ГЛАВА 20
НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО Брейер вошел в комнату Ниц ше в том же отороченном мехом пальто с черным цилиндром в руке: «Фридрих, взгляни в окно! Этот за стенчивый оранжевый шар, низко висящий в небе, — уз наешь его? Нам наконец-то показалось венское сол нышко! Давайте отпразднуем это небольшой прогулкой. Мы с вами оба признавались, что во время ходьбы нам думается лучше».
Ницше вскочил из-за стола, словно в ногах у него были пружины. Брейер никогда не видел, чтобы он так быстро двигался.
«Ничто не доставит мне большего удовольствия. Си делки не позволяли мне высовывать нос наружу три дня. Куда мы пойдем? Нам хватит времени, чтобы уйти за пределы этих булыжников?»
«У меня есть план. Раз в месяц, в субботу, я навещаю могилу родителей. Составьте мне компанию сегодня — до кладбища отсюда меньше часа езды. Я не задержива юсь там надолго — только положу цветы, а оттуда мы по едем в Simmeringer Haide и часок погуляем в лесу и лу гах. Мы вернемся как раз к обеду. По субботам я не на значаю встреч в первой половине дня».
Брейер подождал, пока Ницше одевался. Он часто повторял, что любит холодную погоду, только она его не любит, и поэтому, чтобы спастись от мигрени, он натя гивал по два толстых шерстяных свитера, заматывал шею пятифутовым шарфом, влезал в пальто. Одев зеленый солнцезащитный козырек, он венчал это сооружение зе леной баварской фетровой шляпой.
Во время поездки Ницше спросил у Брейера о кипе медицинских карт, медицинской литературы и журна лов, торчащих из надверных карманов и рассыпанных по пустым сиденьям. Брейер объяснил, что этот фиакр был филиалом его кабинета.
«Бывает, что я больше времени провожу здесь, чем в кабинете на Бекерштрассе. Недавно один молодой сту дент-медик, Зигмунд Фрейд, пожелал получить пред ставление о повседневной жизни врача, что называется, из первых рук и попросил у меня разрешение провести со мной весь день. Он пришел в ужас, увидев, сколько времени я провел в этом фиакре, и сразу же на месте принял решение строить карьеру исследователя, а не врача-клинициста».
Фиакр провез их вокруг южной части города по Рингштрассе, пересек реку Вену по мосту Шварценберг, миновал Южный дворец и добрался до Центрального кладбища Вены. Въехав в третьи большие ворота, на ев рейскую территорию кладбища, Фишман, который уже десять лет возил Брейера к родительской могиле, без ошибочно преодолел лабиринт узких дорожек, по неко торым из которых едва мог проехать фиакр, и остано вился перед большим мавзолеем семьи Ротшильдов. Ко гда Ницше и Брейер вышли, Фишман подал Брейеру большой букет цветов, спрятанный под его сиденьем. Двое мужчин молча прошли по грязной дорожке мимо рядов памятников. На некоторых были выбиты только имя и дата смерти; на других еще и короткая строчка о вечной памяти; третьи украшены звездой Давида или ре льефным изображением протянутых рук, которые возве щали о смерти одного из Коэнов, святейшего клана.
Брейер жестом указал на свежие букеты, лежащие на большинстве могил: «В этой стране смерти эти мертвые, а те, — он махнул рукой в сторону неухоженной забро шенной части кладбища, — те действительно мертвые. Никто не присматривает за их могилами, потому что ни кто из ныне живущих никогда не знал их. Они знают, что такое быть мертвым».
Наконец они добрались до цели. Брейер остановился перед большим участком, принадлежащим их семье, ого роженным небольшой каменной изгородью. За ней на ходились два надгробных камня: небольшой вертикаль ный памятник, на котором было написано: «Адольф Брей ер 1844—1874», и большая плоская серая мраморная плита, на которой были выбиты две надписи:
ЛЕОПОЛЬД БРЕЙЕР 1791-1872
Возлюбленный учитель и отец
Не забыт сыновьями
БЕРТА БРЕЙЕР 1818-1845
Возлюбленная жена и мать
Скончалась в расцвете молодости и красоты
Брейер взял каменную вазочку с мраморной плиты, вытащил оттуда засохшие цветы, привезенные в про шлом месяце, и аккуратно поместил в нее свежие цветы, полностью распустив бутоны. Положив по небольшому гладкому камешку на могильную плиту родителей и па мятник брата, он склонил голову и стоял, погруженный в молчание.
Ницше, уважая одиночество Брейера, вышел на до рожку и пошел вдоль вереницы гранитных и мраморных могильных камней. Вскоре он добрался до владений бо гатых венских евреев — Голдсмитов, Гомперцов, Олтманов, Вертеймеров, которые в смерти, как и при жизни, стремились слиться с венским христианским обществом. Большие мавзолеи, под крышами которых лежали целые семьи, вход в которые был закрыт массивной, сваренной из железа решеткой, увитой железными же виноградны ми лозами, охраняли искусно выполненные траурные статуи. Потом он увидел массивные памятники, на кото рых стояли не зависящие от вероисповедания ангелы; их протянутые руки умоляли, как представлял себе Ницше, о внимании и памяти.
Десять минут спустя с ним поравнялся Брейер: «Вас было легко найти, Фридрих. Я слышал ваше бормота ние».
«Я развлекаюсь сочинением скверных стишков во время прогулки. Вот послушайте, — сказал он, когда Брейер зашагал с ним в ногу, — мое последнее творение:
Хоть ни видеть, ни слышать не могут камни,
Каждый тихонько плачет: «Меня запомни. Меня запомни».
И, не дожидаясь ответа Брейера, спросил: «Кто был этот Адольф, третий Брейер, лежащий с вашими родите лями?»
«Адольф был моим единственным братом. Он умер восемь лет назад. Моя мать, как мне сказали, умерла, ро жая его. Бабушка переехала в наш дом, чтобы занимать ся нашим воспитанием, но она давно умерла. Теперь, — тихо сказал Брейер, — их больше нет в живых, и на оче реди я».
«А что это за камешки? Как я вижу, здесь множество памятников безо всяких камешков».
«Это старинный еврейский обычай — просто знак почтения к покойному, знак памяти»^
«Знак для кого? Простите меня, Йозеф, если я пере хожу грани дозволенного».
Брейер засунул руку за воротник и ослабил узел галс тука: «Нет, все в порядке. На самом деле вы задаете та кие же бунтарские иконоборнические вопросы, Фрид рих. Как странно смущенно поеживаться по той же при чине, по которой ты всегда заставлял ежиться других! Но ответить мне нечего. Я оставляю эти камешки ни для кого. Не для показухи — чтобы остальные видели. У ме ня нет родственников, никто, кроме меня, не приходит на эту могилу. Не из-за предрассудков или страха. И, ра зумеется, не в качестве залога за последующее возна граждение: с самого детства мне казалось, что жизнь — это вспышка между двумя абсолютно идентичными пус тотами, темнотой до рождения и темнотой после смерти».
«Жизнь — вспышка в пустоте. Хороший образ, Йо зеф. Тогда не кажется ли тебе странным, что мы посто янно думаем о второй и никогда не задумываемся о пер вой?»
Брейер с пониманием кивнул и через какое-то время продолжил: «Но камешки. Вы спросили, кому я их ос тавляю. В конце концов, что я теряю? Это маленький ка мешек, небольшое усилие».
«И небольшой вопрос тоже, Йозеф. Я задал его толь ко для того, чтобы обдумать значительно более важный вопрос!»
«Какой вопрос?»
«Почему вы никогда не рассказывали мне, что вашу мать тоже звали Берта!»
Брейер никак не ожидал такого вопроса. Он повер нулся к Ницше: «А зачем? Я никогда не думал об этом. Я никогда не говорил вам, что мою старшую дочь тоже зовут Берта. Это не имеет никакого отношения к делу. Как я уже говорил, моя мать умерла, когда мне было три года, и я не помню ее».
«Сознательно — нет, — поправил Ницше. — Но боль шинство воспоминаний хранятся в подсознании. Вы, ра зумеется, видели книгу Хартмана «Философия бессозна тельного»^ Ее можно найти в любом книжном магазине».
Брейер кивнул: «Я хорошо знаю эту книгу. Мы много часов обсуждали эту книгу с моей компанией».
«В этой книге чувствуется почерк истинного гения, — но не автора, а издателя. Сам Хартман всего лишь фило соф-подмастерье, который просто взял и присвоил мыс ли Гете, Шопенгауэра и Шеллинга. Но его издателю, Дункеру, я говорю «браво!» — и Ницше подбросил свою зеленую шляпу в воздух. — Этот человек знает, как под сунуть эту книгу каждому читателю Европы. И это в де вятом издании! Овербек говорил, что было продано бо лее ста тысяч экземпляров! Можете себе представить? А я буду благодарен, даже если хотя бы одна из моих книг разойдется в двухстах экземплярах!» — Он вздохнул и вернул шляпу на место.
«Но вернемся к Хартману. Он описывает пару дюжин различных аспектов бессознательного и не оставляет со мнений в том, что большая часть нашей памяти и мыс лительных процессов проходит за пределами сознания. Я согласен с ним, но только он не заходит достаточно далеко: я уверен, что трудно переоценить влияние под сознания на жизнь, реальную жизнь. Сознание подобно прозрачной коже, покрывающей существование: наме танный глаз видит ее насквозь — все примитивные про цессы, инстинкты, вплоть до того самого желания власт вовать.
В самом деле, Йозеф, вы сами ссылались на бессо знательное вчера, когда говорили о проникновении в сны Берты. Как вы сказали — что вы получили возмож ность войти в самые потаенные покои, в это святилище, в котором ничто не подвластно тлению? Если ваш образ будет вечно жить в ее памяти, где же он будет прятаться в то время, как она думает о другом? Вне всякого сомне ния, должен быть предусмотрен вместительный резерву ар для неосознаваемых воспоминаний».
В этот момент они наткнулись на маленькую группку скорбящих, сгрудившихся вокруг навеса, закрывающего свежевыкопанную могилу. Четверо крепких кладбищен ских работников на толстых канатах опустили гроб вниз, и теперь скорбящие, и стар и млад, выстроились в оче редь, чтобы бросить пригоршню земли на гроб. Несколь ко минут Брейер и Ницше шли молча, вдыхая влажный кисло-сладкий запах свежевскопанной земли. Они подо шли к развилке. Брейер коснулся руки Ницше, показы вая, что им надо свернуть вправо.
«Что касается неосознаваемых воспоминаний, — по дытожил Брейер, когда они уже не могли слышать стук песка по деревянной крышке гроба, — я полностью с вами согласен. На самом деле, использование гипноза в работе с Бертой принесло много доказательств их суще ствования. Но, Фридрих, на что это вы намекаете? Не ужели на то, что я люблю Берту потому, что она носит имя моей матери?»
«Не находите ли вы странным, Йозеф, что несмотря на то, что мы много часов провели в разговорах о Берте, но только сейчас вы говорите мне, что вашу мать звали так же?»
«Я не скрывал это от вас. Я просто никогда не связы вал мать и Берту. Даже теперь мне это кажется натяну тым и надуманным. Для меня Берта — это Берта Паппенгейм. Я никогда не думал о матери. Ее образ никогда не возникал в моей голове».
«Однако всю свою жизнь вы приносите цветы на ее могилу».
«Это наш семейный участок!»
Брейер понимал, что он был слишком упрям, но, тем не менее, был настроен говорить всю правду. Он почув ствовал восхищение упорством, с которым Ницше, не жалуясь и не сдаваясь, несмотря ни на что проводит свое психологическое дознание.
«Вчера мы проработали все возможные значения Бер ты. Прочистка ваших дымоходов принесла множество плодов — воспоминаний. Как могло получиться так, что имя вашей матери ни разу не пришло в вашу голову?»
«Откуда мне знать? Неосознаваемые воспоминания не подвластны контролю моего сознания. Я не знаю, где они хранятся. У них своя жизнь. Я могу говорить только о том, что реально. А Берта qua (в качестве) Берты — это самое реальное, что было в моей жизни».
«Но, Йозеф, в этом-то и дело. Разве не поняли мы с вами вчера, что ваши с Бертой отношения нереальны, что это иллюзия, сотканная из образов, стремлений и тоски, которая не имеет ровным счетом никакого отношения к истинной Берте?
Вчера мы выяснили, что фантазии о Берте защищают вас от будущего, от страха старения, смерти, забвения. Сегодня я понимаю, что ваше видение Берты искажено призраками прошлого. Йозеф, реально лишь это самое мгновение. В конце концов, в такой момент человек ощущает только себя в настоящем. Берта нереальна. Она всего лишь фантом, который приходит из прошлого и из будущего».
Брейер никогда не видел Ницше таким уверенным — полностью уверенным в каждом слове.
«Давайте посмотрим на это с другой стороны, — продолжал он. — Вы полагаете, что вы с Бертой играете в интимную игру на двоих — это самые близкие, самые со кровенные отношения, какие только можно предста вить. Так ли это?» Брейер кивнул.
«Но, — сочувственно произнес Ницше, — я уверен, что между вами с Бертой не существует никаких близких отношений. Я уверен, что проблема с одержимостью бу дет решена, когда вы сможете ответить на один осново полагающий вопрос: «Сколько человек включены в ваши отношения?»
Невдалеке их ждал фиакр. Они забрались в салон, и Брейер приказал Фишману отвезти их в Simmeringer Haide.
Брейер спросил у Ницше: «Я не понял, о чем ты, Фридрих».
«Несомненно, вы видите, что вы с Бертой не вдвоем, не тет-а-тет. Вы с ней никогда не остаетесь наедине. В вашей фантазии есть и другие действующие лица: жен щины-красавицы, дарующие искупление; мужчины без лиц, которых вам предстоит победить во имя Берты;
Берта Брейер, ваша мать; десятилетняя девочка с полной обожания улыбкой. Если мы все поняли, Йозеф, то ваша одержимость Бертой не связана с Бертой!»
Брейер кивнул и погрузился в глубокую задумчи вость. Ницше тоже не произносил ни слова и смотрел в окно — следил за последними футами дороги. Когда они выбрались из салона, Брейер попросил Фишмана за брать их через час.
Солнце уже спряталось за огромной серо-стального цвета тучей, и мужчинам приходилось преодолевать со противление ледяного ветра, который только вчера бу шевал в русских степях. Они застегнули свои пальто на все пуговицы и ускорили шаг. Первым заговорил Ницше.
«Удивительно, как меня успокаивают кладбища, Йо зеф. Я говорил вам, что мой отец был лютеранским свя щенником. Но говорил ли я вам, что на нашем заднем дворе было деревенское кладбище, на котором я и играл? Кстати, вы случайно не читали эссе Монтеня о смерти? Он там советует нам жить в комнате, из окон которой от крывается вид на кладбище. Он утверждает, что это про чищает мысли и сохраняет приоритеты жизни в перспек тиве. А на вас кладбища так действуют?»
Брейер кивнул: «Мне понравилось это эссе! Было время, когда визиты на кладбище были для меня как живая вода. Несколько лет назад, когда я был раздавлен концом моей университетской карьеры, я искал утеше ния среди мертвых. Могилы каким-то образом успокаи вали меня, помогали мне видеть незначительность мело чей жизни. Но потом внезапно все изменилось!»
«Как?»
«Я не знаю почему, но кладбище перестало давать эффект успокоения, просветления. Ушло поклонение, траурные ангелы и эпитафии о сне в божьих объятиях стали казаться мне глупыми, даже жалкими. Пару лет назад произошло очередное изменение. Все, что имеет отношение к кладбищу — могильные камни, статуи, фа мильные склепы с мертвецами, — все это начало пугать меня. У меня появился детский страх, словно кладбище населено призраками, и я добирался до родительской могилы, постоянно озираясь по сторонам и оглядываясь. Я начал откладывать походы на кладбище, искал себе компанию. Теперь мои визиты становятся все короче и короче. Часто меня пугает вид родительской могилы, и иногда, когда я стою здесь, я боюсь, что я провалюсь вниз и земля поглотит меня».
«Как в кошмаре о расползающейся под вашими нога ми земле».
«Фридрих, вы пугаете меня! Всего лишь несколько минут назад я вспомнил об этом самом сне».
«Может, это и есть сон про кладбище. В этом сне, на сколько я помню, вы падаете на сорок футов вниз и при земляетесь на плиту — разве не так вы говорили?»
«Мраморную плиту! Могильный камень! — отозвался Брейер. — С надписью, которую я не мог прочитать. И есть кое-что еще, не думаю, что я говорил вам об этом. Этот молодой студент, мой друг, Зигмунд Фрейд, о кото ром я уже говорил вам, тот самый, кто однажды целый день проездил со мной по вызовам...» «Да?..»
«Ну, сны — это его хобби. Он часто просит друзей рассказывать ему свои сны. Точные цифры или фразы из снов особенно интересуют его, и когда я описал ему свой кошмар, он выдвинул новую гипотезу относительно па дения именно на сорок футов — ни больше ни меньше. Так как первый раз я видел этот сон накануне моего со рокалетия, он предположил, что сорок футов символи зируют сорок лет!»
«Умно! — Ницше замедлил шаг и похлопал в ладо ши. — Не футы, а годы! Головоломка этого сна начинает становиться понятной! По достижении сорокалетия вам начинает казаться, что вы проваливаетесь под землю и приземляетесь на мраморную плиту. Но плита — это ко нец или нет? Смерть ли это? Или же она олицетворяет конец падения — спасение?»
Не дожидаясь ответа Брейера, Ницше продолжал:
«И остается еще один вопрос: Берта, которую вы ищете, когда земля начинает разверзаться, какая это Берта? Мо лодая Берта, которая дарит иллюзию защищенности? Или мать, которая когда-то действительно оберегала вас и чье имя было выбито на плите? Или смешение двух женщин? Тем более они почти одногодки, — когда умер ла ваша мать, она была немногим старше Берты!»
«Какая Берта? — Брейер потряс головой. — Как я могу ответить на этот вопрос? Только подумайте: не сколько месяцев назад я думал, что лечение разговором может в конце концов стать точной наукой! Но как дать точный ответ на такие вопросы? Возможно, мерой пра вильности может служить сила как она есть: в ваших словах чувствуется сила, они трогают меня, создается |
