«Новостей никаких»
В рейхе народ новостями особо не баловали. После первого сообщения о начале кампании в России население целую неделю не имело никакой информации о ее ходе, если не считать, конечно, крайне скудных ежедневных сводок ОКБ. В них не назывались ни номера частей и соединений, ни советские населенные пункты. Имперский министр пропаганды Геббельс был непревзойденным мастером по части манипулирования общественным сознанием. «Настроение в массах можно охарактеризовать как упадок духа, — записал он в свой дневник 23 июня. — Нация желает мира, но не ценой поражения, однако каждый новый театр военных действий пугает и беспокоит». Прекрасно зная об успехах, достигнутых в начале кампании, он 25 июня, тем не менее, записал: «Пока что мы не включаем никаких деталей в сводки ОКВ — врага необходимо держать в неведении». И, надо сказать, этот период неведения был использован Геббельсом мастерски. Прессе запретили публиковать карты России, на которых эта страна была представлена целиком. «Огромные расстояния могут напугать общественность», — так мотивировал он свое решение. В точности так же резко рейхсминистр пропаганды был настроен против оглашения сроков завершения этой кампании, о которых трубило имперское Министерство иностранных дел. «Если мы станем говорить о четырех неделях, а в итоге выйдет шесть, наша величайшая победа обернется чуть ли не поражением. Я даже заставил гестапо принять меры против одного, самого рьяного крикуна», — признался Геббельс.
Нервозность и обеспокоенность первых дней сменялись безмолвным одобрением и доверием. Уверенность в скорой победе над Россией стала общепринятым взглядом, что было следствием предшествующих победоносных кампаний. Распространялось множество слухов, лишь подливавших масла в огонь. Говорили о взятых в плен более 100 тысяч русских. Отчет СС о «Ситуации в рейхе» гласил: «Уже во вторник (т. е. на третий день войны. — Прим. авт.) люди говорили об уничтожении 1700 русских самолетов. К среде уже называлась цифра 2000. Люди были убеждены, что германские войска углубились в русскую территорию куда дальше, чем официально сообщалось. Все карты России исчезли с прилавков книжных магазинов. В Дрездене ходили слухи, что вермахт уже в сотне километров от Москвы».
В письмах солдатам на фронт в качестве постоянной темы присутствует обеспокоенность недостатком информации о боевых действиях на Восточном фронте. Одна женщина на восьмой день кампании в письме своему супругу писала следующее: «Вот и опять наступило воскресенье, а тебе столько за эту неделю довелось пережить. И сегодня от тебя нет письма». 28 июня одна мамаша, убежденная нацистка из Брандта, писала сыну: «Я ни на минуту не сомневаюсь в победе над этими собаками, которых и людьми-то не назовешь». И все же, несмотря на все догмы национал-социализма, в письме проступает тревога за сына, сражающегося на фронте:
«Из утренних сообщений Верховного главнокомандования вермахта мы узнаем, как и где мы поддали этим варварам. Мой дорогой мальчик! Ты знаешь, как я беспокоюсь о тебе и о Йозефе! Как только появится возможность, черкни мне — хотя бы открыточку».
Из трех группировок, сосредоточенных для вторжения в Советский Союз, наиболее мощными силами располагала группа армий «Центр». Перед входившими в ее состав танковыми группами — 3-й и 2-й (Гота и Гудериана соответственно) — стояла задача окружить советские войска, находившиеся на границе, и не допустить их отхода вглубь территории страны, где они могли бы закрепиться на естественных водных преградах, реках Днепр и Западная Двина. Требовалось как можно скорее выйти в верховья этих рек и закрепиться там, поскольку именно в этих местах 166 проходит дорога Минск — Смоленск — Москва. Иными словами, войска фон Бока двигались по тому же маршруту, которым сто тридцать лет назад проследовала «Великая армия» Наполеона. Когда массированное наступление танковых сил группы армий «Центр» неудержимо покатилось на восток, германская воздушная разведка стала докладывать о бесконечных колоннах русских, отступавших из Белостоке — кого выступа.
Одновременно поступали сообщения о растущем сопротивлении русских, которое, по мнению командующего группой армий «Центр» фельдмаршала фон Бока, по сути, было не чем иным, как прикрытием отступления. Первоначальный замысел плана «Барбаросса» предусматривал, что первое кольцо окружения советских войск должно будет замкнуться в районе Минска. Фон Бок настаивал на том, чтобы танковые группы продолжали стремительное наступление до Смоленска, то есть на 320 км восточнее. Таким образом удалось бы воспрепятствовать отходу значительных сил Красной Армии в заболоченную пойму Березины. Однако в штабе ОКХ с некоторой иронией напомнили ему о том, что нечто подобное уже случилось однажды с немецкими войсками у Мааса под Седаном в ходе французской кампании 1940 года, когда из-за стремления во что бы то ни стало выйти к проливу Ла-Манш создалось угрожающее положение для наступавших танковых дивизий. До каких пор можно гнать вперед танки, игнорируя неизбежное при этом оголение флангов? ОКХ настаивало на соединении обеих танковых группировок в районе Минска, как это предусматривалось первоначальным замыслом плана «Барбаросса». 24 июня 3-я танковая группа Гота повернула на юг. В результате советские войска били во фланг 2-й танковой группы Гудериана. Пехотные дивизии 4-й и 9-й армий имели задачу уничтожать отдельные очаги сопротивления советских войск и обеспечивать поддержку наступающих танковых соединений.
Уличные бои в Либаве. Обратите внимание на солдата с сигаретой.
У него трофейный советский автомат ППД
К 25 июня войска группы армий «Центр» завершили формирование двух первых котлов: 12 советских дивизий уже были окружены в районе Белостока и Волковыска; в течение последующих четырех дней еще 15 советских дивизий попали в окружение в районе Минска. Однако по многочисленным попыткам русских контратаковать было ясно, что они готовы сражаться до последнего из чистого инстинкта самосохранения.
А в Германии по-прежнему воздерживались от «специальных сообщений». Эти победоносно-оптимистически звучавшие фанфары были неотъемлемой частью предыдущих кампаний, в частности кампании во Франции, и возвещали о блистательных победах несокрушимого вермахта. Эдит Хагенер писала мужу в действующую армию:
«Дорогой мой.
Нам в эти времена предстоит быть храбрыми, черпая силы из прошлых, чудесных и проведенных вместе лет. После опустошающей тоски первых дней я постепенно прихожу в себя, поскольку мне предстоит оставаться любящей матерью наших с тобой детей и настоящей женой для тебя. Здоровья тебе, дорогой мой. И пусть тебя оберегает Бог и моя любовь к тебе. Твоя Эдит».
Геббельс, будучи куда более информированным, нежели рядовые немцы, оптимистично заключал:
«Брест взят. Все цели первого дня достигнуты. Так что сложностей никаких. У нас есть все основания торжествовать. Советский режим неизбежно развалится, как трухлявый пень. [запись следующего дня] Наше новое оружие сокрушает их. Русские, трясясь от ужаса, покидают бетонные бункеры, они напуганы так, что их нет смысла допрашивать даже на следующий день… Все осуществляется согласно плану и даже с опережением его».
Ни о чем подобном широкой публике знать не дозволялось. Единственное, о чем имперский министр пропаганды говорил в открытую, были проблемы метеорологического порядка. «Изнуряющая жара, — констатировал он. — Нелегкие дни для наших солдат». Одной домохозяйкой, которой уже невмоготу стало дожидаться писем с фронта, судя по всему, руководили несколько иные эмоции:
«Если бы я только могла знать, что там с тобой, любовь моя. Здоров ли ты? Надеюсь у что все у тебя в порядке. Как бы мне хотелось прибежать к тебе и принести поесть и освежиться в эту жарищу — тебя наверняка мучает жажда, я знаю. Где ты находишься, любовь моя? Я так жду твоего письма. Напиши, как только сможешь. Может, ты где-то поблизости от Брест-Литовска, где идут бои?»
Женщина не ошиблась. Бои в этом пограничном городе все еще продолжались.
«Брест… «Удивляюсь, как это я все еще жив!»
На четвертый день боев в Бресте в трех пехотных полках 45-й пехотной дивизии вермахта были сформированы штурмовые группы из саперов и пехотинцев для овладения остававшимися до сих пор в руках русских опорными пунктами. В поддержку им выделили шестиствольные минометы. Гельмут Бёттхер, сапер такой штурмовой группы, описывает действие этих минометов:
«Для этого в ход пошли особые реактивные снаряды. Дальность у них была небольшой, а вот взрывная мощь огромной. Страшнее оружия, как мне кажется, не было на тот момент. В радиусе трех — трех с половиной метров ничего живого не оставалось, из-за вакуума, поражавшего легкие и человека, и животных. Ужас, и только. После такого взрыва погибшие замирали будто куклы — да, да! Сидели, замерев в неподвижности на скамейке или на чем там их смерть застала. Погибали все стопроцентно, и смерть наступала мгновенно. Жуть!»
Было принято решение очистить Северный остров от противника и только потом переходить к завершающему штурму цитадели. С самого начала атакующих поджидали неимоверные трудности. Так, например, проведение артподготовки было признано невозможным вследствие небольшой площади крепости. «Стрелковое оружие оказалось неэффективным против стен крепости, — докладывали из штаба 45-й пехотной дивизии, — а танков или самоходных артиллерийских установок в наличии не имелось». Единственный огнемет, оставшийся у бойцов 81-го саперного батальона, также ничего не решал, поскольку подобраться вплотную к неприятелю можно было лишь при наличии средств бронезащиты. Предпринимались попытки воспользоваться захваченными у русских танками.
Только что сформированные штурмовые группы приступили к зачистке выявленных очагов сопротивления. Дарья Дмитровна (так в тексте. — Прим. перев.), жена одного солдата-артиллериста, со слезами вспоминает о том, что пришлось пережить во время этих боев:
«Мы целую неделю просидели в подвалах казармы без воды и пищи. Ворвавшись в крепость, фашисты стали забрасывать подвалы дымовыми гранатами. На моих глазах, задыхаясь, гибли дети, а я ничего не могла сделать. Я до сих пор не понимаю, как я уцелела, — это чистая случайность. До сих пор это не укладывается у меня в голове».
Рукопашные схватки, завязывавшиеся во время этого штурма, носили крайне ожесточенный характер. Окруженные красноармейцы, понимая, что их ждет, отбивались даже ножами. Красноармеец Григорий Макаров вспоминает, что перед атакой немцы забрасывали их гранатами со слезоточивым газом, «и тогда все вокруг заволакивали клубы ядовитого дыма». Бок о бок с солдатами, оборонявшими казематы крепости, находились женщины и дети. Макаров видел труп мальчика, задохнувшегося в дыму. Рядом сидела его мать и по-прежнему закрывала лицо ребенка меховой рукавичкой. «А сколько было раненых! — продолжает рассказ Макаров. — И никаких перевязочных средств, ничего, чтобы остановить гангрену или нагноение. От этого погибло много раненых».
Лейтенант Шнайдербауэр из взвода 50-мм противотанковых орудий (45-я пехотная дивизия) получил приказ выдвинуть пушки на прямую наводку для оказания огневой поддержки наступающей пехоте. Шнайдербауэр вспоминает о том, что они увидели на Южном острове:
«Эти метры превратились для нас в сплошной ожесточенный бой, не стихавший с первого дня. Все кругом уже было разрушено почти до основания, камня на камне не оставалось от зданий. Вокруг валялись трупы красноармейцев и лошадей. В воздухе разило горелым мясом и тленом».
Когда специально сформированные штурмовые группы приступили к зачистке занятых неприятелем зданий, 50-мм орудия обеспечивали огневую поддержку, ведя огонь по окнам и предполагаемым временным огневым точкам врага. Огонь русских снайперов оказался смертельным для очень многих наступавших. Так, на месте был убит офицер из роты пропаганды, не обращавший внимания на предостережения. Попытка решить простыми средствами крайне сложную задачу обернулась для немцев затяжными и кровопролитными сражениями. Санитары с носилками под огнем пробирались к раненым, но нередко сами становились жертвами пуль и осколков. «Каким-то невероятным образом, — рассказывает Шнайдербауэр, — им удавалось вытащить из-под огня кого-нибудь». Попытка взять измором защитников крепости превратилась в муку и для самих штурмовавших. Командир взвода противотанковых орудий своими глазами видел, как:
«…саперы штурмовой группы забрались на крышу здания как раз напротив нас. У них на длинных шестах были заряды взрывчатки, они совали их в окна верхнего этажа — подавляли пулеметные гнезда врага. Но почти безрезультатно — русские не сдавались. Большинство их засело в крепких подвалах, и огонь нашей артиллерии не причинял им вреда. Смотришь, взрыв, еще один, с минуту все тихо, а потом они вновь открывают огонь».
Эти краткие минуты замешательства защитников крепости немцы старались использовать и прорваться в казематы. Шнайдербауэр вспоминает: «Мы, ворвавшись туда, заваливали все выходы тем, что под руку попадет: камнем, кусками решеток, ящиками, чтобы лишить русских возможности выбраться».
Здание Дома офицеров, словно заноза, мешало операциям по зачистке Северного острова. Немцы постоянно попадали под продольный огонь русских. 81-й штурмовой саперный батальон получил задачу уничтожить здание. Подрывники, взобравшись на его крышу и привязав к длинным шестам мощные взрывные устройства, опустили шесты на уровень окон, после чего была дана команда на подрыв. «Послышались крики и стоны раненых русских, — записано в отчете дивизии, — но огонь продолжался».
Условия в обороняемых русскими объектах становились невыносимы. Медсестра К. Лешнева
[26], описывает:
«В казематах мы оказывали раненым медицинскую помощь, в том числе женщинам и детям. К тому времени у нас кончились перевязочные материалы, лекарства и вода. Острее всего ощущалась нехватка воды. Доставить ее с реки было невозможно, но надо ведь было хоть немного напоить раненых!»
Георгий Карбук описывает мучения, которые выпали на долю оборонявшихся красноармейцев. «Самое тяжелое — это нехватка воды, — поясняет он. — Вода требовалась для охлаждения пулеметов «максим», иначе стволы перегревались, и пулемет заклинивало. И тут же рядом с пулеметами лежали раненые, изнемогавшие от жажды».
«Приходилось выбирать, что важнее. Сохранять оружие в боеспособном состоянии или спасать людей. А вокруг лежали раненые, многие при смерти, они метались, бредили, просили воды. Целые семьи были там! С детьми! Сколько людей мучилось от жажды! А рядом, всего в двух шагах, две реки!»
Немцы считали, что пока их успехи более чем иллюзорны. «Только сейчас после тяжелых боев пала брестская цитадель», — записал командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал фон Бок в свой дневник 25 июня. Но уже на следующий день мощнейший взрыв потряс массивное здание, где размещалось политучилище
[27]. 81-му штурмовому саперному батальону удалось взорвать метровые кирпичные стены. Наружу вывели группу оглушенных пленных — 450 человек. Последним препятствием оставался Восточный форт. Все подходы к нему перекрывались прицельным огнем тяжелых пулеметов. Солдаты 45-й пехотной дивизии вермахта рассказывали, что «единственным выходом было вынудить русских сдаться, взяв их измором — голодом, и в первую очередь жаждой. Все остальные средства хоть как-то ускорить этот процесс, включая ураганный огонь тяжелых минометов, атаки танков, призывы по громкоговорителю, листовки, — все оказались безрезультатными».
Нехватка воды превратилась для защитников крепости в тяжелейшее испытание. Медсестра К. Лешнева своими глазами видела, «как одну нашу медсестру застрелили на лужайке у берега реки, когда она попыталась зачерпнуть воды. Я своими глазами видела. Мы даже не смогли оттащить тело. Она восемь дней так и пролежала на траве». Немцы не гнушались никакими средствами, чтобы сломить волю оборонявшихся. Георгий Карбук вспоминает:
«Немцы установили мощные прожекторы на другом берегу, которыми всю ночь освещали наш берег. От этого света никуда нельзя было скрыться, они обшаривали каждый кустик. Стоило кому-нибудь из нас попытаться пробраться к реке, как его тут же замечали. Там, на берегу, многие погибли».
Осада длилась вот уже шестой день. Один русский перебежчик признался, что силы обороны, центром которой являлся Восточный форт, насчитывали 20 офицеров и 370 солдат и сержантов из 393-го зенитного батальона 42-й советской стрелковой дивизии. Они имели в своем распоряжении счетверенный зенитный пулемет, 10 легких пулеметов, 10 автоматов, 1000 ручных гранат и много других боеприпасов и продовольствия. Так что, скорее всего, сдаваться они не собираются. «Воды там мало, но ее добывают, прорывая скважины в земле». В форте также находятся женщины и дети. «Штаб обороны возглавляют майор и комиссар». Несмотря на большое количество пленных, захваченных за сутки до этого, немцы по-прежнему несли ужасающие потери. А с ними пришло и горькое разочарование, в свою очередь, порождавшее чувство бессмысленности дальнейших попыток овладеть цитаделью.
28-й танковый взвод подогнал два странных на вид танка. Один — французский танк «Сомуа», трофей предыдущей кампании во Франции, другой танк еще недавно принадлежал русским. Оба танка открыли огонь по бойницам, амбразурам и окнам зданий Восточного форта. «Русские заметно приутихли, — как следует из донесения дивизии, — однако до сих пор нет признаков успеха». Попытки подавить огневые точки защитников крепости продолжались, но по-прежнему не давали результатов. Немцев выводили из себя снайперы, «непрерывно стрелявшие отовсюду — из самых, казалось, неподходящих мест: из-за мусорных контейнеров и куч мусора». Естественно, их уничтожали, но «стрельба из Восточного форта продолжалась с новой силой».
Григорий Макаров, красноармеец, вспоминает атаку «немецких химических войск» 27 июня. Они использовали слезоточивый газ. По словам Макарова, у защитников было достаточно противогазов:
«Они были велики для детей. Но мы натягивали их им на голову, а снизу подвязывали чем-нибудь, и газ не проникал под маску. Только у одной женщины был мальчик, ему было полтора года. Тут уж мы ничего не могли сделать, он так и задохнулся».
Подобные трагедии приводили к тому, что сопротивление красноармейцев только усиливалось.
Против упрямых защитников крепости применялись и другие меры. Гельмут Бёттхер, боец штурмового саперного подразделения, воевал в огнеметном взводе. Следует подчеркнуть, что этот человек считал себя «обычным солдатом». И считал вполне нормальными изуверские методы ведения боев, описание которых наверняка смутит воспитанных на гуманных и демократических ценностях западных читателей. Хлебнувшие тоталитаризма, вероятно, будут потрясены куда меньше. «Мне было 19 лет, — рассказывает Гельмут Бёттхер, — я часто задумывался надо всем этим, ведь меня заклеймили, как убийцу, но на войне-то я был героем». Следует добавить, что самые жуткие вещи на войне зачастую становятся нормой. Детство Бёттхера было самым обычным, хоть ему и приходилось несладко. Выросший в годы экономического кризиса, он, по его словам, «в 14 лет оказался на улице и выжил лишь благодаря армейской службе». Он нередко вызывался участвовать в самых разных акциях, но не с огнеметом в руках. «Мне приказали», — оправдывается он. Армейская жизнь открывала перед ним массу новых возможностей, и он, «как все», пытался ими воспользоваться. Однако назначение в Брест в огнеметный взвод явно не обрадовало его.
«Жутко себе представить такую службу, но хочу сказать, что огнеметчиков в плен не брали. Их на месте пристреливали».
Огнемет тоже требует сноровки. Он представлял собой укрепленный на спине аппарат ранцевого типа — емкость с горючим и нагнетатель весом в 21 кг. Горючее представляло собой легковоспламенявшуюся смесь, поступавшую под давлением в распылитель. Струя горящей жидкости мгновенно превращала жертву в пылающий факел. Аппарат снабжался регулятором давления и толщины струи, что делало его еще более опасным для противника. Но и сам огнеметчик был крайне уязвим для вражеских пуль. Бёттхер поясняет:
«Струя пламени достигала 30 м в длину, температура — 4000 градусов. Стоило подобраться к траншее и провести по ней струей огня, как там уже спасения ни для кого не было — безопасных закоулков не оставалось. Большинство гибло на месте, некоторым везло — им только выжигало глаза. А вообще, это, конечно, был кошмар», — признается Бёттхер.
До сих пор на стенах цитадели Брестской крепости видны странные темноватые пятна — оплавленный кирпич, напоминающий вулканическую лаву. Георгий Карбук вспоминает:
«Немцы применяли против нас огнеметы. Сунут, бывало, наконечник в подвальное окошко и полыхнут как следует. Сами-то они подвалов избегали. Кирпич, и тот таял, как воск. Или забрасывали гранатами подвалы, где семьи прятались».
Шестой день осады. Солнце нещадно палит. Большая часть цитадели, включая Северный остров, уже захвачена немцами, но Восточный форт держится. Повсюду раздувшиеся на жаре трупы русских солдат, их скидывают в траншеи и воронки и кое-как забрасывают землей и битым кирпичом. Смрад меньше не становится. В прибрежных камышах на воде раскачиваются другие трупы — немцев. Кажется, что этим русским, с сумасбродной отчаянностью оборонявшим крепость, все нипочем. «Все было выжжено дотла, — вспоминает уже знакомая нам медсестра Качова Лесневна, — дома, даже деревья, все». Состояние раненых становилось критическим:
«Мы разрывали одежду на лоскуты, чтобы перевязать раны. Воды не было. Раненые мучились. Достать воды не было никакой возможности — все под огнем. Иногда удавалось чудом зачерпнуть ведро, но что такое ведро на столько людей? Всем доставалось буквально по несколько капель. Мы с риском для жизни приносили чуточку воды, чтобы хоть губы смочить раненым. О себе уже говорить не приходится. А они с такой жадностью набрасывались на эти капли. «Сестра, сестра, дай водички», — просили они. А мы ничего не могли им дать».
Утром 28 июня два уцелевших танка 28-го танкового взвода получили подкрепление — несколько спешно отремонтированных самоходных артиллерийских установок. Обстрел стен Восточного форта продолжился, но по-прежнему без видимых результатов. Вперед выдвинули 88-м зенитное орудие и открыли огонь прямой наводкой. Но и это не помогло, — сдаваться никто не собирался. Пытаясь переломить ситуацию, генерал-майор Шлипер, командир 45-й дивизии, запросил помощь сил люфтваффе с ближайшего аэродрома Малашевичи. Как только договоренность была достигнута, немецким солдатам отдали приказ немедленно очистить территорию крепости и отойти на безопасное расстояние. Низкая облачность несколько отодвинула время начала воздушной операции люфтваффе. Солдаты вермахта вновь сомкнули кольцо окружения, чтобы не позволить защитникам выйти. Целую ночь стены крепости освещали прожекторы. Любая попытка немцев хоть на несколько метров приблизиться к форту вызывала ураганный автоматный и пулеметный огонь. Из окруженного форта беспрестанно тянулись огненные строчки трассирующих пуль. Сдадутся они когда-нибудь или нет?
29 июня в рейхе наконец-то узнали новости с Восточного фронта. Предваряемая фанфарами Листа сводка новостей гласила: «Советские военно-воздушные силы полностью уничтожены». И далее: «Мощные приграничные укрепления противника частично прорваны в самый первый день». Бодрый голос диктора перечислял победу за победой. «23 июня враг предпринял попытку контратаковать передовые части наших стремительно наступавших войск», но «германский солдат был и остается победителем». Далее следовал список занятых немцами населенных пунктов. Сообщили о взятии с боями крепости в городе Гродно. «Последний оплот врага, Брестская цитадель, захвачена нашими войсками 24 июня». Взяты Вильнюс и Каунас. Всего за тот день 29 июня 1941 года по радио прозвучали 12 сводок ОКВ. Геббельс ликовал: «Под Белостоком окружены две армии красных». «У врага нет ни малейшей возможности прорвать кольцо окружения. Минск наш!» Но, несмотря на открытие информационных шлюзов, немецкая аудитория состояла не только из доверчивых слушателей. Геббельс записал в своем дневнике:
«Слишком много информации сразу. От такого потока можно только отупеть. Так что желаемого эффекта мы не добились. Люди чувствуют, что ими пытаются манипулировать. Слишком много для первого раза, так они считают… И все же эффект воздействия огромен… Мы снова на высоте…»
Сомнения Геббельса нашли свое отражение и в секретных отчетах СС следующего дня. «Изо всех 12 сводок хорошо были восприняты не более двух-трех». Несмотря на нетерпение услышать с Восточного фронта только хорошие новости, таких успехов не ожидал никто. В газетах приводились «фантастические» цифры потерь русских, продолжали циркулировать не менее фантастические слухи. «Согласно отчетам с мест, — далее утверждает отчет СС, — кое-где уверены, что наши войска подойдут к Москве уже в следующие выходные».
Вот такие «горячие денечки» стояли в рейхе в конце июня 1941 года. И это было только начало — маятник блицкрига лишь начинал раскачиваться. Впереди был Смоленск.
|
