Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson)


НазваниеАвтобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson)
страница1/38
ТипДокументы
filling-form.ru > Туризм > Документы
  1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   38
Американец в ГУЛАГе
Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson).

Впервые опубликовано в издательстве Ballantine Books, Нью-Йорк, 1975 г.
Посвящается Патрисии Блэйк, ставшей моим близким другом с момента моего возвращения в США и моей путеводной звездой в написании этой книги.
“За тех, кто в море”…
Предисловие переводчика

Эта замечательная книга случайно попалась мне давным-давно в какой-то школьной библиотеке в Канаде. Она никогда не была переведена на русский. В то время я начал читать ее запоем и не мог остановиться. С тех пор перечитал несколько раз, рассказывал фрагменты друзьям, оставлял ссылки на английский вариант. Не было человека пока, которого прочтение этой книги оставило бы равнодушным. Кто-то скажет - "А... Это ГУЛАГовская тематика... Ничего нового, по ней уже сотни книг есть, да и то время давно ушло, это не актуально и не интересно..." Конечно, универсальных книг и тем нет, но что касается этой книги - она выделяется на фоне всего сказанного и написанного. Почему?

Это не о ГУЛАГе как таковом (хотя он описан в мельчайших подробностях - у автора феноменальная память, и он восстанавливает все детали своего "путешествия в Ад" с потрясающей правдивостью и точностью в самых мелких деталях). Эта книга - о человеке. Александре Долгане (Alexander Dolgun). Человеке потрясающего жизнелюбия, стойкости и оптимизма. Единственном из тех, кого знал Солженицын как прошедшего через самую страшную тюрьму сталинщины - Сухановку - и вышедшем оттуда с неповрежденным рассудком (причем он был там дважды!). Герой этой книги - молодой человек (на день ареста ему было всего 22 года) - успешный в карьере, любящий жизнь, девушек, веселое времяпрепровождение. Этот человек – не советского покроя, он - американец, исповедующий западные ценности и образ жизни. По своим взглядам, образу жизни и мышления, это – наш современник, типичный молодой человек нашего времени, только без мобильника в кармане. В рассказанной им автобиографической истории есть и веселые приключения, и поездки на машине с девушкой по Москве, и увлечения, вполне понятные и близкие любому молодому человеку наших дней (бодибилдинг, военные корабли, приключенческие кинофильмы и детективные истории)... Поэтому рассказ Алекса о пережитом - это словно современное "кино 3D", погружающее нас, сегодняшних, в наше же прошлое - где "лица, имена, запахи и звуки" приходят к нам "с потрясающей ясностью – словно старые знакомые, которых вы не видели очень-очень давно – и вот они снова стоят на пороге вашего дома".

К сожалению, эта книга, в том числе, не только о нашем прошлом, но и о настоящем. В рассказе Алекса о подавляющей любые проявления свободы личности системе государства, о жуткой машине госбезопасности, перемалывающей человеческие судьбы, мы узнаем современную нам Россию, в которой вновь запущен и скрипит шестеренками старый знакомый ГУЛАГовский механизм - пусть пока не в тех же масштабах, но не изменивший ни своей сути, ни методов "работы". Как написал в предисловии к своей книге Алекс Долган, "спускаться назад в преисподнюю в своих воспоминаниях с целью написать эту книгу не было для меня таким уж радостным занятием. Это путешествие стало для меня актом катарсиса и исполнения долга перед теми, кто все еще находится в преисподней". Не будем и мы забывать, читая эту книгу, что сегодня в российских тюрьмах и лагерях томятся тысячи ни в чем неповинных людей, закатанных в бетон катком современного российского ГУЛАГа, а методы следствия и условия отбывания наказания изменились совсем не сильно...

Несмотря на тяжелый и подчас страшный материал, это очень оптимистичная и светлая книга. Она – о величии человеческого духа, способного преодолеть самые немыслимые испытания и не согнуться. Иллюстрацией к ней могла бы служить расхожая картинка, на которой уже почти проглоченный цаплей лягушонок пытается душить ее за шею – «никогда, никогда, никогда не сдавайся!». Автор почти не уделяет внимания своей жизненной философии - он просто тщательно, документально описывает все то, что происходило с ним - свои чувства, эмоции, слова, действия. И эта наглядность гораздо лучше любых теоретических построений говорит за себя сама.

P.S. Эпиграф автора - "За тех, кто в море" - никак не связан с морской тематикой. Это старый ГУЛАГовский тост - за тех, кто еще находится ТАМ - в бескрайнем и жестоком море российских тюрем и лагерей...

Меламед Станислав

Глава 1
Однажды, в конце 1948 года, молодой американец, безмятежно шагающий по московским улицам, был остановлен оперативником из МГБ – советской тайной полиции. Если бы молодой человек был проворнее и успел добежать до американского посольства, находившегося всего через два дома от этого места, он бы, возможно, сумел спастись. Однако вместо того, чтобы побежать, он замешкался и дипломатично ответил на вопрос оперативника. Этот момент стал для него судьбоносным. За эти несколько секунд молодой человек превратился в заключенного советских карательных органов, в тени которых ему пришлось прожить в течение последующих двадцати трех лет.
Начало всей этой истории было достаточно прозаичным. В начале 30-х гг, когда в Америке свирепствовала безработица, множество американских технических специалистов приняли предложение работы от советского государства и подписали контракт сроком на один год. Одним из таких специалистов был Майкл Долган1, проживающий в Нью-Йорке польский эмигрант. В 1933 году он приступил к работе на Московском Автомобильном заводе. Ему платили неплохую зарплату в долларах, но ему было сложно находиться в Москве без своей семьи – оставшихся в Нью-Йорке жены и двух маленьких детей, которым он отсылал большую часть заработанных денег. Поэтому, когда работодатели Майкла предложили ему перевезти жену и детей в Москву при условии подписания контракта на следующий год, он согласился. Хотя Майклу совсем не нравилась жизнь в Москве, он решил, что сможет продержаться здесь еще год, если семья будет рядом. К тому же положение в Америке все еще было достаточно тяжелым. Но этот год растянулся на два, затем на четыре, а затем пришел год 1939, а вместе с ним – война.
Майкл сказал советским чиновникам о своем желании вернуться со своей семьей домой, в Америку. Его жена Анна и дети уже устали от жизни в маленькой и неуютной московской квартире. Но советская бюрократическая машина начала создавать все новые и новые препоны для их возвращения. Майкл не был достаточно политически грамотным человеком. Даже если бы он узнал в свое время о существовании в Москве американского посольства, ему вряд ли пришло бы в голову обратиться туда за помощью. Ведь в течение шести лет он имел дело с одними и теми же советскими чиновниками – именно они были для него пропуском в мир паспортов, денег и документов, необходимых для переезда.
Еще ничего не было сделано для возвращения Майкла на родину, как в Россию пришла война, и Майкл Долган обнаружил, что в глазах советского правительства он стал советским гражданином – без какого бы то ни было согласия с его стороны или даже предварительного уведомления. Таким образом, он был призван в Красную армию и практически до конца войны не видел свою семью, которая оставалась голодать в осажденной Москве. Анна и ее дети, Стелла и Александр, в то время подростки, мечтали о возращении домой, в Нью-Йорк – но об этом, конечно, не могло быть и речи.
Алекс воспитывался в католической вере и в свое время слышал немало рассказов об аде. Но по сравнению со страшными картинами реальности из той преисподней, в которой он проведет большую часть своей молодости, те рассказы покажутся ему сущей безделицей.
Я знаю все это, потому что я – тот самый Алекс Долган. Спускаться назад в преисподнюю в своих воспоминаниях с целью написания этой книги было для меня не таким уж радостным занятием. Это путешествие явилось для меня актом катарсиса и исполнения долга перед теми, кто все еще находится в преисподней.
Большая часть написанного – это то, что я действительно помню, но некоторая часть представляет собой то, что должно было происходить. Многие эпизоды, лица, слова и ощущения так прочно врезались в мою память, что время бессильно их уничтожить. Но были и периоды, когда я был настолько измучен – потому что меня лишали сна, или из-за голода, или по причине побоев, или когда я лежал в горячке, или, наоборот, коченел от холода – что в этих временных отрезках я находился словно в тумане, и потому сейчас могу связать их с теми событиями, которые помню вполне ясно, только достроив необходимые связующие звенья между ними.
Например, я знаю, что весной 1950 года я был упакован, словно кусок человеческого мяса, в один из переполненных людьми печально известных столыпинских вагонов и отправлен из московской тюрьмы, в которой меня истязали на допросах, в лагерь принудительного труда в Казахстане. Я был изнурен и пребывал в горячке. После полутора лет вынужденного отсутствия нормального сна мое сознание поблекло. Я был единственным американцем в человеческой массе, состоящей из русских, украинцев, татар и людей других национальностей в этом вагоне. Я отчетливо помню некоторые сцены, имевшие место в перевалочных тюрьмах по дороге в лагерь. Я вспоминаю вагон, заваленный трупами, перед воротами джезказганского лагеря, куда мы прибыли в четыре часа утра, и я знаю, что был слишком слаб на тот момент, чтобы передвигаться самостоятельно.

Однако следующий момент, который я помню – это марш в колонне по пути на работу в каменоломню. Между этими событиями должен был быть период отдыха, или так называемый карантин – только потом мне должны были назначить рабочее задание. Я знаю в подробностях все, что происходит в этот период, потому что это происходит со всеми заключенными, и поэтому могу с достоверностью описывать все эти события как те события, что происходили со мной. Но у меня не осталось абсолютно никаких воспоминаний об этом двухнедельном периоде, он был словно стерт из моей памяти.

У меня чрезвычайно цепкая память. Я могу увидеть сегодня лица тех, кто пытал меня в московских тюрьмах, в Лефортово и Сухановке. Я помню номера всех камер, в которых я был заключен, количество дней, проведенное в карцерах, имена сотен товарищей по заключению. Во время работы над этой книгой лица, имена, запахи и звуки вернулись ко мне после двадцати лет небытия, и они вернулись с потрясающей ясностью – словно старые знакомые, которых вы не видели очень-очень давно и вот они снова стоят на пороге вашего дома.

Работа над этой книгой была для меня подчас захватывающим занятием – прежде всего в том, как моя память откликалась на мои изыскания. Однако не все эти воспоминания были достаточно приятными. Я знаю, что к некоторым из них я сознательно избегал обращаться в течение двадцати лет, потому что они были непереносимыми. Однако сейчас, когда этот рассказ стал потребностью всей моей жизни, а также по причине того, что достоверный рассказ должен содержать подробности, фактуру и быть максимально полным, даже боль от ужасных воспоминаний приносит чувство удовлетворения от простого осознания того факта, что я способен ПОМНИТЬ.

Глава 2
Однажды, в конце 1948 года, молодой американец, безмятежно шагающий по московским улицам, был остановлен оперативником из МГБ. С этого начинается моя история, и я вновь возвращусь в тот день – в самое его начало, между первым и вторым часом ночи, когда я стоял во дворе дома моей девушки, Мери Като, собираясь сказать ей “спокойной ночи”. Я был влюблен в Мери Като. Она работала в британском посольстве, я – в американском. И я, и она работали тогда на младших должностях, но мы были жизнерадостной и легкой на подъем парой, и у нас было много друзей в сообществе находившихся в Москве дипломатов. Поэтому нас часто приглашали на всевозможные приемы, обеды, в театры – везде, куда, как правило, такого двадцатидвухлетнего человека, как я, вряд ли бы пригласили – даже несмотря на то, что я в это время работал уже главным клерком отдела хранения документации при посольстве.

Окружающие знали, что мы с Мери были влюблены друг в друга, и часто по-дружески посмеивались над разницей в нашем произношении, называя нас мистер и мисс Хафф-и-Хауфф («половинка» - с англ). В тот вечер мы с Мери слишком припозднились. Мы были очень близки и сильно любили друг друга, но мы еще ни разу не проводили ночь вместе – это могло подождать до свадьбы. Тот вечер был одним из тех вечеров, когда почти невозможно сказать «Прощай». Мы стояли в дверях ее дома, обнявшись – счастливые, мечтательные и совершенно отстраненные от всего того, что нас окружало.

Помню, что на меня нахлынуло желание как-то драматизировать этот момент – я был без ума от Мери, и мне требовалось выразить это чувство с наибольшей силой. Я сказал ей: “Любимая, если вдруг что-то случится со мной, и я пропаду на несколько месяцев…”. На ее лице промелькнула неподдельная тревога. В душе я радовался, как ребенок – это означало, что я действительно был важен для нее. Она могла подумать, что меня посылают на некое задание от посольства, о котором я не могу говорить – во всяком случае, именно это я и пытался изобразить. Но она ничего не спрашивала, а только очень сосредоточенно смотрела на меня.

Я спросил: “Ты будешь меня ждать?”

“Я буду ждать тебя вечно, Алекс, - ответила она. – Я люблю тебя, и я буду тебя ждать. Ты это серьезно?”

“Послушай, - рассмеялся я, - забудь про это. Завтра вечером – нет, уже сегодня вечером – мы идем в Большой, и мне нужно немного выспаться. Мне просто хотелось узнать, насколько я важен для тебя”. Мери обняла меня, крепко-крепко – и, наверное, прошло еще с добрых полчаса, прежде чем я, погруженный в романтические мечты, оставил ее и направился обратно в резиденцию при посольстве.

И хотя я не склонен к мистике и суевериям, но и этот вопрос, заданный Мери по поводу моего исчезновения, как и сон, приснившийся мне той ночью, оказались пророческими…

…Я ехал в автобусе, возвращаясь в посольство с какого-то мероприятия, и тут заметил мужчину, пристально следящего за мной. В действительности посол Бедел Смит1 незадолго до этого предупреждал нас о том, что появились признаки усиления третирования американского персонала. Это было время начала создания НАТО и жесткого ответа со стороны Запада на советский захват Чехословакии, и, как нам казалось, все это должно было негативным образом отразиться на нас, американцах, находившихся в Москве. Так или иначе, но мы уже привыкли к слежке со стороны МГБ, и в своем сне я понял, что за мной – хвост, но что все это серьезнее, чем обычно. По мере приближения к посольству я осознал, что за мной наблюдает сразу несколько человек. Когда мы подъехали к остановке перед посольством я, стараясь вести себя безмятежно, встал перед дверью и нажал на кнопку выхода. Трое мужчин поднялись со своих мест и встали позади меня. Я нырнул в открывшуюся дверь и что есть мочи побежал к дверям главного входа в посольство. Они кинулись за мной. Я вырвался вперед, но что-то странное случилось с моими коленями. Внезапно я почувствовал в них слабость, и мои ноги стали подкашиваться. Те трое сзади нагоняли меня. Я споткнулся и упал, заставил себя подняться и упал снова, и тут они набросились на меня. В этот момент я, кажется, проснулся – потому что это все, что я помню из того сна. Он меня немного расстроил, но не очень сильно. Я знал, что в городе меня всегда подстерегает опасность. Посол Смит строго наказывал нам никогда не выходить поодиночке на улицу ночью, и, возможно, этот сон был реакцией на мою ночную прогулку – кто знает…

Но этот сон никак не выходил у меня из головы, и я рассказал о нем девчонкам на работе, когда пришел туда утром. Одна из них сказала мне, что утром в посольство приходила, о чем-то прося, еще одна русская женщина. Я говорю “еще одна”, потому что незадолго до этого некая бедная отчаявшаяся русская женщина с поврежденным рассудком пришла в посольство и заявила, что она – жена Эдварда Стеттиниуса2, последнего госсекретаря президента Рузвельта, и что в Ленинграде ее ждет корабль, чтобы увезти домой, и почему мы ничего для нее не делаем. И точно так же, как и в случае с той женщиной, этим декабрьским утром 13-го числа мы наблюдали из окна, как вышла из посольства эта “еще одна” женщина, а советский караульный у ворот кивнул человеку на улице, который сразу же пошел за ней следом.

Они заберут ее, мы знали это. За нами всеми тоже следили, хотя и ни разу не входили в прямой контакт. Я даже развил недюжинную способность к уходу от слежки, и в то утро со смехом сказал одной из девушек на работе: “Знаете, эти мгбешники буквально повсюду. А вот я – сам по себе!” И все посмеялись над моей шуткой.
В то утро перед тем, как пойти на работу, я взял с собой один из моих пистолетов. Я всегда обожал пистолеты, и в то время в моей коллекции находилось три из них: 9-миллиметровый Вальтер, японский револьвер 22-го калибра, такой компактный, что мог поместиться в ладони, и замечательный испанский довоенный пистолет-автомат 32-го калибра. У него была красивая костяная рукоять коричневого оттенка с прорезью, в которой находился скользящий указатель, показывающий, сколько выстрелов из возможных девяти было произведено. Именно этот пистолет я взял с собой в то утро на работу, чтобы смазать маслом от печатной машинки, потому как дома у меня подходящего масла не было.

У меня был также пневматический пистолет, стреляющий дротиками для дартс, он и стал потом предметом разбирательств. Хорошо, что я вынул испанский пистолет из кармана и оставил его в закрытом ящике письменного стола перед тем, как выйти на ланч – в ином случае, я уверен, это бы мне очень дорого стоило.

Ланч я собирался провести в компании с капитаном Нортсом, помощником военного атташе при дипломатической миссии Австралии. Берт Нортс1 был из той категории друзей, которых заводишь только после драки с ними. Перед тем, как мы с Мери начали встречаться, за ней ухаживал Берт, а потом она оставила его и стала встречаться со мной. Берт ужасно ревновал, замкнулся в себе, и вот однажды, годом ранее, мы встретились с ним на одном из приемов при британском посольстве. Берт тогда сильно надрался и пригласил меня выйти с ним на лестницу. Мы начали, и тут он потерял равновесие, упал и поранил голову. Я дотащил его до туалета и стал смывать кровь, а он принялся обнимать меня со словами, что я его лучший друг, что он вовсе не хотел меня обидеть и так далее, что обычно говорят люди в таком состоянии. После этого случая мы с ним стали частенько видеться и стали хорошими друзьями, а соперничество из-за Мери осталось в прошлом.

В Москве не так-то просто найти ресторан с хорошей едой, но к этому времени я уже стал специалистом, как и Нортс, и мы договорились встретиться в «Арагви», действительно хорошем грузинском ресторане на улице Горького. Чтобы дойти туда пешком от посольства, мне требовалось около двадцати минут. Когда я вышел из посольства, на часах было несколько минут второго. Проходя мимо караульного у ворот, я подмигнул ему и спросил: “Ну, как, поймал еще одного шпиона с утра?” Тот ответил мне непроницаемым взглядом и отвернулся.

День был солнечный и яркий. Американское посольство в то время располагалось прямо напротив северной стены Кремля2, и, перейдя улицу Горького, я взглянул направо и увидел очередь к мавзолею Ленина и множество людей, прогуливающихся по Красной площади в этот обеденный час. Приближалось Рождество, но на улицах еще совсем не было снега. Раскрашенные купола храма Василия Блаженного сияли на солнце.
Я повернул налево и зашагал вдоль по улице Горького, пробираясь сквозь толпу людей перед зданием Совета Министров, потом пересек небольшой переулок и пошел вдоль магазина “Диета”. Когда я был еще мальчишкой, шныряющим по московским улицам во время войны, одна из бомб упала рядом с этим магазином – и вокруг лежали мертвые люди, почти без признаков повреждений, в основном женщины, а их веревочные сумки, авоськи, были разбросаны по дороге вместе с картошкой и помидорами. Женщина-кассир сидела, выпрямившись, за кассой, но ее голова лежала в открытом ящике кассового аппарата. Я часто вспоминал эту неприятную картину, проходя мимо магазина “Диета”, припомнилась она мне и тем утром. Но только на краткий миг, так как в следующий миг, как только я прошел магазин, я услышал громкий голос сзади, окликающий меня по имени.

Я осознал, что этот кто-то уже крикнул мне несколько раз и теперь почти бежал за мной. Но он называл меня “Александр Михайлович”, исключительно русским по форме обращением, которым меня никто не называл раньше, поэтому я в начале и не обратил на это никакого внимания. Теперь этот человек бежал на меня, раскинув руки, словно собираясь обнять. “Кирюха! (старый приятель) – сказал он громко, гораздо громче, чем это имело смысл, стоя всего в полуметре от меня. - Как я рад тебя видеть, сколько лет, сколько зим!”

Я был чрезвычайно озадачен. Мне казалось, что это какой-то розыгрыш. Никогда раньше я не видел этого высокого, ухмыляющегося, импозантного мужчину – в этом я был уверен.

Он продолжал что-то громко говорить и, взяв меня под руку, отвел к обочине дороги. “Вот так сюрприз, вот это да! Как здорово, что мы снова встретились! Давай отойдем в сторонку, а то здесь люди мешают, поговорим!”

Я подумал, не сумасшедший ли это, судя по его странной ухмылке и манере громко разговаривать. Я сказал: “Послушайте, вы ошибаетесь. Я вас никогда раньше в своей жизни не видел”. Я пытался высвободить свою руку, не прибегая к грубости. “Пожалуйста, вы меня с кем-то спутали”.

К этому моменту мы стояли уже на краю тротуара. Он понизил свой голос и сказал: “Нет, я так не думаю. Вас зовут Александр Должин, верно?”

Многие русские произносили мое имя именно так, делая ударение на втором слоге, как в слове “джин”.

Я сказал: “Да, а вы кто?” Мне стало немного не по себе. До сих пор я не могу понять, почему тогда я не сообразил все быстрее и не бросился бежать. Особенно после того сна.

Высокий опустил руку в карман и достал оттуда удостоверение с корочкой синего и красного цвета. Я открыл его. Внутри была фотокарточка и подпись – Харитонов С.И., майор, оперативное управление, МГБ.

Я похолодел. Но его манера была абсолютно располагающей к себе. “Да вы не волнуйтесь, ничего серьезного, просто нам хотелось бы поговорить с вами в управлении, всего пять минут”.

Мне захотелось поскорее убраться отсюда. Я вынул свое удостоверение и жестко произнес: “Послушайте, я сотрудник посольства Соединенных Штатов. Мне не позволено разговаривать с кем-либо из советских официальных лиц без предварительного разрешения. Прошу меня извинить”. Харитонов взял мою карточку. “А ты мужик”, - сказал он вполголоса. Я протянул руку за своей карточкой. Он молча посмотрел на меня и медленно опустил руку с удостоверением в свой боковой карман. Я окаменел. Спектакль окончился. В этот судьбоносный момент я замешкался на какую-то долю секунды, и первой мыслью было – “лучше бы мне вернуть мою карточку”. Затем я осознал, что не смогу этого сделать и приготовился бежать. Я взглянул налево, на дорогу, по которой проезжали машины. Мне подумалось - он не осмелится стрелять при таком скоплении людей. Но уже в следующий миг я почувствовал, как две пары рук крепко взяли меня сзади под локти, и те двое, кому принадлежали эти руки, придвинулись вплотную ко мне. Я оказался в ловушке.

Харитонов опять повысил голос и громко произнес, как я теперь понимал, разыгрывая спектакль перед прохожими на улице: “Какая удача – а вот и мой приятель на машине! Давай немного прокатимся и поговорим”.

Рядом со мной остановилась бежевая “Победа” с уже открытой задней дверью. Тот, что стоял справа, сказал мне на ухо: “Ведите себя тихо. Пожалуйста, никакого шума”. И прежде, чем я успел что-то подумать, не говоря о том, чтобы как-то среагировать, я уже был зажат между двумя мужчинами на заднем сидении “Победы”.

Я обернулся и посмотрел на улицу за окном. Эта сцена осталась запечатленной в моей памяти, словно фотография. Огромные часы на здании центрального телеграфа показывали десять минут второго. Сбоку от себя я видел нижнюю часть женского тела, приближающуюся со стороны магазина “Диета”, а также веревочную сумку с картошкой, которую несла эта женщина. Такие сумки называются в России авоськами. Слово авоська происходит от слова “авось”, или “возможно”. В то время, да и сейчас тоже, многие люди в России носят с собой авоськи – потому что, возможно, им случится встретить по пути очередь за продуктами и, возможно, купить немного картошки, капусты или хлеба. Никогда не угадаешь – “возможно”. Когда я вспоминаю тот момент, то эта женщина кажется мне застывшей, без движения, хотя, конечно, она двигалась, а я мог видеть только ее ноги из окна машины. Голубое платье-полька с белыми кружочками. Авоська, полная картошки, и пара женских туфель с торчащими из них пальцами. Эта картина показалась мне забавной, и в тот момент, когда машина трогалась с места, я давился от смеха.

И в этот же самый момент я необычайно остро почувствовал, что моей жизни пришел конец.
Харитонов сидел спереди и, обернувшись ко мне, продолжил успокаивать меня, что мы, мол, просто заедем в управление на короткую беседу. “Не волнуйтесь, - повторял он, - пять минут, только и всего”.

Его поведение, и правда, успокаивало. В какой-то момент я перестал волноваться и подумал – “Господи, да они просто хотят меня завербовать. Деньги, женщины и так далее. Они хотят сделать меня своим агентом. Это просто предложение работы”. Такое объяснение всего происходящего было единственным, имевшим хоть какой-то смысл.

“Ну, вот и приехали, - провозгласил Харитонов. Вы знаете, что это такое?”

Наша машина оставила позади Кузнецкий Мост, мы проехали вдоль по Пушечной и выехали на площадь Дзержинского, огибая ее с юго-западной стороны. Я взглянул в окно – мимо тянулась громада здания из серого камня. Это была Лубянка – городская тюрьма и главное управление МГБ.

“Конечно, - ответил я. – Это ГосУжас. Место, где люди сходят с ума”.

Харитонов добродушно рассмеялся.

Незадолго до революции в этом здании располагалось государственное страховое общество, или Госстрах1. “Страхкасса” означает страховую контору. Но слово “страх” означает по-русски также “ужас”, поэтому некоторое время тюрьма именовалась “государственным страхом”. Затем, после начала масштабных репрессий, когда это здание стало постоянно заглатывать людей, уже не выходивших назад, его стали называть “ГосУжас”. Это массивное здание действительно впечатляет, полностью заполняя собой одну из сторон Дзержинской площади. Я часто проходил мимо – оно находилось всего в нескольких минутах ходьбы от посольства. Огромные стальные ворота всегда были закрыты. Однако сейчас, при приближении нашей машины, они начали открываться, разъезжаясь в стороны. Это было словно в кино. Я подумал – вот подождите, вот будет история, чтобы рассказать ребятам в посольстве!

Ворота были на рельсах и разъехались в стороны, в проемы в стене, а потом со скрежетом закрылись за нами. Двери машины открылись, и мы оказались в центре большого внутреннего двора, где не было никого кроме меня с Харитоновым. “Пожалуйста, не волнуйтесь, это займет всего пару минут, сюда, пожалуйста”, - продолжал Харитонов в своей успокаивающей и обнадеживающей манере. В дверях он вежливо пропустил меня первым, а затем проскользнул вперед, указывая дорогу. Вокруг никого не было, те двое куда-то исчезли. Мысли одна за другой проносились у меня в голове. Если это какая-то грязная ловушка, думалось мне, то этот Харитонов слишком обходителен для этого. Да, конечно – они собираются что-то мне предложить. “Немного информации, мистер Долган, это все, что нам нужно. Это никак не повредит вам, а мы будем чрезвычайно признательны вам за это”.

Мы свернули в узкий боковой коридор. Вдоль стен тянулись двери, странно близко расположенные друг к другу. Все еще продолжая движение, не замедляя взятого темпа, Харитонов открыл дверь и учтиво пригласил меня внутрь – “Сюда, пожалуйста”. Я вошел, продолжая двигаться все в том же заданном темпе, в котором мы проходили по коридору, и затем внезапно остановился. Я был в каменном мешке размером полтора на два с половиной метра. Пустая комнатка со скамьей. Я резко обернулся – “Что за черт!” Я был взбешен, но сказал я это уже двери, тяжело захлопнувшейся за мной. Обитая железом дверь с глазком посередине. Она закрылась за мной со звуком клацающего замка. “Не нравится мне этот звук!” – подумалось мне.
Глазок сразу же приоткрылся. Я приблизился вплотную к двери и произнес: “Майор, откройте. Это не смешно!” Глазок снова закрылся – но перед этим я сумел разглядеть за ним чей-то темный зрачок и темную бровь – они определенно не принадлежали светлокожему майору. Я ждал звука открывающегося замка. Затем я предположил, что человек за дверью ищет ключ или еще что-то. Я решил подождать, пока мое терпение не кончится. Ожидание это было не очень долгим. Но более долгим, чем это могло бы показаться оправданным.

Я был очень возбужден. В моей голове проносились самые разные мысли, но все они означали только одно – необыкновенное приключение и шикарную историю для рассказа ребятам в посольстве. Я и в самом деле находился
  1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   38

Похожие:

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconПравовые основы практическое пособие ю. П. Орловский, Д. Л. Кузнецов
Москвы в области науки и образовательных технологий гл. IV, § 4 (в соавторстве с И. Я. Белицкой), § 6 (в соавторстве с И. Я. Белицкой),...

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconАлександр Дэвидсон «Скользящий по лезвию фондового рынка»»
Оригинал: Alexander Davidson, “Stock market rollercoaster a story of Risk, Greed and Temptation ”

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconКомментарий к федеральному закону
Российской Федерации в трех томах / Под ред. А. П. Сергеева" (Кодекс, 2010, 2011 (в соавторстве)); учебных пособий "Правовое регулирование...

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconВ. П. Ермакова Коллектив
Ермошин Александр Михайлович, Литвиненко Инна Леонтьевна, Овчинников Александр Александрович, Сергиенко Константин Николаевич

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconКомментарий к федеральному закону
Алексеев В. И. канд юрид наук, ст науч сотрудник ст ст. 12, 23 26, 34, 35, 42 (в соавторстве с А. В. Бриллиантовым)

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconХарактеристика урока
Тема: «The poetic language in the original and translated versions of Alexander Pushkin’s “Eugene Onegin”» (Поэтический язык оригинала...

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconСписок результатов интеллектуальной деятельности полученных в период...

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconЛитература: Alexander Osterwalder
Целью освоения дисциплины «Организационное поведение» является формирование у студентов системы представлений об основах поведения...

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconАлександр Вемъ Вруны и врунишки. Как распознать и обезвредить Аннотация...
Специалист в области отношений, эксперт по психологии лжи Александр Вемъ поможет вам! Он расскажет, как распознать лжеца и не допустить...

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconЮрий Пахомов Белой ночью у залива удк 882 ббк 84 (2Рос-Рус) п 21
П 21. Белой ночью у залива: рассказы и повесть. – М., 2010. Эко-Пресс, 2010, 254 с

Вы можете разместить ссылку на наш сайт:


Все бланки и формы на filling-form.ru




При копировании материала укажите ссылку © 2019
контакты
filling-form.ru

Поиск