Библиография
Ellis, William Т. Billy Sunday: The Man and His Message. Philadelphia: John C. Winston, 1936.
Lockerbie, D. Bruce. Billy Sunday. Waco, Tex.: Word, 1965.
McLaughlin, W. G., Jr. Billy Sunday Was His Real Name. Chicago: University of Chicago Press, 1955.
6
Я не променяла бы тебя ни на что на свете
Уильям и Мэри Брайен
На обручальном кольце своей жены он сделал надпись: «Убедил — 1880/ Победил — 1884». Первая дата — год их помолвки, вторая — год их свадьбы.
Но сегодня Уильям Дженнингс Брайен не известен какими-либо победами. Трижды он участвовал в президентских выборах от демократической партии и трижды проиграл. При президенте Уилсоне он был Государственным секретарем и вышел в отставку перед самым началом Первой мировой войны. Он участвовал в «Обезьяньем процессе» на стороне Скоупса против Кларенса Дэрроу, и хотя суд признал его победу, он, несомненно, проиграл, ибо таков вердикт общества.
Брайена-оратора высмеивают как напыщенного пустозвона, самодовольного и ограниченного. Его язвительный современник Г. Л. Менкен назвал Брайена «шарлатаном, фигляром, шутом без малейшего чувства собственного достоинства, человеком от сохи». Очевидно, что Уилл не был всеобщим любимцем. Но почитатели называли его величайшим из нерукоположенных проповедников в американской истории.
А его жена Мэри? Каково это — быть женой политика, который проигрывал гораздо чаще, чем побеждал, и которого освистала его собственная партия?
Мэри всегда «была в его углу», как тренер боксера-профессионала, ободряла его, давала советы, как действовать в следующем раунде, и «обрабатывала его раны».
Мэри принимала его таким, каким он был: прогрессивным в политике и консервативным в религии. Большинству людей было трудно постигнуть этого человека. Но Мэри, конечно, не была в составе этого большинства. Она не только прекрасно его понимала. Она помогла ему стать тем, кем он стал. И они вместе старались сохранить романтическую любовь, которая возникла между ними еще в те времена, когда они учились в колледже.
Познакомились они еще студентами. Это было в 1879 году, в день открытых дверей женской Джексонвиллской академии, которую парни из Иллинойского колледжа (ныне это Иллинойский государственный университет), располагавшегося по соседству, называли не иначе как «жуткая дыра для ангелов».
На одной стороне зала собрались девушки с высокими прическами, в кринолинах. На другой стороне — юноши. Они пожирали глазами друг друга. Между ними стоял огромный стол, на котором красовалось множество видов выпечки и огромный спиртовой чайник. Когда молодежь стала постепенно подтягиваться к центру зала, Уилл Брайен обратил внимание на красивую сероглазую девушку. Между ними оказался большой поднос с домашним печеньем (а Уилл очень любил печенье), и так завязалась беседа. Он сразу же оценил ее чувство юмора. И оценил ее внешность. Короче говоря, ему понравилось в ней абсолютно все. Уилл почувствовал, что влюблен.
Однако этого нельзя было сказать о Мэри. Об Уилле она отозвалась как о «симпатичном, высоком, широкоплечем парне». Но у него был слишком большой нос, а волосы уложены с пробором, «наводящим тоску своей безупречностью». Однако такой широкой улыбки, как у него, она никогда раньше не встречала. Кто-то заметил: «Этот парень в состоянии сам себе что-нибудь прошептать на ухо».
Но что не понравилось Мэри больше всего, так это то, что Уилл был «слишком правильным». Один биограф написал, что он «буквально светился честностью». Мэри тоже так показалось. Но потом она решила, что лучше встречаться с излишне честным парнем, нежели с таким, у которого явные сложности по этой части.
Уилл снимал комнату в доме местного врача, чья жена полагала, что ее главное жизненное призвание — быть свахой. Решив, что Мэри Бэйрд и Уилл Брайен — идеальная пара, она заочно расхвалила их друг другу и устроила им свидание в доме преподавателя, обучавшего Уилла латыни.
Когда мать Мэри заболела и отправилась в джексонвиллский санаторий, у Уилла появился достойный предлог для встреч с Мэри. Они вместе ездили навещать ее маму. И все же это обернулось неприятностями. Хотя разрешение матери у Мэри на это было, в школе, где она училась, отнеслись к этим совместным прогулкам крайне неодобрительно. Мэри временно исключили из школы.
После этого директор, считавший своим долгом лично убедиться, что никаких тайных рандеву с Уиллом Брайеном больше нет, проводил Мэри на поезд и не уходил с вокзала до тех пор, пока поезд не скрылся из виду. Чего он никак не мог предположить, так это того, что Уилл прячется в багажном вагоне. Когда поезд тронулся, юноша сразу же отправился на поиски Мэри.
Поездка эта стала для Мэри решающей в ее отношениях с Уиллом. Он любил шутить, но никогда не был к ней невнимателен. Он чрезвычайно серьезно относился к жизни. Был крайне целеустремленным. И он задавал ей очень серьезные вопросы. Спрашивал, кем она хочет стать в будущем, насколько важен для нее Христос и часто ли она молится. Никогда раньше ей не задавали таких вопросов. Сначала это казалось ей бесцеремонным вмешательством в ее частную жизнь. Но вскоре она оценила интерес Уильяма к вещам, которые действительно были важны в жизни, и его интерес к ней лично. В поезде Мэри поняла, что у них с Уильямом одна дорога.
Следующей осенью, когда Мэри позволили вернуться в школу, Уилл не терял времени понапрасну. На пятьдесят долларов, выплаченных ему в качестве премии на конкурсе ораторов, он купил кольцо, и в День Благодарения отправился в дом Бэйрдов просить у отца Мэри ее руки.
Ее отец, как говорила Мэри, «был джентльменом старой школы. Высоким, сдержанным и величественным». Он легко мог сбить спесь с любого двадцатилетнего юноши.
«Надеюсь, что он тебя не испугает, — пишет Мэри Уиллу накануне его похода, — хотя мне кажется, что говорить с ним будет очень тяжело». Отец ее — человек упрямый, предупреждает она, но даже если он откажет, то есть вероятность, что он еще изменит свое решение. «Есть партия, которая может его переубедить и, безусловно, займется этим», — сообщает она по секрету.
Уилл подумал, что лучше всего обосновать свои доводы каким-нибудь отрывком из Писания. «Мистер Бэйрд, — обратился он к своему будущему тестю, — последнее время я много читал притчи, и вот что говорит Соломон: „Кто нашел добрую жену, тот нашел благо и получил благодать от Господа"».
Бэйрд знал, к чему клонит этот молодой человек, и после некоторого раздумья медленно проговорил: «Да. Соломон так говорил.
Но Павел считает, что тот, кто вступает в брак, делает хорошо, а тот, кто остается безбрачен, делает лучше».
Брайен не напрасно учился в колледже ораторскому искусству. Дебаты вести он умел. Он прокашлялся и возразил: «Да. Павел так говорил. Но если имеется разногласие, касающееся какого-либо вопроса, то должно отдавать предпочтение мнению более сведущего человека. И мне кажется, сэр, что в данном случае более авторитетным следует признать мнение Соломона. Ведь Павел не был женат, а у Соломона было несколько жен».
Уилл покорил мистера Бэйрда. Но пройдет еще четыре года, прежде чем они с Мэри поженятся.
В период ухаживания общались они в основном через почту. Мэри совсем не была в восторге от эпистолярного стиля Уилла. Его тон часто звучал поучительно, слишком величаво и был далеким от обыденных проблем. Часто создавалось впечатление, что пишет священник или адвокат, но уж никак не ее жених. Мэри писала ему с гораздо большей прямотой. Если она злилась на него, то так и говорила. Если считала, что он слишком холоден с ней, — не стеснялась заявить ему об этом. К счастью, Уилл был способен принимать такой стиль общения и умел посмеяться над собой.
Иногда его письма свидетельствуют о чувстве юмора. Он пишет: «Как, ты думаешь, я выгляжу без усов? Я так долго холил и лелеял это внешнее проявление мужественности, а тут вдруг взял и сбрил. На меня произвела огромное впечатление страшная истина, гласящая: „Ломать — не строить, душа не болит". Неделями я наблюдал за их ростом, напрягая зрение. И вот в минуту уничтожен итог всех моих усилий».
Но у Уилла были и более важные заботы, чем усы. Помолвка стала одним из трех важнейших моментов в его студенческой жизни. Двумя другими были деноминация и профессия. Поскольку отец его был баптистом, а мать — верным членом методистской церкви, Уилл, будучи еще ребенком, решил для себя, что по воскресеньям с утра будет ходить в баптистскую церковь, а вечером — к методистам. Но когда в городе проводилась евангелизационная кампания пресвитерианской церкви, он стал ходить к пресвитерианам, где и произошло его обращение. Хотя он и расценивал это событие как принятие на себя обязательств перед Иисусом Христом, оно не внесло существенных изменений в его образ жизни. «Я вырос в христианской семье. Поэтому мое обращение не изменило ни моих привычек, ни течения моих мыслей. Вряд ли я мог стать добродетельнее... Мои родители воспитывали во мне добродетель с детства».
Однако в колледже Уилл столкнулся с некоторыми трудными вопросами, касавшимися веры: с теорией эволюции, с мнением ученых о рассказе о потопе, об исторической достоверности событий, излагаемых в Библии, и прочее. Однажды он даже написал Роберту Ингерсоллу, известному философу-агностику, стремясь добиться от него ответов на эти вопросы. Но внутренняя борьба продолжалась недолго, и Уилл, веря, что «раз есть Творение, то есть и Творец», положился на авторитет Библии.
В том, что касается его призвания, Уилл тоже некоторое время колебался. Когда ему было восемь лет, он хотел стать баптистским проповедником. Но он передумал, когда осознал, что сначала ему нужно будет принять крещение погружением. Когда ему исполнилось десять, он решил, что станет фермером, но сельское хозяйство тоже вскоре перестало его привлекать. А когда ему исполнилось двенадцать, его отец принял участие в выборах в Палату представителей и не добрал всего двести сорок голосов. Захватывающая выборная кампания произвела на Уилла такое сильное впечатление, что он решил стать политиком. Предав свою жизнь Иисусу Христу в возрасте четырнадцати лет, он не оставил и своей преданности политике. Просто теперь он твердо решил стать христианским политиком.
В колледже Уилл зарекомендовал себя тем, что прыгал в длину лучше всех в округе. И тем, что произнес от своего класса прощальную речь на выпускном вечере. Уилл становился хорошим оратором.
После колледжа он поступил в юридическую школу в Чикаго, разлучившись с Мэри на два года. Он много писал ей и просил набраться терпения в ожидании их брака. До свадьбы он хотел окончить школу и устроиться на адвокатскую работу. Уилл писал, что сможет жениться не раньше, чем начнет зарабатывать пятьсот долларов в год.
Еще учась в юридической школе, он стал нотариусом. На обороте своего первого официального документа он написал: «Я, У. Дж. Брайен, нотариус округа Кук, штат Иллинойс, сим удостоверяю, что этого дня сего года, должным образом принеся присягу, торжественно заявил, что я действительно люблю Мэри Э. Бэйрд больше чем кого-либо другого на этом свете и что я всегда буду любить ее, буду добр к ней и приложу все усилия к тому, чтобы сделать ее счастливой». Надпись, конечно, шуточная, но Уилл вкладывал в нее свои истинные чувства.
Окончив школу, Уильям вернулся в Джексонвилл и поступил на работу в юридическую фирму. 4 июля 1883 года он прикрепил на входе в офис соответствующую вывеску. Уилл всегда предпочитал совершать значительные вещи в особые, памятные дни.
За первый месяц практики он заработал девять долларов шестьдесят центов. Позже он вспоминал об этом времени так: «С каким чувством тревоги и надежды я приколачивал свою скромную табличку „У. Дж. Брайен, адвокат" у главного входа! Я ожидал наплыва клиентов... Дни шли, и я прислушивался к шагам людей, спешивших по лестнице на второй этаж. Услыхав, как поворачивается ручка двери, я весь напрягался лишь для того, чтобы узнать, что посетитель направлялся к мистеру Брауну, мистеру Керби или мистеру Расселлу».
Уилл начинал уже подумывать о том, чтобы переехать в Канзас или Нью-Мехико, где было меньше юристов и больше шансов зарабатывать достаточно для содержания семьи. Но Мэри была терпелива и полна уверенности в успехе, «как и во все последующие черные дни», — пишет биограф. «Не отчаивайся, — пишет она ему на исходе третьего года их помолвки, — ведь сейчас ты идешь по самой теснине».
Следующий, 1884 год принес несколько большие доходы, и они стали строить планы на свадьбу. «Я репетирую „И наделю тебя всеми дарами земными, которые имею", — так, чтобы это звучало внушительно, пишет Уилл. — И только попробуй засмеяться, когда я это произнесу. В решающий момент я просто откажусь тебя поцеловать».
1 октября 1884 года, спустя четыре года после помолвки, они поженились. На обручальном кольце Мэри Уилл написал: «Убедил — 1880/ Победил — 1884».
Хотя Уилл начал строить дом в Джексонвилле для своей невесты, но закончить строительство к свадьбе он не успел, хотя с момента помолвки и прошло четыре года. И вот, после медового месяца, жить им было негде. Решение Уилла? Ему следовало вернуться к своей практике в Джексонвилле, а Мэри пожила бы пока в доме родителей, в ста сорока милях к югу от города. Поскольку оба они гордились своей практичностью, то твердо решили именно это и осуществить.
Как бы не так.
Мэри выдержала четыре года разлуки с человеком, с которым была обручена, но после свадьбы — это уже было для нее слишком. Через пару недель она просто-напросто упаковала свои вещи и отправилась в Джексонвилл, к мужу. Дом все еще не был достроен, и до окончания работ они жили у друзей. Мэри была самостоятельным человеком. Курс прокладывал Уилл, но если корабль шел на рифы, она брала управление на себя, как опытный штурман. Уилл не возражал. У его матери был очень похожий характер. Мэри не просто ассистировала, она была полноправным партнером. Планы вырабатывались совместно. Кстати, одна из первых тем, которую они всерьез обсуждали, касалась свободного времени. Друзья звали их в теннисный клуб. Но Уильям и Мэри решили учиться. Уилл посвятил себя книгам по экономике. Романтическим подарком от Мэри на день его рождения стала книга «Управление железными дорогами». Мэри начала ходить на курсы немецкого, всерьез изучала древнеанглийский, а потом взялась и за книги мужа.
По словам одного из биографов, «домашним хозяйством Мэри заниматься не любила». Зато она любила учиться и дискутировать с мужем. Но обстановка в доме Брайенов не походила на клуб интеллектуалов. По крайней мере после рождения их первого ребенка, который появился на свет за день до первой годовщины свадьбы. Вскоре к ним переехали и родители Мэри. Они нуждались в ее помощи. Мать была хронически больна, а отцу грозила слепота.
Со стороны казалось, что Уилл и Мэри Брайен обосновались в Джексонвилле всерьез и надолго. Ничуть не бывало. Уилл был неутомим. Он чувствовал, что способен на нечто большее, нежели частная юридическая практика и тихая семейная жизнь в маленьком городке на Среднем Западе. Хотя он был президентом местного отделения ХАМЛ и преподавал в воскресной школе, ему было здесь тесно. Он рвался в политику. А боссы штата Иллинойс не ждали таких, как Брайен, с распростертыми объятиями.
И вот в 1887 году, вернувшись из деловой поездки в Линкольн (Небраска), Уилл спросил Мэри, не будет ли она возражать против переезда туда. «Ты знаешь Джексонвилл, — ответила она, — ты видел Линкольн. Если ты думаешь, что такая перемена будет к лучшему, то я с удовольствием поеду». То же сказали и ее родители. Их одобрение было очень важно, поскольку Уиллу и Мэри нужны были деньги на постройку нового дома в Линкольне, а отец Мэри мог дать взаймы без процентов.
1 октября, в очередную годовщину их свадьбы, Уилл отправился в Линкольн, оставив на время Мэри, двухлетнюю дочь и тестя с тещей. Он пообещал прислать за ними сразу же, как построит дом. Со временем такие разлуки с женой стали привычной вещью, поскольку переездов им еще предстояло очень много. В Линкольне он ночевал в офисе, на кушетке для посетителей, а питался в основном яблоками.
Вновь собравшись все вместе в Линкольне, они восстановили свои джексонвиллские занятия. Он снова стал преподавать в воскресной школе и возглавил отделение ХАМЛ. Мэри была недовольна его активным участием в деятельности этой организации. Собрания ХАМЛ проводились каждое воскресенье в 16 часов, а Мэри считала, что муж должен быть в это время дома, с семьей. «Эти собрания ломают весь выходной, — жаловалась Мэри, — мы, конечно, кладем эту жертву на алтарь, но с такой неохотой, что ангел, ведущий учет, вряд ли ставит галочку в своем списке». Тем не менее Уилл всегда находил время и на семейные молитвы, чтение Писания и пение гимнов.
Мэри и Уильям, которым еще не было тридцати, образовали женский и мужской дискуссионные клубы и скоро стали заметными фигурами в городе. Через несколько месяцев Уилл стал председателем местного комитета демократической партии. Его публичные политические речи делали Уилла все более и более популярным в обществе.
Он порой удивлял сам себя. Как-то утром, после произнесенной накануне речи, он сказал жене: «Ты знаешь, я очень странно себя чувствую. Вчера вечером я обнаружил, что обладаю властью над аудиторией. Я могу вести этих людей туда, куда захочу. Я знаю это. Дай-то Бог, чтобы я сумел этим воспользоваться мудро». И, стоя на коленях, они вместе молились, благодаря Бога за этот талант.
Мэри продолжала внимательно изучать книги мужа по юриспруденции. Поступив в юридическую школу, она оказалась единственной женщиной в группе из семнадцати человек. И на экзамене ее результат стал третьим.
Зачем ей понадобилось изучать право? Она хотела как можно больше принимать участие в том, чем занимался ее муж. «Если жена не проявляет ни малейшего интереса к работе мужа и не следует за ним, когда он зовет ее, вполне может случиться, что он перестанет ее звать». Изучая право, она старалась разделять интересы мужа.
В 1890 году, когда Уиллу было тридцать, он принял решение участвовать в выборах в Конгресс Соединенных Штатов. Поскольку большинство местных жителей были за республиканцев, Мэри решила, что баллотироваться от демократической партии — пустая трата времени. Кроме того, оппоненты высмеивали Уилла, утверждая, что он «кипуч, как бутылка с содовой» и «пророчит все мыслимые беды». И тем не менее он развернул очень эффективную выборную кампанию и легко выиграл.
Но победа была лишь самым первым этапом этого пути. Иногда Мэри очень огорчалась, слыша о нападках на Уилла. Но она знала его гораздо лучше, чем критики, и понимала, что девяносто девять процентов из того, что о нем говорили, было ложью. Его прозвали «широкоротым красноречивым мальчиком». Кто-то поддакнул: «Да, в этом рту шесть миль ширины, да вот глубины на шесть дюймов». Поначалу Мэри это задевало, но по опыту нескольких политических кампаний она поняла, что принимать всерьез эти злобные нападки просто не стоит.
Их следующий переезд опять на время разлучил Мэри с Уиллом, который отправился подыскивать дом. Переезжали они в Вашингтон, округ Колумбия. И вот Уилл, Мэри, их трое детей и отец Мэри (ее мать умерла незадолго до выборов) отправились на восток на два срока, в течение которых Уилл занимал должность конгрессмена.
Луис Кениг пишет: «Брайен-политик придерживался джефферсоновских принципов, ревностно отстаивал свободу, с доверием относился к местным властям, подозрительно — к далекому Вашингтону и с уважением — к добродетелям мелкого фермера». И его убежденность делала его очень решительным. Несмотря на молодость и тот факт, что в политике его воспринимали как новичка, он вовсе не держался в Конгрессе как застенчивый студент. Он быстро обрел репутацию талантливого оратора. Когда Уилл выступал, часто можно было видеть, как Мэри, стоя на балконе, кивает, хмурится и подает Уиллу различные знаки. Мэри выучила наизусть первую большую речь, которую Уилл должен был произнести с трибуны перед всем Конгрессом, и ее губы шевелились в такт словам, которые произносил ее муж.
Мэри много помогала Уиллу в качестве ассистента по исследовательской работе. Когда утверждался график дебатов и тот или иной вопрос ставился на повестку дня, Мэри отправлялась в библиотеку Конгресса, чтобы раздобыть как можно больше сведений, которые были бы полезны мужу. Они вместе работали с корреспонденцией и часто вместе писали его речи. Что же касается домашнего хозяйства, то Мэри старалась как можно большую часть работы по дому перепоручить дочерям. Она и в самом деле была гораздо лучшим исполнительным секретарем, чем домохозяйкой. Они с Уиллом сторонились суматохи вашингтонского света, но их молодость и успех делали их популярными.
Репортеры часто донимали расспросами их старшую дочь, Руфь, не по годам рассудительную и смышленую девочку. Один из них во время общенациональной избирательной кампании спросил ее, уверена ли она, что ее отца снова изберут в Конгресс. Руфь ответила: «Не знаю, как вся остальная нация, а вот на нашей улице он точно получит много голосов».
Их вторым ребенком был Уильям-младший. Отец называл его «славным малым». Еще он говорил: «Как подобные дети остаются в живых — для меня загадка». Однажды Мэри выглянула в окно и увидела, как сын прокладывает себе дорогу по телефонному кабелю, крепко цепляясь за него руками. Когда Уилл и Мэри ходили в гости, размеренные беседы часто прерывались воплем какого-нибудь прохожего, заприметившего мальчишку, разгуливающего по крыше, или мирно устроившегося на тоненькой веточке где-нибудь у самой вершины дерева. Их третий ребенок, Грэйс, была тихой трудолюбивой девочкой, она часто болела.
Мэри, у которой была масса хлопот, как с детьми, так и с делами мужа, быстро привыкла к жизни в Вашингтоне. Линкольн и Джексонвилл нравились ей больше, но она всегда любила трудности. А жизнь вашингтонского политика, несомненно, была проверкой семьи на прочность. Кениг пишет: «Она была умной женщиной, хорошо разбиралась в текущих политических интригах, знала всех политиков, с которыми сталкивался Брайен, и была гораздо жестче и практичнее в их оценке. Она мало вращалась среди жен политических деятелей и, появляясь на людях, не очень заботилась о нарядах, за что ее и критиковали».
Уилл не был склонен завязывать с кем бы то ни было тесные дружеские отношения. Он любил людей «собирательно». А вот в каждом конкретном случае предпочитал держать их на приличной дистанции. Ему было всего тридцать с небольшим, но он никогда не боялся критиковать партийных боссов и даже президента Гровера Кливленда, если был уверен, что это необходимо, хотя и принадлежал к одной с ними политической партии.
Пробыв два срока в палате представителей, в 1894 году Уилл выставил свою кандидатуру в Сенат и легко набрал в штате Небраска семьдесят пять процентов голосов. Но в 1890-х годах сенаторов избирала законодательная власть. Кандидатуру Брайена отвергли и продвинули человека, набравшего всего два процента голосов.
Такой удар Мэри было перенести гораздо труднее, чем Уиллу. После того как назначение в Сенат было обнародовано, Мэри подошла к мужу и сказала:
— Уилл, сделай мне одолжение.
— Если ты не попросишь невозможного.
Она попросила его оставить политику и вернуться к частной юридической практике.
— Мэри, — ответил Уильям, — ты попросила невозможного.
Мэри не поняла тогда, что Уилл готовился к новому витку политической карьеры — президентским выборам.
Депрессия 1893 года сделала экономику ведущей темой дня. Уилл знал, что именно необходимо нации для того, чтобы была утверждена свободная чеканка серебряной монеты и чтобы было изменено налоговое законодательство. Его приглашали выступить с освещением как этих, так и некоторых других вопросов по всему югу и западу Соединенных Штатов. Он также был назначен главным редактором газеты «Омаха Уорлд-Геральд», где он писал передовые статьи и задавал курс издания в целом.
Демократическая партия была сбита с толку и не могла принять никакого решения по кандидатуре, способной прийти на смену Гроверу Кливленду. И вот Уилл пишет письмо руководству партии, в котором заявляет, что готов выступить в качестве кандидата на высший государственный пост, если другой подходящей кандидатуры не будет найдено. Такое заявление всем показалось откровенно смешным. Тогда говорили: «Да ему нет и тридцати шести, он живет к западу от Миссисипи, и он хочет быть президентом... Абсурд!»
Уилл действительно был темнейшей из темных лошадок на национальном конвенте 1896 года в Чикаго. Но в разгар дебатов он выходит на трибуну и произносит свою знаменитую речь «Золотой Крест». Он даже не был внесен в официальный список кандидатов, но пламенное красноречие сразу же выдвинуло его на передний план. В пятом туре жеребьевки молодой «никто и ничто» из Небраски получил право на выдвижение своей кандидатуры.
Но это раскололо партию. Нью-йоркские воротилы от демократов отказались его поддерживать и в течение всей кампании демонстративно бездействовали.
У него был шанс привлечь их на свою сторону, когда он начал кампанию на западе Штатов с выступления в нью-йоркском Мэдисон Сквэр Гарден. Лишь немногие из партийных боссов появились на этом выступлении, а вот двадцать тысяч жителей города сочли для себя необходимым поприсутствовать. Осознавая всю важность этого выступления и очень опасаясь, что репортеры с востока исказят смысл его речи, он решил попросту прочитать ее с листа, не прибегая к своей обычной эмоциональной манере. Уилл был уверен, что ему важно произвести внушительное впечатление серьезным и объемистым докладом. Когда Мэри узнала об этом его намерении, то пришла в ужас. Она умоляла его не допускать этого безумия. Но Уилл принял твердое решение. Вечер был душным. Речь Уилла длилась полтора часа, и утомленные слушатели начали пробираться к выходу задолго до ее окончания. Мэри оказалась права. И шанс Уилла стать президентом Соединенных Штатов был потерян из-за того, что он не захотел послушать совета жены.
Дальше его кампания шла все хуже и хуже. Мэри все время была рядом, помогала писать речи, поддерживала его физическое состояние, старалась сориентировать его, как вести себя с репортерами, и налаживала контакты с местными комитетами, организовывавшими его визиты. Уилл прекрасно знал, что проигрывает, но не сдавался. За четыре месяца избирательной кампании он произнес три тысячи речей и проехал восемнадцать тысяч миль. Когда бюллетени были подсчитаны, выяснилось, что он проиграл Уильяму Маккинли пятьсот тысяч голосов. Завоюй он на двадцать тысяч голосов больше в основных штатах — стал бы победителем.
Едва ли представитель демократической партии смог бы победить на выборах после окончания президентского срока Кливленда, поскольку многочисленные обедневшие и потерявшие работу избирателя решительно выступали за республиканцев. Но кампания Брайена показала, что такая победа не была уж слишком далекой от реальности.
Вернувшись домой, в Линкольн, Уилл начал писать книгу. Она называлась «Первая битва». Но этих битв тридцатишестилетнему политику впереди предстояло немало. И в этих битвах Мэри стояла с ним плечом к плечу. В пять часов утра она начинала работать с корреспонденцией, а в день приходило порой до двух с половиной тысяч писем. В семь она поднимала детей и мужа. Поскольку Уилл любил с утра плотно покушать, она готовила яичницу, сосиски и вафли. Особенно Уиллу были по вкусу вафли. Но самым его излюбленным лакомством все же был редис. Уилл мог поедать его и днем и ночью. Когда он отправлялся в поездку, то обязательно брал с собой в поезд объемистый пакет с редисом. Фигура Уилла всегда выглядела как-то странно и угловато, поскольку карманы его костюма были неизменно набиты все тем же редисом.
Тем не менее редис — не единственное, чем были полны его карманы. Частенько он запихивал все туда же и скомканные пачки писем и телеграмм. По возвращении мужа домой Мэри всегда приходилось производить разгрузку его одежды. «Ну и что из того, что он рассовывает по карманам мятые телеграммы, — защищала она Уилла, — зато он ни разу не потерял ни одной». Поездки вообще представляли для Уилла массу трудностей. Ему, например, никогда не хватало чемоданов. Биограф Дж. К. Лонг пишет: «Какими бы большими ни были его чемоданы, он никогда не мог уложить в них все необходимое. Если миссис Брайен не брала упаковку вещей в дорогу на себя, то он швырял вещи кучей и прыгал на чемодане до тех пор, пока не представлялось возможным защелкнуть замки».
В сорок лет он продолжал одеваться так же, как и прежде. Он носил черный пиджак из шерсти альпака, узкий черный галстук и широкополую шляпу. Это был его фирменный стиль. Другой особой достопримечательностью был его письменный стол, вечно пребывавший в диком беспорядке. Мэри говорила, что у Уилла много общего с белками — он любил припрятать множество мелких предметов в самых разных местах на своем рабочем столе. Бумаги на нем могли представлять собою самый жуткий и беспорядочный ворох, но если ему что-либо было нужно, «он всегда точно знал — где рыться. Он окидывал взглядом имеющиеся в наличии груды, потом точным движением запускал руку в одну из них и практически всегда выуживал нужный документ».
Мэри говорила, что насколько беспорядочно все было разбросано у него на столе, настолько идеально все было уложено и распределено у него в голове. Он мог годами держать в уме какой-нибудь факт, чтобы однажды с блеском выставить его в качестве аргумента в какой-нибудь дискуссии. Но подбор этих фактов полностью лежал на Мэри. У Уилла редко находилось время для самостоятельного исследования или хотя бы чтения. В этом он полностью зависел от Мэри. Она «продиралась через толстенные фолианты в поисках необходимой информации — материалов, которые могли бы служить основанием и подкреплением его позиции. Он был вечно занят и был не в состоянии заниматься этим сам»
За все эти годы активной политической деятельности супруги Брайен никогда не жалели средств на помощь нуждающимся. Однажды вечером, когда они жили в своем доме в Линкольне, у их двери раздался звонок. Уилл открыл дверь и с удивлением обнаружил на пороге подростка-японца. Когда они спросили его, чего он хочет, тот ответил, что хочет учиться. Прочтя одну из зажигательных речей Брайена, он отправился в Линкольн, чтобы стать помощником Брайена.
Уилл и Мэри позволили подростку остаться у них до тех пор, пока они не свяжутся с японским консулом. Но в итоге юноша прожил в их доме пять лет и закончил Небраскский университет на средства, внесенные за него Уиллом и Мэри.
Мэри говорила, что люди нередко обманывали Уилла, что он был несколько излишне доверчив. Она писала: «Его дружелюбие иногда распространялось на людей, совершенно этого недостойных, а его терпение было причиной того, что многие из тех, кого надо было гнать, продолжали быть рядом с ним». Но Мэри при этом подчеркивала, что если Уилл не всегда верно оценивал качества отдельных личностей, то крайне редко ошибался, имея дело с группами людей. Один редактор крупного издания однажды сказал жене Уилла: «Я часто вижу, как люди кружат и кружат на одном месте. Другое дело Брайен. Он встает впереди, и люди без колебаний идут за ним следом».
Уилл обсуждал с Мэри все основные пункты своей программы. Далеко не всегда они были согласны друг с другом. Иногда Мэри удавалось смягчить его позицию. Иногда Уилл продолжал твердо стоять на своем. «Тебе не кажется, что это уже крайность? — спрашивала Мэри. — Если ты будешь настаивать на этом, люди назовут тебя фанатиком или экстремистом». «Но я обязан настаивать на этом, — отвечал Уилл. — Любой прогресс достигается за счет компромисса, не компромисса вообще, но достижения некоей средней величины между наиболее и наименее радикальной позицией. Если мои взгляды будут резко крайними, то, достигнув компромисса, мы продвинемся гораздо дальше, чем было бы возможно, выскажи я более умеренную точку зрения».
Многое в его взглядах для того времени было действительно радикальным. Он высказывался за налоговую реформу, за антимонопольные меры, за право избирательного голоса для женщин, за Л игу Наций, за установление минимального размера оплаты труда и за общенациональные выборы в Сенат задолго до того, как соответствующие законы были все-таки приняты. Уилл часто цитировал то место в Евангелии от Марка, где говорится, что простой народ слушал Христа с радостью. Он и себя считал человеком из простонародья, отстаивающим права людей труда. Один из его биографов пишет: «Брайен пришел в политический лес как первопроходец: свалил деревья, выкорчевал пни, вспахал и засеял почву. Но урожай собрали другие... Брайен редко побеждал, но каждое его поражение, спустя много лет, становилось триумфом». Франклин Рузвельт говорил, что Брайен — воплощение человека, который скорее останется прав, чем станет президентом. «Он никогда не колебался — говорить ли ему то, в чем он убежден, — сказал Рузвельт. — И иначе он просто не мог».
Когда разразилась испано-американская война, Уилл пошел в армию и получил звание полковника. Он командовал полком из Небраски. С точки зрения политики это был очень рискованный шаг, но Уилл пошел на войну не из политических соображений. Просто он считал, что если мужчине тридцать восемь лет и идет война, то этот человек должен носить форму. По окончании боевых действий Уилл вернулся, чтобы вновь стать кандидатом в президенты от демократической партии. Шел 1900 год. И вновь он проиграл Уильяму Маккинли.
Политическое влияние Мэри стало со временем ощутимее. Она часто писала передовые статьи для газеты в Омахе. Во время предвыборной кампании она отвечала за связи со средствами массовой информации, управляясь с журналистами со свойственным ей чувством юмора и невозмутимостью.
В 1905 году, через год после смерти отца Мэри, они с Уиллом отправились в кругосветное путешествие. Это путешествие полностью оплатила газетная корпорация Херста.
Их очень тепло встретили в Японии, во многом из-за того, что там слышали о том, как они «усыновили» японского студента. Пока они находились в стране, к ним пришли письма еще от тридцати двух подростков, также пожелавших быть «усыновленными». Тем не менее в Японии они несколько раз оказывались и в неловких ситуациях. Однажды, на банкете в честь победы адмирала Того над русскими, Уилл произнес в его честь тост, держа в руках бокал с водой. Японец был оскорблен. Но Уилл, никогда не терявшийся в подобных ситуациях, тут же добавил: «Адмирал Того, вы одержали великую победу на воде, и я в Вашу честь пью воду. Когда вы одержите великую победу на шампанском, я выпью шампанского». Входя в дом, Уилл и Мэри всегда разувались по японскому обычаю. Но ни в одном доме не находилось тапочек подходящего размера. Уилл довольно долго ходил в носках, пока не купил самые большие тапочки, какие сумел найти. Но у тапочек все же пришлось отрезать переднюю часть.
В России супруги Брайен встречались с царем и с писателем Львом Толстым. С Толстым у них завязались дружеские отношения, которые они поддерживали несколько лет.
Когда они вернулись в Америку, для Уилла настало время участвовать в третьей президентской кампании. Его соперником стал Уильям Говард Тафт. Шел 1908 год. И в третий раз Уилл проиграл, набрав значительно меньше голосов, чем на предыдущих выборах. «Единственное, о чем я жалею, — сказал он своей дочери Грэйс, — так это о том, что твоя мать уже никогда не станет первой леди для этой страны. А ведь для меня она всегда была первой леди».
Четыре года спустя у него вновь появилась возможность выставить свою кандидатуру на выборах. Мэри всячески убеждала его сделать это, и у нее на то были серьезные основания. В республиканской партии произошел раскол, и это давало прекрасный шанс демократической партии. «Я хотела, чтобы он участвовал, — говорила Мэри впоследствии. — Я хотела, чтобы он стал президентом. Я хотела, чтобы он победил своих врагов. Ведь он так долго и так напряженно трудился».
Но Уилл, которому было уже пятьдесят два года, решил, что на этот раз в качестве кандидата в президенты должен выступить кто-то другой. И поддержал Вудро Вильсона. Его поддержка обеспечила Вильсону получение кандидатского мандата. Уилл боролся за победу Вильсона столь же яростно, как прежде боролся за свою собственную победу. Вильсон набрал больше голосов, чем его соперники — Тафт и Рузвельт, но меньше, чем набрал Брайен на предыдущих выборах.
Вскоре после этого Брайену был предложен портфель Государственного секретаря. Он согласился, но с условием, что во время отправления государственных дел, совещаний и консультаций на столе не будет появляться спиртное. Хотя Уилл и Мэри никогда особенно не ратовали за принятие сухого закона, сами они были людьми совершенно непьющими. Задачей Уилла как Государственного секретаря было препятствовать началу войны — задача нелегкая для кого угодно. Хотя Уилл и не был убежденным пацифистом, он все же был твердо уверен в том, что разрешать споры между странами путем военных столкновений — безумие. И, став Государственным секретарем, он энергично взялся за работу. При его непосредственном участии за два года его пребывания на этом посту было подписано тридцать мирных договоров.
Уилл был не согласен с мнением, что лучшим путем противодействия милитаризму является наращивание собственного потенциала. Однажды он сказал: «Те, кто утверждают, что „с дьяволом лучше бороться с помощью огня", не принимают во внимание два очень важных фактора: 1) дьявол гораздо лучше умеет обращаться с огнем, чем любой из его противников; 2) в силу того, что он ничего не тратит на горючее, дьявол обладает экономическим превосходством в любом продолжительном столкновении».
Европа встала на путь конфронтации. Уилл выступал посредником между Англией и Германией, стараясь удержать эти страны от столкновения. Но результаты его усилий с негодованием отметались, часто в президентском кабинете, а иногда немецкими и британскими дипломатами. На его глазах эти нации сползали в войну, и он с ужасом осознавал, что Соединенные Штаты тоже могут оказаться втянутыми в военный конфликт. В тот период Уиллу пришлось выдерживать невероятные нагрузки. Ночью он не мог заснуть, и к утру готовился выдержать наступающий день. Ночь за ночью Мэри тоже не ложилась спать, готовила ему чай, успокаивала его и пыталась уговорить хотя бы немного вздремнуть.
И вот «Лузитания» потоплена немецкой подводной лодкой. Президент Вильсон направляет германскому правительству ноту протеста. И Уилл понимает, что в результате Америка неизбежно будет втянута в войну. Письмо это должен был отправить Уилл. И он предпочел немедленно выйти в отставку. Вскоре Америка начала военные действия — чего и боялся Брайен больше всего. Но мир был не единственным, за что боролся Уилл. Выйдя из состава правительства, он принял участие в кампании за две поправки к Конституции. Вместе с проповедником Билли Санди он выступал за сухой закон так же настойчиво, как и за избирательное право женщин. Уилл сказал: «Я не буду выступать ни за какие привилегии, которые получу я, но не получит моя жена». Он говорил, что не может понять, почему мужчины запрещают женщинам голосовать, в то время как большую часть того, что они знают о правительстве, им известно от женщин, которые их учили в школе».
Дети взрослели, отца Мэри уже не было в живых, политические баталии остались позади, и у Мэри наконец, в возрасте пятидесяти пяти лет, появилось время заняться тем, о чем она мечтала всю жизнь. Из своего дома в Небраске она пишет: «25 июня я начала брать уроки музыки. Я давно хотела научиться играть на фисгармонии, и вот наконец получила такую возможность. Люди в любом возрасте могут научиться тому, что они действительно хотят уметь. Вопрос в том, чтобы сохранить юношеский порыв до того времени, когда представится возможность дать ему волю». Вскоре и у нее, и у Уилла начались проблемы со здоровьем. Уилл заболел диабетом — он всегда отличался неуемным аппетитом и часто ел что попало. Мэри страдала от артрита. На шестом десятке они решили переехать во Флориду. Там они наконец почувствовали, что живут спокойно, чего никогда не удавалось им прежде. Свой день они начинали с чтения какого-нибудь поэта или писателя. Затем вместе читали отрывок из Писания и вместе молились.
И вновь Уилл стал преподавателем воскресной школы. Он начал с того, что подменял заболевших или отсутствовавших. Занятия проходили в крохотной комнатушке в боковом крыле церкви. Но вскоре к нему стало приходить столько народа, что занятия пришлось перенести в церковь. А затем слушателей стало столько, что они начали собираться на располагавшемся неподалеку стадионе. Туда приходило от двух до пяти тысяч человек. Когда те из них, что приезжали во Флориду только на лето, попросили у него рукописные варианты его уроков за весь год, то эти копии стали расходиться сотнями печатных изданий по всей стране.
Уилл не терял популярности и как оратор. Каждое лето его приглашали приехать с выступлением в различные города. Он был способен произнести речь где угодно и почти на любую тему практически без подготовки. Мэри говорила, что был лишь один случай в жизни, когда Уилл не смог выступить, поскольку не нашел о чем говорить. Это было тогда, когда его попросили произнести слово о спасательной миссии в нью-йоркском порту. Он наклонился к Мэри и прошептал: «Тут идет речь о спасении утопающих. И все ради чего? Чтобы они потом снова жили среди вот этого народа. Нет, я не могу об этом говорить».
На президентской кампании 1920 года Уилл все еще был значительной фигурой в демократической партии. В 1924 году он присутствовал на ее съезде, но Мэри с ним не было. Она болела. Уиллу очень не хватало ее совета, поддержки и ласки. Когда какой-то репортер обратил внимание на то, что Уилл прибыл на съезд без жены и спросил его о ней, Брайен заплакал. И после этого долго говорил о том, что она значила для него как жена, друг и советник. Он боялся, что она скоро оставит его, и очень не хотел ее пережить.
Для Уилла выступления в Нью-Йорке всегда оказывались крайне неудачными. И в 1924 году съезд демократической партии стал для него политической катастрофой. Когда он поднялся на трибуну, на балконах, а потом и в зале начали свистеть. Уилл сказал: «Вероятно, это последний съезд моей партии, на котором я присутствую». В толпе раздались аплодисменты. Чтобы не терять лица, Уилл добавил: «Не хлопайте. Я еще могу передумать». Его политическая карьера была окончена, и он понимал это. Он понимал и то, что его земная жизнь также близится к концу. Его отец и дед умерли, не дожив и до шестидесяти лет. Уиллу было тогда шестьдесят четыре, и он чувствовал, что эти годы дарованы ему лишь как щедрый заем.
Он все больше тревожился о здоровье Мэри. Иногда казалось, что она полна сил, но приступы артрита мучили ее все чаще. В это время она страдала от сильных болей и могла передвигаться только в инвалидной коляске. Уилл все реже принимал приглашения выступить где-нибудь с речью. Когда его пригласили поучаствовать в разворачивающейся кампании против теории эволюции, Уилл сказал, что не хочет оставлять Мэри одну. «Я обязан быть с ней и помогать ей во всем». Их любовь не остывала с годами. Когда Уиллу исполнилось шестьдесят пять, Мэри в его день рождения написала ему: «С каждым годом я люблю тебя все больше и больше. Я хочу сделать все, что только возможно для твоего счастья. Я не променяла бы тебя ни на что на свете».
Последним ярким событием на закате жизненного пути Брайена стало дело Скоупса по поводу теории эволюции, и в основном в связи с этим скандалом имя Брайена известно сегодня. Молодой преподаватель из Дэйтона, Теннеси, по имени Джон Скоупс был арестован за нарушение закона, запрещавшего преподавание теории эволюции в учебных заведениях Соединенных Штатов. Известный адвокат Клэренс Дэрроу выступил в качестве защитника, а Брайена пригласили выступить в качестве консультанта на стороне обвинения. Он с радостью согласился, поскольку к эволюционной теории относился резко отрицательно. Он считал, что она является угрозой для веры и морали нации, и был убежден в том, что суд поможет общественности это осознать.
«Обезьяний процесс», как его позже назвали, длился около двух недель. Был июль, и стояла очень жаркая погода. В разбирательстве участвовали две общественно значимые фигуры, и средства массовой информации проявляли к нему огромное внимание. Суд превратился в схватку либерализма, за который стоял Дэрроу, и христианского фундаментализма, который представлял Брайен. Журналисты сделали все для создания стереотипа христианина-фундаменталиста как фанатика, изувера, невежды и деревенщины.
Критическим моментом судебного разбирательства стал вызов Брайена на свидетельское место. Дэрроу вызвал Уилла для того, чтобы опросить его по поводу буквального понимания Священного Писания. Будучи убежденным в том, что сумеет ответить на любой вопрос, Уилл дал согласие. Это было его ошибкой. Хотя он прекрасно знал Писание, он все же не был ученым. Многие ответы Уилла были просто блестящи, но Дэрроу приготовил свои ловушки. За два часа опроса он сумел выставить Брайена ограниченным, выжившим из ума буквалистом. Фундаментализм не был уничтожен, но в глазах многих американцев он был раз и навсегда дискредитирован.
Поразительно, но некоторые ответы Уилла восстановили против него и самих фундаменталистов. Например, он говорил, что творение не произошло непременно буквально в течение шести дней; «дни» могли быть, по его мнению, шестью неопределенными периодами времени. С другой стороны, многие его ответы с научной точки зрения выглядели наивными.
Скоупс был признан виновным и приговорен к штрафу в сто долларов. Так что можно сказать, что Уилл выиграл дело. Но тем не менее сам Уилл и те идеалы, которые он отстаивал, потерпели поражение.
После суда Мэри и Уилл часто обсуждали эти события и в целом проблему отделения церкви от государства. Он говорил, что религиозное рвение не должно вторгаться в право личности на свободу совести. Он как-то спросил Мэри, не кажется ли ей, что с годами его вера ослабла.
— По-моему, нет, — ответила она, — но сможешь ли ты и впредь идти лишь узким путем?
— Думаю, да.
— Но сможешь ли ты быть уверенным в своих последователях?
На этот раз Уилл задумался.
— Думаю, да, — ответил он.
Спустя пять дней Уилл умер.
Причина смерти? Его последователи говорили, что он умер, поскольку его сердце было разбито. Клэренс Дэрроу парировал: «Разбитое сердце? Ничего подобного. У него разорвалось брюхо». Доктор Дж. Томас Келли считает, что Уильям Дженнингс Брайен умер от осложнений, которые повлек за собой диабет.
Мэри, до конца жизни прикованная к инвалидной коляске, вернулась во Флориду и продолжила работу над мемуарами мужа. Они начали этот проект еще вместе с Уиллом. В книге, вышедшей из печати, более половины текста было написано Мэри. И, возможно, это не случайно, поскольку Уилл, вероятно, совершил бы без нее меньше половины того, что ему удалось совершить в жизни.
Нет никакого сомнения в том, что Мэри была выдающейся женщиной. Дочь состоятельного торговца из маленького городка, она получила образование в лучшем учебном заведении штата Иллинойс. Она получила научную степень в области права, хотя у нее были маленькие дети и ей приходилось заботиться о престарелых родителях, в то время как ее муж был занят политической карьерой.
Хотя Уилл был любящим, заботливым мужем и действительно хотел, чтобы Мэри была счастлива и преуспевала в жизни, довольно часто он был невнимателен к семье и полностью погружался в свои проблемы. Он был энтузиастом, оптимистично смотрящим в будущее, и был очень похож на игрушечный самолет с пропеллером на резинке. С порывом ветра он взлетал на удивительные высоты, и полет его бывал на редкость стремительным и изящным. И неожиданно, безо всяких видимых причин, он просто падал к Мэри на колени. Затем, забыв о предыдущем падении и полный отваги, он вновь взмывал ввысь, уже в другом направлении. Мэри прекрасно понимала и ценила его гениальность. Просто иногда она возвращала Уилла с небес на твердую почву.
Примерно за два года до смерти Уилла один влиятельный и известный политик посетил их семью во Флориде. Он выразил Уиллу свое преклонение перед талантом и трудолюбием его жены.
— Ваш брак был изумительной любовной историей, — сказал посетитель.
— Почему был? — возразил ему Уилл.
Библиография
Bryan, Mary Baird. The Memoirs of William Jennings Bryan. Philadelphia: John C. Winston, 1925.
Koenig, Louis W. A Political Biography. New York: Putnam’s, 1971.
Macartney, Clarence Edward. Six Kings of the American Pulpit. Philadelphia: Westminster, 1943.
Russel, C. Allyn. Voice of American Fundamentalism. Philadelphia: Westminster, 1976.
|
