Книга на сайте
Скачать 2.57 Mb.
|
| 1895 Бред Рота капитана Маркова ехала на соединение с карательным отрядом. Усталые, раздраженные солдаты, утомленные длинным передвижением в неудобных вагонах, были молчаливы и пасмурны. На какой-то станции со странным, не по-русски звучавшим названием их поили водкой и пивом какие-то люди в поддевках. Солдаты кричали «ура!», пели песни и плясали с каменным выражением лиц. Потом началось дело. Рота не могла обременять себя пленными, и потому всех подозрительных и даже просто беспаспортных людей, захваченных по дороге, немедленно расстреливали. Капитан Марков не ошибся в своем психологическом расчете: он знал, что постепенно нараставшая озлобленность солдат найдет некоторое удовлетворение в кровавых расправах над жителями. Вечером 31 декабря рота остановилась на ночлег в полуразрушенной баронской ферме. До города оставалось пятнадцать верст, и капитан рассчитывал прийти туда завтра к трем часам. Он был уверен, что его роте завтра же придется принять участие в серьезном и продолжительном деле, и потому хотел, чтобы люди, размещенные в разных амбарах, конторах и службах, хоть немного отдохнули, успокоились и подкрепились. Сам же он занял себе под спальню большую, гулкую, пустую залу с камином в готическом стиле и с постелью, которую отобрали у местного пастора. Черная, беззвездная ночь с мокрым снегом и ветром незаметно и быстро надвинулась над фермой. Марков сидел один в огромной пустой комнате перед камином, в котором ярко пылали доски разломанного забора. Поставив ноги на каминную решетку и разложив на худых острых коленях карту генерального штаба — «зеленку». — он внимательно изучал глазами пространство между фермой и городом. При красном свете огня его лицо с высоким лбом, усами кольчиками и с упрямым, твердым подбородком казалось еще более суровым, чем всегда. Вошел фельдфебель. С его клеенчатого плаща бежала на пол дождевая вода. Постояв несколько секунд и убедившись, что капитан не обращает на него внимания, фельдфебель осторожно кашлянул. — Это ты? — Капитан повернул назад голову. — Что? — Все обстоит благополучно, ваше высокоблагородие. Третий взвод в наряде. Так что первое отделение у церковной ограды, а второе... — Так. Дальше. Пропуск сообщен? — Точно так, ваше высокоблагородие... Он помолчал немного, точно выжидая, но капитан тоже молчал, и солдат сказал тоном ниже: — Как прикажете, выше высокоблагородие, с теми тремя, которые... — Расстрелять на рассвете! — резко оборвал Марков, не давая фельдфебелю договорить. — И потом... — он, прищурившись, поглядел на солдата, — чтобы я больше таких вопросов не слышал! Понимаешь? — Слушаю, ваше высокоблагородие! — крикнул фельдфебель. И опять они оба замолчали. Капитан лег одетый на постель, фельдфебель стоял у двери в тени. Но солдат почему-то медлил уходить. — Все? — нетерпеливо спросил Марков, не поворачивая головы. — Так точно, ваше высокоблагородие! Солдат переминался с ноги на ногу и вдруг решительно и настойчиво произнес: — Ваше высокоблагородие... Так что солдаты спрашивают... Как прикажете с тем... который старик?.. — Вон! — закричал Марков на фельдфебеля и быстро, с гневным лицом выпрямился. Кажется, он готов был его ударить. Фельдфебель тотчас же ловко, в два темпа, по-строевому, повернулся кругом и отворил дверь. Но на пороге он задержался на минутку и казенным голосом сказал: — Так что, ваше высокоблагородие, имею честь поздравить с наступающим Новым годом. И желаем... — Спасибо, братец, — сухо ответил Марков. — Не забудь распорядиться, чтобы люди тщательнее осмотрели винтовки. Оставшись один, Марков, не раздеваясь и не отстегивая шашки, бросился на кровать, лицом к камину. Лицо его сразу изменилось, точно постарело, коротко остриженная голова ушла в плечи, глаза потухли, полузакрылись с усталым, болезненным выражением. Марков уже целую неделю страдал мучительной лихорадкой и только благодаря усилиям воли переламывал болезнь. Никому в отряде не было известно, что по ночам он метался в жестоких пароксизмах, трясясь в ознобе, тяжело бредя, забываясь только на мгновения в уродливых, фантастических кошмарах. Капитан лежал на спине, глядя, как перебегают синие огоньки в потухающем камине, и чувствуя, как к нему медленно подкрадывается, туманя голову и расслабляя тело, привычный приступ малярии. Мысли его странным образом были прикованы к пойманному утром старику, о котором только что докладывал фельдфебель. Марков рассудком догадывался, что фельдфебель прав: в старике действительно было что-то необыкновенное, какое-то величественное равнодушие к жизни, вместе с кротостью и глубокой печалью. Подобных людей, похожих — но в очень слабой степени — на этого старика, капитан видел там, под Ляояном и у Мукдена, среди безропотно умиравших рядовых солдат. Когда сегодня привели к Маркову этих трех человек и он объяснил им при помощи цинично-красноречивого жеста, что с ними будет поступлено, как со шпионами, то лица двух других сразу побледнели и исказились смертельным ужасом, а старик только усмехнулся с каким-то странным выражением усталости, равнодушия и даже... даже будто бы тихого, снисходительного сострадания к самому начальнику карательной экспедиции. «Если он в самом деле мятежник, — размышлял Марков, закрывая воспаленные глаза и чувствуя, как мимо его глаз плывет какая-то мягкая, бездонная тьма, — то, без сомнения, он занимает там важный пост, и я поступил очень благоразумно, приказав его расстрелять. Ну, а если старик ни в чем не виновен? Тем хуже для него. Не могу же я отрывать для присмотра за ним двух человек, в особенности ввиду завтрашнего. Наконец, почему же он должен избегнуть участи тех пятнадцати, которых мы оставили позади? Нет, это было бы несправедливостью по отношению к прежним». Капитан медленно открыл глаза и вдруг вскочил в смертельном страхе. Перед капитаном, на низкой скамейке, сидел, понурившись, опершись ладонями о колени, в спокойной и грустно-задумчивой позе, приговоренный к смертной казни старик. Капитан не был трусом в общепринятом смысле, хотя и верил в сверхъестественное и носил на груди ладанку с какой-то косточкой. Отступить в страхе, даже перед самым таинственным, нематериальным явлением, капитан счел бы таким же позором, как бегство перед неприятелем или унизительную мольбу о пощаде. Выхватив быстрым, привычным движением револьвер из кожаного чехла, он взвел курок, направил его дуло в голову незнакомца и закричал бешено: — Если ты шевельнешься, черт тебя возьми!.. Старик медленно повернул голову. По его губам прошла та же самая улыбка, которая так врезалась капитану в память с сегодняшнего утра. — Не тревожьтесь, капитан, я пришел к вам без дурного намерения, — произнес старик. — Попробуйте хоть до утра воздержаться от убийства. Голос у этого странного гостя был такой же загадочный, как и его улыбка, ровный, однотонный и как будто бы без всякого тембра. Давным-давно, еще в раннем детстве, Марков нередко слышал, оставаясь один в комнате, за своею спиной такие голоса, без цвета и выражения, зовущие его по имени. Повинуясь непонятному влиянию этой улыбки и этого голоса, офицер положил револьвер под подушку и опять прилег, опершись головой на локоть и не сводя глаз с темной фигуры незнакомца. Несколько минут в комнате была тяжелая, жуткая тишина: только походный хронометр Маркова торопливо отбивал секунды, да перегоревшие уголья в камине падали вниз со слабым, но звонким металлическим хрустеньем. — Скажи мне, Марков, — начал наконец старик, — что ответишь ты не судьям, не начальству, даже не императору, а своей совести, если она у тебя спросит: зачем пошел ты на эту ужасную, несправедливую бойню?.. Марков насмешливо пожал плечами. — Однако у тебя, старикашка, довольно непринужденный тон для человека, которого через четыре часа расстреляют у дерева. Впрочем, поговорим, пожалуй. Это все-таки занимательней, чем метаться без сна в лихорадке... Итак, что я отвечу своей совести? Я отвечу ей, во-первых, что я солдат и мое дело повиноваться без всяких размышлений. Во-вторых, я — природный русский, и пусть всему миру станет известным, что тот, кто осмелится восстать против могущества великой державы, будет раздавлен под ее пятою, как червь, и даже самая могила его сровняется с землей... — О Марков, Марков, сколько дикой и кровожадной гордости в твоих словах, — возразил старик. — И сколько неправды! Ты смотришь на предмет, приблизив его к самым глазам, и видишь одни лишь мелкие его подробности, но отойди от него дальше, и он представится тебе в своем настоящем виде. Неужели ты думаешь, что твоя великая родина бессмертна? Но разве не то же самое говорили и думали когда-то персы, и македоняне, и гордый Рим, охвативший весь мир своими железными когтями, и дикие полчища гуннов, нахлынувших на Европу, и могущественная Испания, владевшая тремя частями света? Спроси у истории, куда девалась их необъятная власть? А я тебе скажу, что и до них, за тысячи веков, были великие государства, более сильные, гордые и культурные, чем твое отечество. Но жизнь, которая сильнее народов и древнее памятников, смела их со своего таинственного пути, не оставив от них ни следа, ни воспоминания. — Это пустяки, — возразил слабеющим языком капитан, опускаясь на спину. — История идет своим течением, и не нам направлять ее или указывать ей дорогу. Старик беззвучно засмеялся. — Не уподобляйся той африканской птице, которая прячет голову в песок, когда ее преследуют охотники... Верь мне, пройдет сто лет, и дети твоих детей будут стыдиться своего предка Александра Васильевича Маркова, палача и убийцы. — Сильно сказано, старина! Да, и я слыхал об этих бреднях восторженных мечтателей, которые собираются переделать мечи на плуги... Ха-ха-ха!.. Воображаю себе это царство золотушных неврастеников и рахитических идиотов. Нет, только война выковывает атлетические тела и железные характеры. Впрочем... — Марков крепко потер виски, силясь что-то припомнить. — Впрочем, это все не важно... О чем я хотел тебя спросить? Ах да! Почему-то мне кажется, что ты не будешь говорить неправды. Ты здешний? — Нет, — покачал головой старик. — Но все-таки ты родился здесь? — Нет. — Но все-таки ты — европеец? Француз? Англичанин? Русский? Немец? — Нет, нет... Марков в раздражении ударил кулаком о борт кровати. — Да кто же ты наконец? И почему, черт возьми, мне так страшно знакомо твое лицо? Видались мы когда-нибудь с тобой? Старик еще больше понурился и долго сидел, не говоря ни слова. Наконец он заговорил, точно в раздумье: — Да, мы с тобой встречались, Марков, но ты никогда не видал меня. Вероятно, ты не помнишь или забыл, как во время чумы твой дядя повесил в одно утро пятьдесят девять человек? В этот день я был в двух шагах от него, но он не видел меня. — Да... правда... пятьдесят девять... — прошептал Марков, чувствуя, как им овладевает нестерпимый жар. — Но это... были... мятежники... — Я был очевидцем жестоких подвигов твоего отца под Севастополем и твоего деда после взятия Измаила, — продолжал своим беззвучным голосом старик. — На моих глазах пролилось столько крови, что ею можно было бы затопить весь земной шар. Я был с Наполеоном на полях Аустерлица, Фридланда, Иены и Бородина. Я видел чернь, которая рукоплескала Сансону, когда он показывал с подмостков гильотины окровавленную голову Людовика. При мне в ночь святого Варфоломея правоверные католики с молитвой на устах избивали жен и детей гугенотов. В толпе беснующихся фанатиков я созерцал, как святые отцы инквизиторы жгли на кострах еретиков, как во славу божию сдирали они с них кожу и как заливали им рот расплавленным свинцом. Я шел вслед за полчищем Аттилы, Чингис-хана и Солимана Великолепного, которые означали свой путь горами, сложенными из человеческих черепов. Вместе с буйной римской толпой я присутствовал в цирке при том, как травили псами зашитых в звериные шкуры христиан и как в мраморных бассейнах кормили мурен телами пленных рабов... Я видел безумные кровавые оргии Нерона и слышал плач иудеев у разрушенных стен Иерусалима. — Ты — кошмар... уйди... ты — бред моего больного воображения. Отойди от меня, — с трудом прошептал Марков запекшимися губами. Старик поднялся со скамейки. Его сгорбленная фигура точно выросла в одно мгновение, так что волосы его головы касались потолка. И он опять заговорил медленно, однотонно и грозно: — Я видел, как впервые пролилась кровь человека. Были на земле два брата. Один ласковый, нежный, трудолюбивый и сострадательный. Другой — старший — был горд, жесток и завистлив. Однажды они оба приносили, по обычаю отцов, жертву своему богу: младший — плоды земные, а старший — мясо наловленных им зверей. Но старший питал в сердце злобу к своему брату, и дым от его жертвенника стлался по земле, между тем как дым от жертвенника младшего прямым столбом поднимался к небу. Тогда переполнилась душа старшего давнишней завистью и злобой. И произошло на земле первое убийство... — Ах, отойди, оставь меня... ради бога, — шептал Марков, мечась по сбившейся простыне. Но старик продолжал свою речь: — Да, я видел, как его глаза расширились от ужаса смерти и как его скорченные пальцы судорожно царапали мокрый от крови песок. И когда он, вздрогнув в последний раз, вытянулся на земле, холодный, неподвижный и бледный, то нестерпимый страх овладел убийцей. Он бежал, пряча лицо свое, в лесную чащу и лежал там, дрожа всем телом, до самого вечера, до тех пор, пока не услышал голос разгневанного бога: «Каин, где брат твой Авель?» — Уйди, не мучь меня! — с трудом шевелил губами Марков. — Объятый трепетом, я отвечал господу: «Разве я сторож моему брату?» Тогда проклял меня господь вечным проклятием: «Оставайся в живых до тех пор, пока стоит созданный мною мир. Броди бездомным скитальцем во всех веках, народах и странах, и пусть твои глаза ничего не видят, кроме пролитой тобою крови, и пусть твои уши ничего не слышат, кроме предсмертных стонов, в которых ты всегда будешь узнавать последний стон твоего брата». Старик замолчал на минуту, и когда он заговорил, то каждое его слово падало на Маркова с тяжелой болью: — О господи, справедлив и неумолим твой суд! Уже многие столетия и десятки столетий странствую я по земле, напрасно ожидая смерти. Высшая, беспощадная сила влечет меня туда, где умирают на полях сражений окровавленные, изуродованные люди, где плачут матери, произнося проклятия мне, первому братоубийце. И нет предела моим страданиям, потому что каждый раз, когда я вижу истекающего кровью человека, я снова вижу моего брата, распростертого на земле и хватающего помертвелыми пальцами песок... И тщетно хочу я крикнуть людям: «Проснитесь! Проснитесь! Проснитесь!..» — Проснитесь, ваше высокоблагородие, проснитесь! — твердил под ухом Маркова настойчивый голос фельдфебеля. — Телеграмма... Капитан быстро поднялся на ноги, мгновенно овладев, по привычке, своей волей. Уголья в камине давно потухли, а в окно столовой уже глядел бледный свет занимающегося дня. — А как же... те?.. — спросил Марков с дрожью в голосе. — Так точно, ваше высокоблагородие. Только что... — А старик? Старик? — Тоже. Капитан, точно сразу обессилев, опустился на кровать. Фельдфебель стоял около него навытяжку, ожидая приказаний. — Вот что, братец. Ты примешь вместо меня команду, — заговорил Марков слабым голосом. — Я сегодня подаю рапорт, потому что я... что меня... совершенно измучила эта проклятая лихорадка... И может быть, — он попробовал усмехнуться, но улыбка у него вышла кривая, — может быть, мне придется скоро и совсем уйти на покой. Ничему не удивлявшийся фельдфебель, приложив руку к козырьку, ответил спокойно: — Слушаю, ваше высокоблагородие. 1907 Куст сирени Николай Евграфович Алмазов едва дождался, пока жена отворила ему двери, и, не снимая пальто, в фуражке прошел в свой кабинет. Жена, как только увидела его насупившееся лицо со сдвинутыми бровями и нервно закушенной нижней губой, в ту же минуту поняла, что произошло очень большое несчастие... Она молча пошла следом за мужем. В кабинете Алмазов простоял с минуту на одном месте, глядя куда-то в угол. Потом он выпустил из рук портфель, который упал на пол и раскрылся, а сам бросился в кресло, злобно хрустнув сложенными вместе пальцами... Алмазов, молодой небогатый офицер, слушал лекции в Академии генерального штаба и теперь только что вернулся оттуда. Он сегодня представлял профессору последнюю и самую трудную практическую работу — инструментальную съемку местности... До сих пор все экзамены сошли благополучно, и только одному богу да жене Алмазова было известно, каких страшных трудов они стоили... Начать с того, что самое поступление в академию казалось сначала невозможным. Два года подряд Алмазов торжественно проваливался и только на третий упорным трудом одолел все препятствия. Не будь жены, он, может быть, не найдя в себе достаточно энергии, махнул бы на все рукою. Но Верочка не давала ему падать духом и постоянно поддерживала в нем бодрость... Она приучилась встречать каждую неудачу с ясным, почти веселым лицом. Она отказывала себе во всем необходимом, чтобы создать для мужа хотя и дешевый, но все-таки необходимый для занятого головной работой человека комфорт. Она бывала, по мере необходимости, его переписчицей, чертежницей, чтицей, репетиторшей и памятной книжкой. Прошло минут пять тяжелого молчания, тоскливо нарушаемого хромым ходом будильника, давно знакомым и надоевшим: раз, два, три-три: два чистых удара, третий с хриплым перебоем. Алмазов сидел, не снимая пальто и шапки и отворотившись в сторону... Вера стояла в двух шагах от него также молча, с страданием на красивом, нервном лице. Наконец она заговорила первая, с той осторожностью, с которой говорят только женщины у кровати близкого труднобольного человека... — Коля, ну как же твоя работа?.. Плохо? Он передернул плечами и не отвечал. — Коля, забраковали твой план? Ты скажи, все равно ведь вместе обсудим. Алмазов быстро повернулся к жене и заговорил горячо и раздраженно, как обыкновенно говорят, высказывая долго сдержанную обиду. — Ну да, ну да, забраковали, если уж тебе так хочется знать. Неужели сама не видишь? Все к черту пошло!.. Всю эту дрянь, — и он злобно ткнул ногой портфель с чертежами, — всю эту дрянь хоть в печку выбрасывай теперь! Вот тебе и академия! Через месяц опять в полк, да еще с позором, с треском. И это из-за какого-то поганого пятна... О, черт! — Какое пятно, Коля? Я ничего не понимаю.. Она села на ручку кресла и обвила рукой шею Алмазова. Он не сопротивлялся, но продолжал смотреть в угол с обиженным выражением. — Какое же пятно, Коля? — спросила она еще раз. — Ах, ну, обыкновенное пятно, зеленой краской. Ты ведь знаешь, я вчера до трех часов не ложился, нужно было окончить. План прекрасно вычерчен и иллюминован. Это все говорят. Ну, засиделся я вчера, устал, руки начали дрожать — и посадил пятно... Да еще густое такое пятно... жирное. Стал подчищать и еще больше размазал. Думал я, думал, что теперь из него сделать, да и решил кучу деревьев на том месте изобразить... Очень удачно вышло, и разобрать нельзя, что пятно было. Приношу нынче профессору. «Так, так, н-да. А откуда у вас здесь, поручик, кусты взялись?» Мне бы нужно было так и рассказать, как все было. Ну, может быть, засмеялся бы только... Впрочем, нет, не рассмеется, — аккуратный такой немец, педант. |
Похожие:
 | Книга-игра, книга-головоломка, книга-лабиринт, книга-прогулка, которая может оказаться незабываемым путешествием вокруг света и глубоким... | | Книга написана с позиции язычества — исконной многотысячелетней религии русских и арийских народов. Дана реальная картина мировой... |
| Помпонацци, Парацельса, Макиавелли, выделяется главная книга – «анти-Библия»: «…У либертенов всегда в руках книга Рабле, наставление... |  | Технология творческого решения проблем (эвристический подход) или книга для тех, кто хочет думать своей головой. Книга первая. Мышление... |
| Книга предназначена только для предварительного ознакомления! | | Зарегистрирована в (в типографском варианте эта графа есть, но ее оставляют пустой, так как книга нигде не регистрируется) |
| Режим работы «Книга гу-44» выполнен, согласно, общих требований «Инструкции по ведению станционной и коммерческой отчетности» и Указания... | | Книга учёта бланков аттеста-тов, св-в о неполном среднем образовании, книга учёта золотых и серебряных медал |
| Приложение Образец представления сведений о предстоящей защите диссертации (для размещения на сайте Министерства образования и науки... | | Форма «Служебной записки для актуализации информации на официальном сайте института» |