Стихотворения (1912-1917)
Скачать 8.46 Mb.
|
| НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЮТ Вошел к парикмахеру, сказал - спокойный: "Будьте добр_ы_, причешите мне уши". Гладкий парикмахер сразу стал хвойный, лицо вытянулось, как у груши. "Сумасшедший! Рыжий!" - запрыгали слова. Ругань металась от писка до писка, и до-о-о-о-лго 10 хихикала чья-то голова, выдергиваясь из толпы, как старая редиска. [1913] В АВТО "Какая очаровательная ночь!" "Эта, (указывает на девушку), что была вчера, та?" Выговорили на тротуаре оч- перекинулось на шины та". 10 Город вывернулся вдруг. Пьяный на шляпы полез. Вывески разинули испуг. Выплевывали то "О", то "S". А на горе, где плакало темно и город робкий прилез, 20 поверилось: обрюзгло "О" и гадко покорное "S". [1913] КОФТА ФАТА Я сошью себе черные штаны из бархата голоса моего. Желтую кофту из трех аршин заката. По Невскому мира, по лощеным полосам его, профланирую шагом Дон-Жуана и фата. Пусть земля кричит, в покое обабившись: "Ты зеленые весны идешь насиловать!" Я брошу солнцу, нагло осклабившись: "На глади асфальта мне хорошо грассировать!" 10 Не потому ли, что небо голуб_о_, а земля мне любовница в этой праздничной чистке, я дарю вам стихи, веселые, как би-ба-бо, и острые и нужные, как зубочистки! Женщины, любящие мое мясо, и эта девушка, смотрящая на меня, как на брата, закидайте улыбками меня, поэта, - я цветами нашью их мне на кофту фата! [1914] ПОСЛУШАЙТЕ! Послушайте! Ведь, если звезды зажигают - значит - это кому-нибудь нужно? Значит - кто-то хочет, чтобы они были? Значит - кто-то называет эти плев_о_чки жемчужиной? И, надрываясь в метелях пол_у_денной пыли, врывается к богу, боится, что опоздал, 10 плачет, целует ему жилистую руку, просит - чтоб обязательно была звезда! - клянется - не перенесет эту беззвездную муку! А после ходит тревожный, но спокойный наружно. Говорит кому-то: 20 "Ведь теперь тебе ничего? Не страшно? Да?!" Послушайте! Ведь, если звезды зажигают - значит -это кому-нибудь нужно? Значит - это необходимо, чтобы каждый вечер над крышами 30 загоралась хоть одна звезда?! [1914] А ВСЕ-ТАКИ Улица провалилась, как нос сифилитика. Река - сладострастье, растекшееся в слюни. Отбросив белье до последнего листика, сады похабно развалились в июне. Я вышел на площадь, выжженный квартал надел на голову, как рыжий парик. Людям страшно - у меня изо рта шевелит ногами непрожеванный крик. 10 Но меня не осудят, но меня не облают, как пророку, цветами устелят мне след. Все эти, провалившиеся носами, знают: я - ваш поэт. Как трактир, мне страшен ваш страшный суд! Меня одного сквозь горящие здания проститутки, как святыню, на руках понесут и покажут богу в свое оправдание. И бог заплачет над моею книжкой! Не слова - судороги, слипшиеся комом; 20 и побежит по небу с моими стихами подмышкой и будет, задыхаясь, читать их своим знакомым. [1914] ЕЩЕ ПЕТЕРБУРГ В ушах обрывки теплого бала, а с севера - снега седей - туман, с кровожадным лицом каннибала, жевал невкусных людей. Часы нависали, как грубая брань, за пятым навис шестой. А с неба смотрела какая-то дрянь величественно, как Лев Толстой. [1914] ВОЙНА ОБЪЯВЛЕНА "Вечернюю! Вечернюю! Вечернюю! Италия! Германия! Австрия!" И на площадь, мрачно очерченную чернью, багровой крови пролилась струя! Морду в кровь разбила кофейня, зверьим криком багрима: "Отравим кровью игры Рейна! Громами ядер на мрамор Рима!" С неба, изодранного о штыков жала, 10 слёзы звезд просеивались, как мука в сите, и подошвами сжатая жалость визжала: "Ах, пустите, пустите, пустите!" Бронзовые генералы на граненом цоколе молили: "Раскуйте, и мы поедем!" Прощающейся конницы поцелуи цокали, и пехоте хотелось к убийце - победе. Громоздящемуся городу ур_о_дился во сне хохочущий голос пушечного баса, а с запада падает красный снег 20 сочными клочьями человечьего мяса. Вздувается у площади за ротой рота, у злящейся на лбу вздуваются вены. "Постойте, шашки о шелк кокоток вытрем, вытрем в бульварах Вены!" Газетчики надрывались: "Купите вечернюю! Италия! Германия! Австрия!" А из ночи, мрачно очерченной чернью, багровой крови лил_а_сь и лил_а_сь струя. 20 июля 1914 г. МАМА И УБИТЫЙ НЕМЦАМИ ВЕЧЕР По черным улицам белые матери судорожно простерлись, как по гробу глазет. Вплакались в орущих о побитом неприятеле: "Ах, закройте, закройте глаза газет!" Письмо. Мама, громче! Дым. Дым. Дым еще! 10 Что вы мямлите, мама, мне? Видите - весь воздух вымощен громыхающим под ядрами камнем! Ма -а -а -ма! Сейчас притащили израненный вечер. Крепился долго, кургузый, шершавый, и вдруг, - 20 надломивши тучные плечи, расплакался, бедный, на шее Варшавы. Звезды в платочках из синего ситца визжали: "Убит, дорогой, дорогой мой!" И глаз новолуния страшно косится на мертвый кулак с зажатой обоймой. Сбежались смотреть литовские села, 30 как, поцелуем в обрубок вкована, слезя золотые глаза костелов, пальцы улиц ломала Ковна. А вечер кричит, безногий, безрукий: "Неправда, я еще могу-с -ї хе! - выбряцав шпоры в горящей мазурке, 40 выкрутить русый ус!" Звонок. Что вы, мама? Белая, белая, как на гробе глазет. "Оставьте! О нем это, об убитом, телеграмма. Ах, закройте, закройте глаза газет!" [1914] СКРИПКА И НЕМНОЖКО НЕРВНО Скрипка издергалась, упрашивая, и вдруг разревелась так по-детски, что барабан не выдержал: "Хорошо, хорошо, хорошо!" А сам устал, не дослушал скрипкиной речи, шмыгнул на горящий Кузнецкий и ушел. 10 Оркестр чужо смотрел, как выплакивалась скрипка без слов, без такта, и только где-то глупая тарелка вылязгивала: "Что это?" "Как это?" А когда геликон - 20 меднорожий, потный, крикнул: "Дура, плакса, вытри!" - я встал, шатаясь полез через ноты, сгибающиеся под ужасом пюпитры, зачем-то крикнул: 30 "Боже!", Бросился на деревянную шею: "Знаете что, скрипка? Мы ужасно похожи: я вот тоже ору - а доказать ничего не умею!" Музыканты смеются: "Влип как! Пришел к деревянной невесте! 40 Голова!" А мне - наплевать! Я - хороший. "Знаете что, скрипка? Давайте - будем жить вместе! А?" [1914] МЫСЛИ В ПРИЗЫВ Войне ли думать: "Некрасиво в шраме"? Ей ли жалеть городов гиль? Как хороший игрок, раскидала шарами смерть черепа в лузы могил. Горит материк. 10 Стр_а_ны - на нет. Прилизанная треплется мира челка. Слышите? Хорошо? Почище кастаньет. Это вам не на счетах щелкать. А мне не жалко. Лица не выгрущу. Пусть 20 из нежного делают казак_а_. Посланный на выучку новому игрищу, вернется облеченный в новый закал. Была душа поэтами рыта. Сияющий говорит о любом. Сердце - с длинноволосыми открыток 30 благороднейший альбом. А теперь попробуй. Сунь ему "Анатэм". В норах мистики вели ему мышиться. Теперь у него душа канатом, и хоть гвоздь вбивай ей - каждая мышца. 40 Ему ли ныть в квартирной яме? А такая нравится манера вам: нежность из памяти вырвать с корнями, г_о_ловы скрутить орущим нервам. Туда! 50 В мировую кузню, в ремонт. Вернетесь. О новой поведаю Спарте я. А слабым смерть, маркер времен, ори: "Партия!" [1914] Я И НАПОЛЕОН Я живу на Большой Пресне, 36, 24. Место спокойненькое. Тихонькое. Ну? Кажется - какое мне дело, что где-то в буре-мире взяли и выдумали войну? 10 Ночь пришла. Хорошая. Вкрадчивая. И чего это барышни некоторые дрожат, пугливо поворачивая глаза громадные, как прожекторы? Уличные толпы к небесной влаге припали горящими устами, а город, вытрепав ручонки-флаги, молится и молится красными крестами. 20 Простоволосая церковка бульварному изголовью припала, - набитый слезами куль, - а у бульвара цветники истекают кровью, как сердце, изодранное пальцами пуль. Тревога жиреет и жиреет, жрет зачерствевший разум. Уже у Ноева оранжереи покрылись смертельно-бледным газом! Скажите Москве - пускай удержится! 30 Не надо! Пусть не трясется! Через секунду встречу я неб самодержца, - возьму и убью солнце! Видите! Флаги по небу полощет. Вот он! Жирен и рыж. 40 Красным копытом грохнув о площадь, въезжает по трупам крыш! Тебе, орущему: "Разрушу, разрушу!", вырезавшему ночь из окровавленных карнизов, я, сохранивший бесстрашную душу, бросаю вызов! 50 Идите, изъеденные бессонницей, сложите в костер лица! Все равно! Это нам последнее солнце - солнце Аустерлица! Идите, сумасшедшие, из России, Польши. Сегодня я - Наполеон! Я полководец и больше. Сравните: я и - он! 60 Он раз чуме приблизился троном, смелостью смерть поправ, - я каждый день иду к зачумленным по тысячам русских Яфф! Он раз, не дрогнув, стал под пули и славится столетий сто, - а я прошел в одном лишь июле тысячу Аркольских мостов! Мой крик в граните времени выбит, и будет греметь и гремит, 70 оттого, что в сердце, выжженном, как Египет, есть тысяча тысяч пирамид! За мной, изъеденные бессонницей! Выше! В костер лица! Здравствуй, мое предсмертное солнце, солнце Аустерлица! Люди! 80 Будет! На солнце! Прямо! Солнце съежится аж! Громче из сжатого горла храма хрипи, похоронный марш! Люди! Когда канонизируете имена погибших, меня известней, - 90 помните: еще одного убила война - поэта с Большой Пресни! 1915 ВАМ! Вам, проживающим за оргией оргию, имеющим ванную и теплый клозет! Как вам не стыдно о представленных к Георгию вычитывать из столбцов газет?! Знаете ли вы, бездарные, многие, думающие, нажраться лучше как, - может быть, сейчас бомбой ноги выдрало у Петрова поручика?.. Если б он, приведенный на убой, 10 вдруг увидел, израненный, как вы измазанной в котлете губой похотливо напеваете Северянина! Вам ли, любящим баб да блюда, жизнь отдавать в угоду?! Я лучше в баре блядям буду подавать ананасную воду! [1915] ГИМН СУДЬЕ По Красному морю плывут каторжане, трудом выгребая галеру, рыком покрыв кандальное ржанье, орут о родине Перу. О рае Перу орут перуанцы, где птицы, танцы, бабы и где над венцами цветов померанца были до небес баобабы. Банан, ананасы! Радостей груда! 10 Вино в запечатанной посуде... Но вот неизвестно зачем и откуда на Перу наперли судьи! И птиц, и танцы, и их перуанок кругом обложили статьями. Глаза у судьи - пара жестянок мерцает в помойной яме. Попал павлин оранжево-синий под глаз его строгий, как пост, - и вылинял моментально павлиний 20 великолепный хвост! А возле Перу летали по прерии птички такие - колибри; судья поймал и пух и перья бедной колибри выбрил. И нет ни в одной долине ныне гор, вулканом горящих. Судья написал на каждой долине: "Долина для некурящих". В бедном Перу стихи мои даже 30 в запрете под страхом пыток. Судья сказал: "Те, что в продаже, тоже спиртной напиток". Экватор дрожит от кандальных звонов. А в Перу бесптичье, безлюдье... Лишь, злобно забившись под своды законов, живут унылые судьи. А знаете, все-таки жаль перуанца. Зря ему дали галеру. Судьи мешают и птице, и танцу, 40 и мне, и вам, и Перу. [1915] ГИМН УЧЕНОМУ Народонаселение всей империи - люди, птицы, сороконожки, ощетинив щетину, выперев перья, с отчаянным любопытством висят на окошке. И солнце интересуется, и апрель еще, даже заинтересовало трубочиста черного удивительное, необыкновенное зрелище - фигура знаменитого ученого. Смотрят: и ни одного человеческого качества. 10 Не человек, а двуногое бессилие, с головой, откусанной начисто трактатом "О бородавках в Бразилии". Вгрызлись в букву едящие глаза, - ах, как букву жалко! Так, должно быть, жевал вымирающий ихтиозавр случайно попавшую в челюсти фиалку. Искривился позвоночник, как оглоблей ударенный, но ученому ли думать о пустяковом изъяне? Он знает отлично написанное у Дарвина, 20 что мы - лишь потомки обезьяньи. Просочится солнце в крохотную щелку, как маленькая гноящаяся ранка, и спрячется на пыльную полку, где громоздится на банке банка. Сердце девушки, вываренное в иоде. Окаменелый обломок позапрошлого лета. И еще на булавке что-то вроде засушенного хвоста небольшой кометы. Сидит все ночи. Солнце из-за домишки 30 опять осклабилось на людские безобразия, и внизу по тротуарам опять приготовишки деятельно ходят в гимназии. Проходят красноухие, а ему не нудно, что растет человек глуп и покорен; ведь зато он может ежесекундно извлекать квадратный корень. [1915] ВОЕННО-МОРСКАЯ ЛЮБОВЬ По морям, играя, носится с миноносцем миноносица. Льнет, как будто к меду осочка, к миноносцу миноносочка. И конца б не довелось ему, благодушью миноносьему. Вдруг прожектор, вздев на нос очки, впился в спину миноносочки. Как взревет медноголосина: 10 "Р-р-р-астакая миноносина!" Прямо ль, влево ль, вправо ль бросится, а сбежала миноносица. Но ударить удалось ему по ребру по миноносьему. Плач и вой морями носится: овдовела миноносица. И чего это несносен нам мир в семействе миноносином? [1915] ГИМН ЗДОРОВЬЮ Среди тонконогих, жидких кровью, трудом поворачивая шею бычью, на сытый праздник тучному здоровью людей из мяса я зычно кличу! Чтоб бешеной пляской землю овить, скучную, как банка консервов, давайте весенних бабочек ловить сетью ненужных нервов! И по камням острым, как глаза ораторов, 10 красавцы-отцы здоровых томов, потащим мордами умных психиатров и бросим за решетки сумасшедших домов! А сами сквозь город, иссохший как Онания, с толпой фонарей желтолицых, как скопцы, голодным самкам накормим желания, поросшие шерстью красавцы-самцы! [1915] ГИМН КРИТИКУ От страсти извозчика и разговорчивой прачки невзрачный детеныш в результате вытек. Мальчик - не мусор, не вывезешь на тачке. Мать поплакала и назвала его: критик. Отец, в разговорах вспоминая родословные, любил поспорить о правах материнства. Такое воспитание, светское и салонное, оберегало мальчика от уклона в свинство. Как роется дворником к кухарке сапа, 10 щебетала мамаша и кальсоны мыла; от мамаши мальчик унаследовал запах и способность вникать легко и без мыла. Когда он вырос приблизительно с полено и веснушки рассыпались, как рыжики на блюде, его изящным ударом колена провели на улицу, чтобы вышел в люди. Много ль человеку нужно? - Клочок - небольшие штаны и что-нибудь из хлеба. Он носом, хорошеньким, как построчный пятачок, 20 обнюхал приятное газетное небо. И какой-то обладатель какого-то имени нежнейший в двери услыхал стук. И скоро критик из _и_мениного вымени выдоил и брюки, и булку, и галстук. Легко смотреть ему, обутому и одетому, молодых искателей изысканные игры и думать: хорошо - ну, хотя бы этому потрогать зубенками шальные икры. Но если просочится в газетной сети 30 о том, как велик был Пушкин или Дант, кажется, будто разлагается в газете громадный и жирный официант. И когда вы, наконец, в столетний юбилей продерете глазки в кадильной гари, имя его первое, голубицы белей, чисто засияет на поднесенном портсигаре. Писатели, нас много. Собирайте миллион. И богадельню критикам построим в Ницце. Вы думаете - легко им наше белье 40 ежедневно прополаскивать в газетной странице! [1915] ГИМН ОБЕДУ Слава вам, идущие обедать миллионы! И уже успевшие наесться тысячи! Выдумавшие каши, бифштексы, бульоны и тысячи блюдищ всяческой пищи. Если ударами ядр тысячи Реймсов разбить удалось бы - попрежнему будут ножки у пулярд, и дышать попрежнему будет ростбиф! Желудок в панаме! Тебя ль заразят 10 величием смерти для новой эры?! Желудку ничем болеть нельзя, кроме аппендицита и холеры! Пусть в сале совсем потонут зрачки - все равно их зря отец твой выделал; на слепую кишку хоть надень очки, кишка все равно ничего б не видела. Ты так не хуже! Наоборот, если б рот один, без глаз, без затылка - сразу могла б поместиться в рот 20 целая фаршированная тыква. Лежи спокойно, безглазый, безухий, с куском пирога в руке, а дети твои у тебя на брюхе будут играть в крокет. Спи, не тревожась картиной крови и тем, что пожаром мир опоясан, - молоком богаты силы коровьи, и безмерно богатство бычьего мяса. Если взрежется последняя шея бычья 30 и злак последний с камня серого, ты, верный раб твоего обычая, из звезд сфабрикуешь консервы. А если умрешь от котлет и бульонов, на памятнике прикажем высечь: "Из стольких-то и стольких-то котлет миллионов - твоих четыреста тысяч". [1915] ТЕПЛОЕ СЛОВО КОЕ-КАКИМ ПОРОКАМ (ПОЧТИ ГИМН) Ты, который трудишься, сапоги ли чистишь, бухгалтер или бухгалтерова помощница, ты, чье лицо от дел и тощищи помятое и зеленое, как трешница. Портной, например. Чего ты ради эти брюки принес к примерке? У тебя совершенно нету дядей, а если есть, то небогатый, не мрет и не в Америке. Говорю тебе я, начитанный и умный: 10 ни Пушкин, ни Щепкин, ни Врубель ни строчке, ни позе, ни краске надуманной не верили - а верили в рубль. Живешь утюжить и ножницами раниться. Уже сединою бороду п_е_ревил, а видел ты когда-нибудь, как померанец растет себе и растет на дереве? Потеете и трудитесь, трудитесь и потеете, вытелятся и вытянутся какие-то дети, мальчики - бухгалтеры, девочки - помощницы, те и те 20 будут потеть, как потели эти. А я вчера, не насилуемый никем, просто, снял в "железку" по шестой руке три тысячи двести - с_о_ ста. Ничего, если, приложивши палец ко рту, зубоскалят, будто помог тем, что у меня такой-то и такой-то туз мягко помечен ногтем. Игроческие очи из ночи 30 блестели, как два рубля, я разгружал кого-то, как настойчивый рабочий разгружает трюм корабля. Слава тому, кто первый нашел, как без труда и хитрости, чистоплотно и хорошо карманы ближнему вывернуть и вытрясти! И когда говорят мне, что труд, и еще, и еще будто хрен натирают на заржавленной терке я ласково спрашиваю, взяв за плечо: 40 "А вы прикупаете к пятерке?" [1915] ВОТ ТАК Я СДЕЛАЛСЯ СОБАКОЙ Ну, это совершенно невыносимо! Весь как есть искусан злобой. Злюсь не так, как могли бы вы: как собака лицо луны гололобой - взял бы и все обвыл. Нервы, должно быть... Выйду, погуляю. 10 И на улице не успокоился ни на ком я. Какая-то прокричала про добрый вечер. Надо ответить: она - знакомая. Хочу. Чувствую - не могу по-человечьи. Что это за безобразие! Сплю я, что ли? Ощупал себя: 20 такой же, как был, лицо такое же, к какому привык. Тронул губу, а у меня из-под губы - клык. Скорее закрыл лицо, как будто сморкаюсь. Бросился к дому, шаги удвоив. Бережно огибаю полицейский пост, вдруг оглушительное: "Городовой! 30 Хвост!" Провел рукой и - остолбенел! Этого-то, всяких клыков почище, я и не заметил в бешеном скаче: у меня из-под пиджака развеерился хвостище и вьется сзади, большой, собачий. Что теперь? 40 Один заорал, толпу растя. Второму прибавился третий, четвертый. Смяли старушонку. Она, крестясь, что-то кричала про черта. И когда, ощетинив в лицо усища-веники, толпа навалилась, огромная, злая, я стал на четвереньки и залаял: 50 Гав! гав! гав! [1915] КОЕ-ЧТО ПО ПОВОДУ ДИРИЖЕРА В ресторане было от электричества рыж_о_. Кресла облиты в дамскую мякоть. Когда обиженный выбежал дирижер, приказал музыкантам плакать. И сразу тому, который в бороду толстую семгу вкусно нес, труба - изловчившись - в сытую морду ударила горстью медных слез. Еще не успел он, между икотами, 10 выпихнуть крик в золотую челюсть, его избитые тромбонами и фаготами смяли и скакали через. Когда последний не дополз до двери, умер щекою в соусе, приказав музыкантам выть по-зверьи - дирижер обезумел вовсе! В самые зубы туше опоенной втиснул трубу, как медный калач, дул и слушал - раздутым удвоенный, 20 мечется в брюхе плач. Когда наутро, от злобы не евший, хозяин принес расчет, дирижер на люстре уже посиневший висел и синел еще. [1915] ПУСТЯК У ОКИ Нежно говорил ей - мы у реки шли камышами: "Слышите: шуршат камыши у Оки. Будто наполнена Ока мышами. А в небе, лучик сережкой вдев в ушко, звезда, как вы, хорошая, - не звезда, а девушка... А там, где кончается звездочки точка, месяц улыбается и заверчен, как 10 будто на небе строчка из Аверченко... Вы прекрасно картавите. Только жалко Италию..." Она: "Ах, зачем вы давите и локоть и талию. Вы мне мешаете у камыша идти..." [1915] ВЕЛИКОЛЕПНЫЕ НЕЛЕПОСТИ Бросьте! Конечно, это не смерть. Чего ей ради ходить по крепости? Как вам не стыдно верить нелепости?! Просто именинник устроил карнавал, выдумал для шума стрельбу и тир, а сам, по-жабьи присев на вал, вымаргивается, как из мортир. 10 Ласков хозяина бас, просто - похож на пушечный. И не от газа маска, а ради шутки игрушечной. Смотрите! Небо мерить выбежала ракета. Разве так красиво смерть бежала б в небе паркета! Ах, не говорите: 20 "Кровь из раны". Это - дико! Просто _и_збранных из бранных одаривали гвоздикой. Как же иначе? Мозг не хочет понять и не может: у пушечных шей если не целоваться, то - для чего же 30 обвиты руки траншей? Никто не убит! Просто - не выстоял. Лег от Сены до Рейна. Оттого что цветет, одуряет желтолистая на клумбах из убитых гангрена. Не убиты, нет же, нет! 40 Все они встанут просто - вот так, вернутся и, улыбаясь, расскажут жене, какой хозяин весельчак и чудак. Скажут: не было ни ядр, ни фугасов и, конечно же, не было крепости! Просто именинник выдумал массу каких-то великолепных нелепостей! [1915] ГИМН ВЗЯТКЕ Пришли и славословим покорненько тебя, дорогая взятка, все здесь, от младшего дворника до того, кто в золото заткан. Всех, кто за нашей десницей посмеет с укором глаза весть, мы так, как им и не снится, накажем мерзавцев за зависть. Чтоб больше не смела вздыматься хула, 10 наденем мундиры и медали и, выдвинув вперед убедительный кулак, спросим: "А это видали?" Если сверху смотреть - разинешь рот. И взыграет от радости каждая мышца. Россия - сверху - прямо огород, вся наливается, цветет и пышится. А разве видано где-нибудь, чтоб стояла коза и лезть в огород козе лень?.. Было бы время, я б доказал, 20 которые - коза и зелень. И нечего доказывать - идите и берите. Умолкнет газетная нечисть ведь. Как баранов, надо стричь и брить их. Чего стесняться в своем отечестве? [1915] ВНИМАТЕЛЬНОЕ ОТНОШЕНИЕ К ВЗЯТОЧНИКАМ Неужели и о взятках писать поэтам! Дорогие, нам некогда. Нельзя так. Вы, которые взяточники, хотя бы поэтому, не надо, не берите взяток. Я, выколачивающий из строчек штаны, - конечно, как начинающий, не очень часто, я - еще и российский гражданин, беззаветно чтущий и чиновника и участок. 10 Прихожу и выплакиваю все мои просьбы, приникши щекою к светлому кителю. Думает чиновник: "Эх, удалось бы! Этак на двести птичку вытелю". Сколько раз под сень чинов ник, приносил обиды им. "Эх, удалось бы, - думает чиновник, - этак на триста бабочку выдоим". Я знаю, надо и двести и триста вам - возьмут, все равно, не те, так эти; 20 и руганью ни одного не обижу пристава: может быть, у пристава дети. Но лишний труд - доить поодиночно, вы и так ведете в работе года. Вот что я выдумал для вас нарочно - Господа! Взломайте шкапы, сундуки и ларчики, берите деньги и драгоценности мамашины, чтоб последний мальчонка в потненьком кулачике зажал сбереженный рубль бумажный. 30 Костюмы соберите. Чтоб не было рваных. Мамаша! Вытряхивайтесь из шубы беличьей! У старых брюк обшарьте карманы - в карманах копеек на сорок мелочи. Все это узлами уложим и свяжем, а сами, без денег и платья, придем, поклонимся и скажем: Нате! Что нам деньги, транжирам и мотам! Мы даже не знаем, куда нам деть их. 40 Берите, милые, берите, чего там! Вы наши отцы, а мы ваши дети. От холода не попадая зубом н_а_ зуб, станем голые под голые небеса. Берите, милые! Но только сразу, Чтоб об этом больше никогда не писать. [1915] ЧУДОВИЩНЫЕ ПОХОРОНЫ Мрачные до черного вышли люди, тяжко и чинно выстроились в городе, будто сейчас набираться будет хмурых монахов черный орден. Траур воронов, выкаймленный под окна, небо, в бурю крашеное, - все было так подобрано и подогнано, что волей-неволей ждалось страшное. Тогда разверзлась, кряхтя и нехотя, 10 пыльного воздуха сухая охра, вылез из воздуха и начал ехать тихий катафалк чудовищных похорон. Встревоженная ожила глаз масса, гору взоров в гроб бросили. Вдруг из гроба прыснула гримаса, после - крик: "Хоронят умерший смех!" - из тысячегрудого меха гремел омиллионенный множеством эх 20 за гробом, который ехал. И тотчас же отчаяннейшего плача ножи врезались, заставив ничего не понимать. Вот за гробом, в плаче, старуха-жизнь, - усопшего смеха седая мать. К кому же, к кому вернуться назад ей? Смотрите: в лысине - тот - это большой, носатый плачет армянский анекдот. Еще не забылось, как выкривил рот он, 30 а за ним ободранная, куцая, визжа, бежала острота. Куда - если умер - уткнуться ей? Уже до неба плачей глыба. Но еще, еще откуда-то плачики - это целые полчища улыбочек и улыбок ломали в горе хрупкие пальчики. И вот сквозь строй их, смокших в один сплошной изрыдавшийся Гаршин, 40 вышел ужас - вперед пойти - весь в похоронном марше. Размокло лицо, стало - кашица, смятая морщинками на выхмуренном лбу, а если кто смеется - кажется, что ему разодрали губу. [1915] МОЕ К ЭТОМУ ОТНОШЕНИЕ (ГИМН ЕЩЕ ПОЧТЕЕ) Май ли уже расцвел над городом, плачет ли, как побитый, хмуренький декабрик, - весь год эта пухлая морда маячит в дымах фабрик. Брюшком обвисшим и гаденьким лежит на воздушном откосе, и пухлые губы бантиком сложены в 88. Внизу суетятся рабочие, 10 нищий у тумбы виден, а у этого брюхо и все прочее - лежит себе сыт, как Сытин. Вкусной слюны разлились волны, во рту громадном плещутся, как в бухте, А полный! Боже, до чего он полный! Сравнить если с ним, то худ и Апухтин. Кони ли, цокая, по асфальту мчатся, шарканье пешеходов ли подвернется под взгляд ему, а ему все кажется: "Цаца! Цаца!" - 20 кричат ему, и все ему нравится, проклятому. Растет улыбка, жирна и нагла, рот до ушей разросся, будто у него на роже спектакль-гала затеяла труппа малороссов. Солнце взойдет, и сейчас же луч его ему щекочет пятки холеные, и луна ничего не находит лучшего. Объявляю всенародно: очень недоволен я. Я спокоен, вежлив, сдержан тоже, 30 характер - как из кости слоновой точен, а этому взял бы да и дал по роже: не нравится он мне очень. [1915] ЭЙ! Мокрая, будто ее облизали, толпа. Прокисший воздух плесенью веет. Эй! Россия, нельзя ли чего поновее? Блажен, кто хоть раз смог, хотя бы закрыв глаза, 10 забыть вас, ненужных, как насморк, и трезвых, как нарзан. Вы все такие скучные, точно во всей вселенной нету Капри. А Капри есть. От сияний цветочных весь остров, как женщина в розовом капоре. Помчим поезда к берегам, а берег 20 забудем, качая тела в пароходах. Наоткрываем десятки Америк. В неведомых полюсах вынежим отдых. Смотри какой ты ловкий, а я - вон у меня рука груба как. Быть может, в турнирах, быть может, в боях я был бы самый искусный рубака. Как весело, сделав удачный удар, 30 смотреть, растопырил ноги как. И вот врага, где предки, туда отправила шпаги логика. А после в огне раззолоченных зал, забыв привычку спанья, всю ночь напролет провести, глаза уткнув в желтоглазый коньяк. И, наконец, ощетинясь, как еж, 40 с похмельем придя поутру, неверной любимой грозить, что убьешь и в море выбросишь труп. Сорвем ерунду пиджаков и манжет, крахмальные груди раскрасим под панцырь, загнем рукоять на столовом ноже, и будем все хоть на день, да испанцы. Чтоб все, забыв свой северный ум, любились, дрались, волновались. Эй! 50 Человек, землю саму зови на вальс! Возьми и небо заново вышей, новые звезды придумай и выставь, чтоб, исступленно царапая крыши, в небо карабкались души артистов. [1916] КО ВСЕМУ Нет. Это неправда. Нет! И ты? Любимая, за что, за что же?! Хорошо - я ходил, 10 я дарил цветы, я ж из ящика не выкрал серебряных ложек! Белый, сшатался с пятого этажа. Ветер щеки ожег. Улица клубилась, визжа и ржа. Похотливо взлазил рожок на рожок. Вознес над суетой столичной одури строгое - древних икон - 20 чело. На теле твоем - как на смертном одре - сердце Дни кончило. В грубом убийстве не пачкала рук ты. Ты уронила только: "В мягкой постели он, 30 фрукты, вино на ладони ночного столика". Любовь! Только в моем воспаленном мозгу была ты! Глупой комедии остановите ход! Смотрите - срываю игрушки-латы я, 40 величайший Дон-Кихот! Помните: под ношей креста Христос секунду усталый стал. Толпа орала: "Марала! Мааарррааала!" Правильно! 50 Каждого, кто об отдыхе взмолится, оплюй в его весеннем дне! Армии подвижников, обреченным добровольцам от человека пощады нет! Довольно! Теперь - клянусь моей языческой силою! - дайте 60 любую красивую, юную, - души не растрачу, изнасилую и в сердце насмешку плюну ей! Око за око! Севы мести в тысячу крат жни! В каждое ухо ввой: вся земля - 70 каторжник с наполовину выбритой солнцем головой! Око за око! Убьете, похороните - выроюсь! Об камень обточатся зубов ножи еще! Собакой забьюсь под нары казарм! Буду, бешеный, 80 вгрызаться в ножища, пахнущие п_о_том и базаром. Ночью вск_о_чите! Я звал! Белым быком возрос над землей: Муууу! В ярмо замучена шея-язва, над язвой смерчи мух. Лосем обернусь, 90 в провода впутаю голову ветвистую с налитыми кровью глазами. Да! Затравленным зверем над миром выстою. Не уйти человеку! Молитва у рта, - лег на плиты просящ и грязен он. Я возьму намалюю 100 на царские врата на божьем лике Разина. Солнце! Лучей не кинь! Сохните, реки, жажду утолить не дав ему, - чтоб тысячами рождались мои ученики трубить с площадей анафему! И когда, наконец, на веков верх_и_ став, последний выйдет день им, - 110 в черных душах убийц и анархистов зажгусь кровавым видением! Светает. Все шире разверзается неба рот. Ночь пьет за глотком глоток он. От окон зарево. От окон жар течет. От окон густое солнце льется на спящий город. Святая месть моя! 120 Опять над уличной пылью ступенями строк ввысь поведи! До края полное сердце вылью в исповеди! Грядущие люди! Кто вы? Вот - я, весь 130 боль и ушиб. Вам завещаю я сад фруктовый моей великой души. [1916] ЛИЛИЧКА! ВМЕСТО ПИСЬМА Дым табачный воздух выел. Комната - |
Похожие:
 | Одним из важнейших направлений своей деятельности – создание в России народного представительства, парламента – определили создаваемые... | | В этом же ключе высказался и Климентий Аркадьевич Тимирязев: "Мы вынуждены допустить, что живая материя осуществлялась так же, как... |
 | «Российская консульская служба в Австралии 1857-1917 гг.» (К выходу в свет сборника документов из Архива внешней политики Российской... | | |
| М. Ю. Лермонтов, стихотворения «Три пальмы», «На севере диком…», «Утес», «Пленный рыцарь» | | Тихвинская Л. И. Повседневная жизнь театральной богемы серебряного века: Кабаре и театр миниатюр в России: 1908 – 1917. М.: Молодая... |
| «Собрание сочинений в десяти томах. Том второй»: Государственное издательство Художественной Литературы.; Москва; 1959 | | Чтение стихотворения. Наблюдение за изменением тона и рифмой (введение понятия «рифма»). Определение авторского отношения |
| Законом Красноярского края от 05. 12. 2013 №5 – 1912 «О порядке разработки и принятия административных регламентов осуществления... | | Основные средства связи: почта, телеграф, телефон, сотовый телефон, пейджер, компьютер |