о сертане и о городах бразильского севера, рассказывая интересные истории о зверях, людях и привидениях. Одинаково относилась она в своих рассказах и к знатному сеньору, и к бедняку, у которого нет ни кола, ни двора. Когда Тереза приходила, дона Паулина радовалась: значит, будет развлечение на весь вечер. Аналия сообщила Паулине, что Тереза была в Сержипе содержанкой одного богача, жила в роскоши. Не будь она глупой, могла бы вытянуть у старика денежки, «жила бы теперь припеваючи, ведь он был в нее влюблен по уши». И вот Тереза пришла в неурочный час. Дона Паулина была занята делами пансионов, но все же решила поговорить с ней. — Посиди со мной, скажи, что привело тебя, нужны деньги? — Нет, спасибо. Не это. Завтра женщины из Баррокиньи должны переселяться. — Какой произвол! Сегодня здесь был Живоглот, выжимал деньги. — Но женщины из Баррокиньи переселяться не будут. Дона Паулина де Соуза удивленно посмотрела на нее. — Не будут? А разве они могут надеяться, что за этим ничего не последует? — Все, все решили остаться на своих местах. Я уже говорила с Вавой, думаю, и он присоединится к общему решению. — Объясни-ка толком. Тереза объяснила. Переселить несколько пансионов нетрудно, но как удастся полиции заставить переселиться всю зону? Женщины Баррокиньи уже решили, что не двинутся с места. — Не двинутся... Но ведь полиция... — Да, конечно, полиция прибегнет к силе, будет угрожать, арестовывать, и все же в Бакальяу никто не поедет. Хозяйки пансионов потерпят убытки, пока полиция не отступит. Ведь переезд принесет убытков больше. — Это верно. — Вот именно. Из Масиэла, похоже, тоже не будут переселяться. Вава даст ответ завтра, но я думаю и даже готова держать пари, что он к ним присоединится. Не станут переезжать и другие пансионы, если дона Паулина даст согласие. Все зависит от нее. — Это безумие. Единственный разумный выход — заплатить агентам полиции, так всегда это делали. Живоглот уже приступил к поборам. — А если и это не поможет? Мирабел заплатила напрасно. Пока они беседовали, появился Ариосто Алво Лирио. В молодости он принимал участие в организованных профсоюзами выступлениях, в забастовке чиновников префектуры, чтобы не был принят законопроект, ущемляющий их интересы. Забастовка закончилась победой. Умея говорить, он произносил речи на широкой лестнице муниципального дворца, все ему аплодировали. Он до сих пор помнит эти дни. В общем, идею сопротивления он одобряет, оно может дать положительные результаты. И даже не скрывает своего энтузиазма. И все же дона Паулина — женщина рассудительная, противница поспешного принятий решений. Тереза ждет, стараясь скрыть нетерпение. Если дона Паулина и Вава скажут «да» и не прикажут своим переселяться, все останутся на своих местах, самое главное — сопротивляться всем вместе. — Это же будет конец света, — бормочет хозяйка пансионов. Дона Паулина де Соуза с юности, когда была Необузданной Паулиной и Королевой карнавала, принимает участие в кандомбле, где царит Огун Пейше Мариньо. Она хочет знать его мнение, мнение ее покровителя. — Приди завтра, — говорит она Терезе. — А ты, сеу Ариосто, не суй свой нос не в свое дело, а то еще повредишь своей карьере в префектуре. 23 Жрица кандомбле, она же Ангольская королева, всемогущая на земле, в небесах и на море Мать Мариазинья тепло встретила Паулину де Соуза. Что ее привело на этот раз? И, хотя уже поздно, Мать Святого сама себе не принадлежит, она не знает ни отдыха, ни сна. Гостья благочестиво, как того требует ритуал, приветствовала всех, поцеловала землю, получила благословение и открыла Мариазинье свое сердце. Дело серьезное, Мать. Переселение в другую часть города грозит разорить нас всех, да и отдавать нажитые годами сбережения агентам полиции тоже обидно. Сдержанность характерна для Огуна Пейше Мариньо. Ведь даже на террейро он появляется один раз в году в октябре месяце, чтобы принять участие в ритуальных танцах, все же остальное время проводит в морских глубинах. Однако дочь пришла на серьезную консультацию, она встревожена, и он пренебрегает своим обычаем и, покидая укрытие, появляется собственной персоной, поблескивая чешуей и кораллами. Мать Мариазинья входит в транс — это сделал налетевший ураганный ветер. Мать Мариазинья по-дружески обнимает дочь Паулину, великодушная и щедрая, она всегда материально помогает проводить кандомбле, она же одна из первых на празднествах в честь Огуна Пейше Мариньо. Жрица рукой снимает с Паулины дурной глаз и неприятности. В рокоте моря жрица слышит суждение морского божества. Дело непростое, говорит она, однако Огун Пейше Мариньо изрек: «С кем поведешься, от того и наберешься. Не рискнешь, не выиграешь!..» А чтобы было яснее, добавляет: «Не послушаешь посланника, время потеряешь и деньги». А девушке Терезе, ей доверять можно? Ответ категоричен: полностью! Отважная девушка, дочь богини Янсан, за ней Огун Пейше Мариньо видит седобородого старца с палкой. И вот порыв ветра уносит волшебство. Мать Мариазинья выходит из транса и открывает глаза. Паулина целует ей руку. Со стороны побережья доносится дробь барабанов атабаке. 24 На другой день вечером в «Цветке Лотоса» Алмерио дас Невес, танцуя с Терезой, замечает, что она чем-то озабочена. Четверо суток он с ней не виделся: грипп уложил его в постель, но, как только встал, тут же пришел в кабаре. Тереза дружески приветствовала его: — Ты совсем исчез, скрылся с глаз моих? Под ласковой шуткой — беспокойство; выделывая па румбы на танцевальной площадке, он спросил Терезу о Жеребе, нет ли от него вестей. Нет, к несчастью, нет ничего нового. Она разыскала контору фирмы, вербовавшей моряков по просьбе капитана торгового судна. Ей обещали запросить судно. Если получат ответ, сразу же сообщат. «Оставьте номер телефона, так будет лучше». Но телефона у нее нет, она будет заходить к ним время от времени, справляться, нет ли чего нового. И даже уже побывала там дважды, но нет, ничего нового до сих пор, «Бальбоа», должно быть, ушел в другой рейс. «Панамские суда не имеют определенного маршрута, они идут туда, где есть груз, корабли-цыгане», — поясняет испанец Гонсало, экспедитор фирмы, уставившись на нее с явным вожделением. Терезе оставалось только ждать, ничего больше, и жить в надежде на удачу. Алмерио поинтересовался, что она делала эти дни. Ах! Новостей полон рот, ей много надо ему рассказать. Она как натянутая струна, ни танец, ни беседа ее не отвлекают. — Знаешь, с кем я сегодня обедала? Потрясающее ела жаркое из курицы. Думаю, ни за что не догадаешься! — С кем? — С Вавой. — Вава из Масиэла? Это опасный субъект. С каких пор ты с ним знакома? — Только что познакомилась... Сейчас объясню... Но она не успела. Кто-то вбежал по лестнице и крикнул: — В Баррокинье избивают женщин! Тереза вырывается из объятий Алмерио, бросается вниз по лестнице, выскакивает на улицу. Булочник следует за ней, он не понимает, что происходит, но не желает оставлять женщину. На площади Ажуды они видят возбужденных людей, спорящих друг с другом. На площади Кастро Алвеса их значительно больше. С Баррокиньи доносятся сирены полицейских машин. Тереза сбрасывает с ног туфли, чтобы быстрее бежать, она не замечает Алмерио, который следует за ней по пятам. 25 Мимо Терезы проносится машина, битком набитая арестованными, за ней — другая, еще две стоят в Баррокинье, в них вталкивают остальных арестованных. Сопротивление сломлено, конфликт был коротким и быстро погашенным. Из прибывших в Баррокинью машин высадились агенты и полицейские, оцепили улицу, ворвались в дома и стали избивать всех подряд. Кастеты гуляли по спинам бунтовщиц. Где это видано — оставлять без внимания приказы полиции? «Обломайте этих ослиц дубинками!» — приказал полицейский инспектор Элио Котиас, блюститель общественного порядка, выдающаяся личность. Несколько мужчин, находившихся в это время в домах свиданий, попытались прийти на помощь бунтовщицам, но и им досталось, и их арестовали. Многие женщины старались дать отпор прибывшим полицейским. Мария Петиско поцарапала и укусила детектива Далмо Коку, а негритянка Домингас, сильная, как бык, дралась, пока не свалилась побежденной. Агенты волокли женщин и заталкивали в полицейские машины. Урожай богатый, давненько за одну облаву не было схвачено столько проституток. Веселенькой будет эта ночь в тюрьме. Добежав до начала Баррокиньи, Тереза видит Ака-сию, которую тащат два агента. Отчаянно ругаясь, старуха отбивается. Тереза бросается к ним. С револьвером в руке Живоглот вдруг замечает танцовщицу из «Цветка Лотоса». Наконец-то наступил долгожданный час возмездия: эта мерзавка заплатит ему за нанесенное оскорбление! Уже рядом с Терезой полицейский кричит, чтобы все разошлись. Живоглот тычем пальцем в Терезу. — Вот она! Держите ее, чтобы не ушла. Ее, ее самую! Тереза, отбиваясь туфлями, попадает в висок полицейскому и прорывается вперед, к Акасии. Живоглот наступает, Тереза оказывается между ним и ею раненным полицейским, ревущим от боли и злобы: — Ты мне заплатишь, подлая сука! И в этот самый момент отъезжает полицейская машина с арестованными и, отъезжая, разделяет полицейского и Терезу. А тут еще откуда ни возьмись появляется какой-то седой старик с палкой и заслоняет собой Терезу, преграждая путь Живоглоту. Старик представительный, в белом льняном костюме, чилийской шляпе, трость с золотым набалдашником. — Прочь с дороги, сволочь! — ревет Живоглот, наставляя на него револьвер. Старик, не обращая внимания, продолжает преграждать дорогу Живоглоту. Агент пытается оттолкнуть его, но не может сдвинуть с места. Тем временем Алмерио берет такси, догоняет Терезу и затаскивает ее внутрь. Она протестует: — Забирают Акасию. — Уже забрали. Хочешь туда же? Не будь глупой! Шофер замечает: — Никогда не видел подобного побоища. Бить женщину — последнее дело, трусость. Исчез и старик, только его и видели. Что за старик? Сукин сын, преградил дорогу. Но старика так никто и не видел ни раньше, ни сейчас, ни потом. Последняя машина с арестованными покидает Баррокинью. Полицейская сирена расчищает себе путь по площади Кастро Алвеса. 26 Агенты и полицейские вытаскивают из домов мебель, матрацы, постельное белье, одежду, изображения святых, радиолы. Все это громоздится перед дверями. Позже приехавшая полицейская грузовая машина собирает беспорядочно сваленные пожитки и увозит на Ладейру-до-Бакальяу и так же оставляет у дверей дома. Символически, но переселение сделано; как только хозяек пансиона выпустят на свободу, они позаботятся о перевозке остального — обстановки и предметов обихода. Приблизительно так комиссар Лабан сообщил инспектору Элио Котиасу о завершении забастовки. Спокойствие царит в припортовой зоне, сопротивление сломлено, очаг мятежа уничтожен. Если инспектор желает спать, пусть идет, арестованных, и женщин, и мужчин, оставит комиссару, для него это будет развлечение. Ночь в тюрьме, инспектор, обещает быть веселой. 27 Нет, в припортовой зоне не царит спокойствие, это заблуждение самодовольного и храброго комиссара. Слухи уже поползли по ней, разрастаются, наворачиваются, как снежный ком. Полицейский инспектор Котиас отправляется домой, он заслужил отдых, но в глазах его стоят полуобнаженные женщины, которых, как тюки, бросают в тюремную камеру, и сам комиссар Лабан предвкушает развеселую ночь в тюрьме. Это последнее омрачает одержанную победу. Пересекая площадь Кастро Алвеса, он убедился, что в Баррокинье спокойно, правда, ее патрулируют полицейские. Хорошо, что все кончилось. Но ночь в то же время, не в пример комиссару Лабану, обещает быть для инспектора Котиаса беспокойной и тревожной. И вот когда Элио Котиас отправился на покой, весть о насилии и арестах быстро распространяется по переулкам и улицам, проникает в кабаре и бары. Драматический рассказ о происшествии доходит до ушей доны Паулины де Соуза от одного из клиентов. Она вспоминает сказанное Огуном Пейше Мариньо: «Не рискнешь, не выиграешь». Когда дойдет очередь до Пелоуриньо? И она сообщает своим девицам: — Если увидите какую-либо девицу с Баррокиньи, скажите, чтобы шла сюда до тех пор, пока все не успокоится. Вава тотчас же был поставлен в известность о случившемся. Обеспокоенный, он ждет отца Нативидаде, которого задерживают его основные обязанности. В обеденный час Вава не смог дать ответ красотке Терезе. — Только после полуночи. Это от меня не зависит. Счастье, что еще не пожаловал Живоглот со своей маконьей, но это может случиться в любой момент. Далмо Кока участвовал в облаве на Баррокинье — Вава знает и об этом. Была там и Тереза, но она не арестована. Чудом. Обуреваемый противоречивыми чувствами: подозрительностью и злобой, самолюбием и любовью,— Вава, сидя в кресле-каталке, следит за ходом событий и поглядывает на часы. В баре «Цветок Сан-Мигела» Нилия Кабаре, высокая, стройная, популярная в зоне и за ее пределами, компанейская девица, большая любительница кутнуть, не раз попадавшая в тюрьму за скандалы и неуважение к властям, заявляет: — Так вот, знайте все, пока женщины не вернутся в Баррокинью, я свою корзинку закрываю. Ни одного мужчины, ни за какие деньги! И призываю всех сделать то же самое. Корзина закрыта, как на Святую неделю! Немец Хансен встает, целует Нилию Кабаре в щеку. Тут же за столиками сидящие в ожидании клиентов женщины объявляют о своей солидарности с Нилией. Та берет у хозяина бара амбарный замок и прикрепляет его к юбке в том самом месте. Все выходят на улицу, говорят о своем решении. С ними несколько поэтов, иностранцы, бродяги, рисовальщик Камил — любовник Аналии. Закрывайте корзину все и сейчас же, наступило новое время, время покаяния проституток, конец которому придет тогда, когда девицы Баррокиньи вернутся в свои дома. Вот тогда на устах с «аллилуйей» они вновь откроют свои корзины. Решение принято и изменению не подлежит. Проститутки вскакивают со своих рабочих мест, оставляя одержимых любовью клиентов несолоно хлебавши, и закрывают корзины. 28 В пекарне Тереза рассказывает Алмерио о событиях, предшествовавших вторжению полиции Игр и Нравов в Баррокинью. Кое о чем тот уже знал из газет. По его мнению, Тереза сегодня не должна возвращаться в «Цветок Лотоса». Она на примете у полиции, ей надо остерегаться злобного Живоглота. Лучше бы ей переночевать здесь, в комнате Зекеса, ведь даже в доме Фины она может стать жертвой произвола полицейских агентов, способных на все. Но Тереза отвергает предложение. Взглянув на ребенка, лежащего в новой кроватке, она прощается. — Разреши, провожу до дома. Нет, и этого не надо, она еще не идет домой. Сначала ей нужно получить ответ Вавы. Сейчас четверть первого, самое время. — Если никто не переселится, полиция ничего не сможет сделать. Надо себе представить, какие вытянутые будут у них рожи — у них, привыкших всем и всеми помыкать! Алмерио не разделяет энтузиазма Терезы. Зачем она лезет в склоку, не ее это дело, у нее своих бед хватает, неужто мало? Кто знает, может, сражаясь с полицией, ей удастся забыть их и корабль «Бальбоа» — этого бродячего цыгана, на котором ушел любимый Жану! — Тогда я провожу тебя до Вавы. У дома Вавы Алмерио подает руку Терезе, чтобы помочь ей выйти из такси, но тут к ним подбегает группа женщин и кричит что-то непонятное: — Закрывай корзину! Закрывай корзину! Тереза поднимается по лестнице. Алмерио не уходит, держит такси. Женщины приближаются, к юбке одной из них в том самом месте прикреплен замок, она смахивает на тронувшуюся. Шофер качает головой: чего только не наслушаешься в этом мире. Надо же, решили праздновать Святую неделю в конце года?! Видать, много хлебнули. Вава любуется красотой Терезы, сдерживает слова любви, готовые сорваться с его губ. Вава влюбляется молниеносно, но движется к цели медленно, ему доставляют удовольствие каждое мгновение общения, слово, жест. Он терпеливо ухаживает. У него нежное, романтическое сердце. Но в данном случае любви сопутствуют другие интересы, и Вава не намерен открывать свое сердце, прежде чем бог Эшу не одобрит его действий. Однако взгляд выдает Ваву, он пожирает Терезу глазами. Отец Нативидаде должен скоро прийти. Местре Жегэ поехал за ним. — Подожди немного, не вини меня. Я знаю, что ты была в Баррокинье. Что ты там делала? Зачем рискуешь? — Я пришла слишком поздно, а надо было там быть с самого начала. Ведь это я говорила им, чтобы они не переезжали. — Ты безрассудна. Но мне нравятся легко воспламеняющиеся натуры. — Арестовано женщин двадцать, среди них хозяйки пансионов. — И их избивают. Этого ты хотела? — А что, лучше со всем согласиться и переселиться в грязные дома? Так? Полиция не будет держать их в тюрьме всю жизнь! Неожиданно ушей их достигают шум, шаги, топот, смех — по лестнице идет много народа. Вава напрягает слух: что там происходит? Шум становится громче, различимее, шумят как на нижнем этаже, так и на верхнем. В дверях появляется Грета Гарбо, он сильно возбужден. — Вава, женщины уходят, оставляют клиентов. Говорят, что закрывают корзины из-за побоища в Баррокинье, они как одержимые... — Он говорит прерывисто, нервно жестикулируя. Глаза Вавы налились, он переводит недоверчивый взгляд с Греты Гарбо на Терезу, обман и надувательство ему видятся повсюду. — Оставайся здесь, я сейчас... Он крутит колеса кресла-каталки, направляя его в гостиную, Грета Гарбо сопровождает его. — Что это вы надумали? Куда вы? Одни останавливаются, объясняют: они закрыли свои корзины и откроют, когда женщины Баррокиньи вернутся в свои дома. — Вы что, спятили? Возвращайтесь обратно к клиентам! Но женщины не думают подчиняться, быстро сбегают с лестницы. Они похожи на студентов, убегающих с лекций. Вава направляется к себе в комнату. Грета Гарбо, подбоченившись, спрашивает: — А мне что делать, Вава? Идти с ними или оставаться? — Убирайся вон! Он смотрит на Терезу хитрыми глазами и вдруг взрывается: — Это все ты придумала? Тобой организован этот карнавал? — И он тычет в нее одутловатым, грозящим пальцем. — Что это все? О каком карнавале... Удивление, чистый, открытый взгляд, растерянное лицо Терезы немного успокаивают Ваву. Не может же она до такой степени быть лживой и лицемерной. Может, она действительно ни при чем. Он возбужденно рассказывает ей о решении женщин. Лицо Терезы по мере того, что она слышит от Вавы, приобретает твердое, решительное выражение. Она не дает ему закончить: — За ответом я приду позже. И спешит на улицу. 29 Впервые за последние годы в заведении Вавы в этот час не слышны ни голоса, ни музыка. В полной тишине Грета Гарбо в раздумье грызет ногти: что ему делать, присоединиться ко всем или нет? В комнате Вавы отец Нативидаде слушает калеку, который рассказывает ему о создавшемся положении. — Я послал за вами, отец, потому, что дела плохи и мне нужен ваш совет. На шее у Вавы ожерелье из черных и красных четок, четок кума Эшу. Он весь в сомнениях, никогда раньше так не нуждался в помощи. Если полиция решила переселить все заведения из Масиэла в Пилар, что, конечно, разорит его, должен ли он исполнять, как прежде, это решение, или ему лучше послушаться совета Терезы? Должен ли он приютить на время девиц с Баррокиньи? И как быть с маконьей, которую ему навязывает Живоглот, намереваясь спрятать ее до поры до времени у него в комнате? Соглашаться? Ведь он рискует! А кроме того, девицы решили закрыть свои корзины, что скажешь, Эшу? Как быть, что делать? Он в смятении. Да и хотел бы знать, можно ли доверять девице Терезе, прямодушна она или лицемерна, способна ли на обман или предательство? Он уже столько змей пригрел на своей груди, что если эта такая же, то отстрани меня от нее, спаси душу. А может, она так же искренна, как красива? Отец Нативидаде, сделав пассы, вполголоса поет: Вага б bёbё Tiriri lonan. Эшу Тирири ему отвечает: Exu Tiriri Вага o bёbё Tiriri lonan18. Уходите с дороги, которой идет Эшу. Эшу Тирири в противоположность Огуну Пейше Мариньо — шумный, любит движение, смуту, беспорядки. В руке отца Нативидаде бузиос, он перекатывает их, оживающие в руке бабалориша бузиос ответствуют. — Хочу видеть корзину закрытой. Произойдут беспорядки, прольется кровь, ничего. Из Масиэла никого не выселят — Эшу не позволит. Да и не только из Масиэла. А корзина должна быть закрыта до тех пор, пока полиция не откажется от своих намерений. Корзину приказал закрыть сам Эшу. Отец Святого (Нативидаде) объявляет приговор Эшу: горе той, которая примет мужчину прежде, чем в Баррокинье зазвучит «аллилуйя»! Горе хозяйке или хозяину пансиона, которые оставят открытыми двери своих заведений! А о девице Терезе два слова. Ее зовут Тереза Батиста, чистосердечна она или подла или притворна? Эшу заставил Ваву умолкнуть. — Произносить имя Терезы можно только чистыми устами. Достойная из достойных, второй такой не сыщешь нигде. Но откажись от нее — она не для тебя. В ее груди кинжал, а в глазах море. — Она больна или влюблена? — спрашивает Вава. — Влюблена. — Любовный недуг поддается лечению... — Никто не повидал на своем веку столько целителей, сколько Вава в своем борделе. Эшу просит одного козленка и двенадцать черных петухов. Он уходит и приказывает освободить ему дорогу. Вага o bebe Tiriri lonan. Поклон девице Терезе, иду за ней. Горе той, что не закроет корзину, горе той! 30 — Горе! — повторяют заклятие женщины от Баррокиньи до Кармо, от Масиэла до Табоана, от Пелоуриньо до Ладейры-до-Монтанья. Из дома в дом, из комнаты в комнату, из уст в уста. — Горе! — повторяют заклятие Вава, дона Паулина де Соуза, старая Акасия, находящаяся в тюрьме. — Горе! — повторяет сам Эшу, хозяин всех дорог, всех корзин, всех ключей ко всем запорам. 31 Полицейский инспектор Элио Котиас проснулся рано и долго говорил по телефону с дядей жены. Торжествующий победу, он хвастливо сообщил: переселение фактически осуществлено, мебель перевезена на Ладейру-до-Бакальяу, дома в Баррокинье закрыты; не все, конечно, было просто: женщины сопротивлялись, и пришлось приложить руку, железную. Скупой родственник ответил ему, что причины для хвастовства пока не видит. Было бы гораздо лучше, если бы женщины переселились сами, без скандала и шума, газетных выступлений и идиотских интервью. Не говоря уже об опубликованной фотографии полицейского грузовика, груженного мебелью, и репортаже некоего Иеовы. На страницах газет, где публикуется полицейская хроника, пестрели броские заголовки, сообщавшие о событиях в Баррокинье: |
Похожие:
 | Учетную карточку необходимо заполнять разборчиво черной или темно-синей ручкой заглавными печатными буквами по образцу |  | Прошу выдать (заменить1, обновить2) (не нужное зачеркнуть) мне карту водителя для использования в контрольном устройстве (тахографе),... |
| Заполнение заявлений осуществляется синей или черной ручкой (допускается заполнение в электронном виде) | | Учащиеся приходят в аудиторию за 5 минут до начала тестирования. Вещи оставляют у входа в специально отведённом месте и готовят рабочее... |
| Работа органов фас россии по защите конкуренции: уточнен порядок формирования "белой и черной книг" | | Все бланки экзаменационной работы заполняются ручкой с гелиевой или капиллярной чёрной пастой |
| Соотношение инвестиций в развитие сырьевой базы и металлургической части ожидается в пропорции 50: 50. Об этом заявил замглавы министерства... | | Заполнять акт общественного наблюдения о проведении егэ в ппэ (далее – акт) необходимо только черной гелевой ручкой |
| Новый формат бланков егэ 2016 будет опубликован в следующем учебном году. Для тренировки можно использовать пока бланк образца 2015... | | Заполнять акт о результатах общественного контроля проведения егэ в ппэ (далее – акт) необходимо только черной гелевой ручкой |