 Иван Григорьевич Григорьев
"Становление"
Автобиографическая повесть
Глава 1. Рождение. Мать
Глава 2. Первые дни
Глава 3. Семья и хозяйство
Глава 4. Женитьба отца
Глава 5. Невеста
Глава 6. Отец - строитель
Глава 7. Происхождение деревни
Глава 8. Отец работает у австрийца
Глава 9. Переезд в Столицу
Глава 10. Блины господина Вратнякова
Глава 11. Отец учится марксизму
Вступление
Оглядываясь назад, я задаю себе вопрос: "Что сделал, ты, что успел в жизни? Ты - Иван Григорьевич за свои долгие годы жизни, за семьдесят с лишним лет. Что отдал людям и что получил от них?" Поэтому я и решил написать повесть о себе, о предках, чтобы будущие потомки знали обо мне и прошедших временах нашего поколения.
(Подпись Ивана Григорьевича)
До моего рождения и часть моего детства записаны со cлов моей бабушки - Прасковьи Ильиничны. Она была главной в воспитании меня до 6 лет.
Глава 1. Рождение
Не подумайте, что я какой-то необыкновенный человек, если хватило смелости взяться за перо. Я такой же смертный, как и вы, читающий эту повесть.
Родителями моими были крестьяне из бедной семьи Савушкиных. У наших предков в избах картинных галерей не было. Даже фотографий не было. Ведь ближайшая была в городе Валдае, от нас за 18 километров. Родословная передавалась из поколения в поколение. Хорошо, когда кое-кто ещё помнил прадеда, а предка старше того и звать-то как забывали.
Я попытался частично восстановить нашу родословную на прилагаемой схеме в виде дерева от прапрадеда до наших дней.
Родился я в лютом январе 1906 года при необыкновенных условиях. В тот период, в начале двадцатого века, у крестьян не было ни врачей, ни фельдшеров, ни опытных акушерок. Беременные женщины при родах пользовались опытом старых бабок, да знахарок... но и тех для меня не оказалось...
Только что отпраздновали люди встречу нового 1906 года. Гуляли все святки до крещения. У всех было чем угостить гостей по случаю таких праздников. У плохого хозяина на этот случай были мука для пирогов, мясо из баранины, не говоря уж об овощах - картофеле, соленых грибов и капусты. На масло скапливали сметану всю осень. Варили крестьянское пиво из ячменного солода.
Все святки мороз был не велик. Для молодёжи погода только на радость! Девчата по вечерам гадали, смотря при ясной луне через кольцо в воде и через зеркало, в мечтах о своём суженом и замужестве. Днем катались с горы на санках под крутой уклон, начинавшийся от деревни до самого озера. Смеху, шуток, визгу девок и парней было не мало. Они часто опрокидывались на ухабах и сугробах. Мальчишки разжигали костёр и прыгали через огонь, увлекая за собой и девчат. Девушки собирались в кучки, пели частушки, подыгрывая языком.
В крещение рано по утру уходили в церковь, неся в руках разного рода посуду, чтобы после освящения воды в проруби озера набрать святой воды. Святили ею всех домочадцев, скот, дворы, конюшни и пили её все, ожидая избавления от всех болезней и нечистой силы.
Погода для мальчишек была раздольем: они, раскрасневшись, носились с палками в руках, гоняя мерзлый шарик из конского навоза. Эта игра напоминала хоккей. Состояла она из очерченного круга с ямками по кругу согласно количеству игроков. Одна ямка-лунка была в центре круга. Центральный мальчик имел в лунке шарик и должен был загнать его в лунку зазевавшегося мальчика, который не смог защитить свою лунку. Зевака должен был водить.
Через недели две после крещения завыли метели с сильным снегопадом. Ветер выл на разные голоса в печных трубах. На улицах выросли такие сугробы, что не выйти из дому ни за сеном, если оно не привезено из полевых стогов, ни за дровами, если не запасено у дома.
Вот в этот злой холодный месяц январь 22 числа старого стиля суждено было появиться мне на белый свет при необыкновенных условиях. Представьте себе тот период царской России. В деревнях не было ни врачей, ни акушерок, кроме ветеринара, жившего в соседней деревне.
Час моего рождения произошёл в деревянном хлеву, где зимой держали скотину. Хлев был разделён на три секции: в одной - маленький телёнок, рядом с ним овцы с ягнятами , в третьем поросёнок 3-4 месяцев. В передней части направо от двери хранился небольшой запас сена на корм и соломы для подстилок. Этот хлев при свидетелях домашних животных и был моим родильным домом. Первое впечатление о жизни для меня было не радостным - было очень холодно, пока лежал на соломе. Во-первых я нашёл способ согреться - стал плакать, жалуясь окружающему обществу, а оно с немигающими глазами и любопытством уставилось на меня, издавая своё мнение, каждый на своём языке. В их глазах сверкал отблеск фонаря, висевшего на стене.
Мать не могла сама управиться со своими делами и принялась звать на помощь, зная что кто-то в доме услышит. В доме произошел полный переполох, услышавши крик со двора. Все домашние знали, что молодуха пошла во двор добавить корм скоту на ночь и что-то долго не возвращается. Бабушка, сообразив в чём дело, быстро налила в ведро воды из чугуна, прихватила какие-то тряпки и, набросив на плечи полушубок, выбежала во двор. Крестясь и причитая молитву, она в потьмах прошла по двору, где лежала корова, жуя свою жвачку, и открыла дверь в хлев.
- Устиша, скромница ты этакая! Неужели не сказать было, что пора родить? Ты ведь постеснялась наших и ушла во двор. Я всех бы выгнала из дому, если бы знала, что тебе время родить!
- Ничего, Маменька! - так звали бабушку все домашние. - Я шла по двору с охапкой сена, да поткнулась. Фонарь то был в хлеве за стенкой, ну, и кольнуло в спину... Тут и началось!
- Всё-таки, Устинья, ты крепкая женщина! Ведь первенец, а ты почти управилась...
Все процедуры были выполнены. Бабушка во что-то меня завернула и я перестал плакать, почувствовав тепло той одежды, в которую был завернут. С помощью бабушки мать была доведена до избы и уложена в кровать.
Моя мать Устинья Фёдоровна была действительно крепкого здоровья, высокого роста. Всем видом похожа на обыкновенную русскую крестьянку, с широким лицом, полным, но правильным носом, серыми глазами и русыми волосами. Родителей у матери не было в живых, она осталась круглой сиротой семи лет и до замужества жила в Бологом у попа. Сначала в няньках, а потом работницей. Родители матери - Фёдор Михайлович и Мария Филипповна умерли в одном году, оставив Устишку, братика Ваню 6 лет и сестрёнку Федорку 4 лет.
Тётя Устинья Филипповна с мужем Иваном Михайловичем взяли к себе всех троих, а родной дом был закрыт и забит досками на окнах. У дяди Ивана было небогатое хозяйство. Иван Михайлович был непревзойденным рыбаком в деревне Никитеревец. И у него всегда для гостей находилась рыба. А если вдруг рыбы не оказывалось, то он на ночь уходил на озеро Лиственник и утром рыба была для гостя. Им тяжело было прокормить семью в шесть человек. У них тоже был сын Иван, пяти лет. Прожив с осени 1888 года до лета, кое-как перегоревали невосполнимую утрату родителей. (Дом матери в деревне Никитеревец я посещал когда уже мне было лет 10-12. Она показывала его мне.) Принялись дети помогать по хозяйству помогать кто как мог. Убрали озимый хлеб с небогатого урожая.
После уборочной была в дорогу снаряжена телега с сеном. Тётя напекла подорожников из ржаного теста с начинкой из гороховой муки. Запрягли лошаденку и поехали в город... Долго все плакали, расставаясь с Устишей, может быть надолго. Когда скрылась из виду телега, тётя Устинья позвала домой двух Иванов и Федорку... Приемного стали звать с тех пор Большаком, а на год младшего - Малыхой. Так они до старости и остались: Большак и Малыха.
Рос в этой семье Иван Большак, с возрастом втягивался в крестьянскую работу. Стал широкоплеч, коренаст, как говорят в людях. Так он и жил тихой мирной жизнью... до первой империалистической войны 1914-1918 гг. Был взят в армию. Сестра Устинья провожала его до самого Валдая, идя по шпалам железной дороги. Как чувствовала - провожает навсегда... Он в том же году был убит.
Федора выросла до невесты и рано была выдана замуж за Захара в соседнюю деревню.
Глава 2. Первые дни
По случаю ненастной погоды все были дома. С большим нетерпением ждали когда им разрешат посмотреть племянника, но бабушка всем нашла дело.
- Дуня, по тебе прялка скучает!
- Маменька, я уже початок напряла, а пойду на посидку - еще напряду!
- Когда там тебе прясть! Надо пляской да песнями развлекаться...
Мужикам она приказала:
- Стёпа, Терёша, Сергей, вы тоже идите куда-нибудь!
Любопытство всеми овладело, хотелось посмотреть, что за новый человек появился в их доме. Не стерпела Дуня.
- Маменька, мы только взглянем и уйдём...
- Ладно, только тихо! Видите он заснул.
- Маменька, да он на Устишу похож! - сказала Дуня. - Смотрите: лоб, глаза, нос... Отцовского-то нет ничего!
Степан уверял, что я и на отца похож.
- Смотрите хорошенько! Вам бы все на баб были похожи... Вон какие кулаки-то у него, видать, будет большой и сильный мужик.
Терентий поддакнул Стёпе.
- Бросьте судачить, еще осудите - придется к знахарке нести. Чтобы стать мужиком, надо еще его вырастить. Идите-ка лучше спать, если не идете куда-нибудь. - заключила смотрины бабушка.
На этом и закончился мой первый день жизни 22 января 1906 года, лежа в люльке. Люлька состояла из деревянной рамы, обшита мешковиной с углублением, чтобы не вывалился. От рамы четыре веревочных постромки привязаны к деревянной жерди (оципу). Вторым концом жердь просунута в железное кольцо, привернутое к потолку. Получилась качающаяся зыбка.
- Маменька, жаль, что Гриши нет дома. Вот была бы радость ему, ведь сын родился, чего он так хотел.
Григорий отсутствовал. Он уехал в Бологое с сеном на продажу.
Мать, как только оправилась после родов, была определена работницей к богатому крестьянину Петрушину по уходу за скотом зимой, а летом и на полевых работах...
Отец приехал из города на третий день - пережидал непогодь у сестры Анны. Она была замужем за обер-кондуктором Семёном.
Не успел еще распрячь лошадь, как выбежал ему помочь убрать упряж Степан.
- Гриша, пляши! Новость для тебя большая!
- Что за новость? Что случилось за моё отсутствие? - спросил отец.
- У нас родился еще один мужик! Поздравляю тебя! Надо это отметить!
- Раз такое дело, Степа, отметим! Я в городе прихватил бутылочку Царской.
Войдя в избу, Гриша первым делом подбежал к люльке, но бабушка его сначала послала раздеться, а потом приходить. Когда он подошел к кровати жены и поцеловал её в лоб и в губы, отчего спавшая мать проснулась, наделив его болезненно спокойной улыбкой.
- Ладно, жена, спи! Поговорим завтра, а сейчас посмотрю на сына...
Он тихонько подошел к люльке и откинул полог, развернув люльку к свету керосиновой лампы, висевшей на стене.
- Ой, какой герой!.. Правда герой, Маменька?
- Да, Гриша, сын здоров! Дай Бог только вырастить, а растить в наших условиях бедности не легко.
- Маменька, я с Семёном Фадеичем потолковал на счет работы. Он так меня обрадовал! Есть хорошая работа - в Бологое начинают строительство веерного депо, водокачки, прокладка новых железнодорожных путей. Засыпка болота между Бологовским и Огрызовским озёрами. Мы можем вдвоём или втроём пойти на заработки.
- А как же пашня и прочее хозяйство? - спросила бабушка.
- Маменька, со всем управимся, лишь бы устроится на работу. Семён обещал похлопотать. - пояснил Гриша.
- Ну, дай-то Бог! Благословляю и на тебя надеюсь - ты у нас старший.
- Устроюсь, возьму с собой жену, сына... - уже высказывал свою мечту Григорий.
Глава 3. Семья и хозяйство
Бабушка Прасковья Ильинична была крепкого здоровья: ростом выше среднего, с правильным овалом лица, прямым тонким носом и серо-голубыми глазами. В деревнях она считалась одной из лучших красавиц. За доброту и красоту стар и мал звали её по имени и отчеству. Была у нее и кличка после смерти деда - "бабка Иваниха". Мы у людей были не иначе как внуки или сыновья бабки Иванихи. Мои младенческие годы проходили под непосредственной опёкой бабушки. Нянькая меня, она ни на минуту не забывала о роли главы семейства - умело справлялась с приготовлением пищи для большого семейства.
Бывало и такое в моём детстве. Возясь со стряпнёй около печки, посадит меня в корзину, обторкает одеялом и разными тряпками, чтоб я не вывалился и поставит корзину со мной на окно, чтобы я смотрел как ходят люди, животные или шевелятся от ветра деревья. На окне всегда полно мух. Они летают, жужжат, садятся на лицо, лезут в глаза, на губы... Я их очень боялся и начинал плакать. Тогда меня бабушка вместе с корзинкой ставила на широкий шесток русской печи среди чугунов и горшков и начинала петь колыбельную песенку. И я, любуясь как горят дрова, засыпал и оказывался потом в люльке с соской во рту.
Соской служила тряпица от поношенного холста, в которую завёртывали жеванный хлеб и завязывали её ниткой. Получался небольшой комочек. Периодически эту жвачку заменяли, но бывало и забывали о ней. Хлеб в тряпице прокисал, делаясь противным, отчего надо было протестовать, то есть плакать. Начинали качать зыбку, но это не помогало... Наконец догадаются и начнут поить. Поилкой служил большой бычий рог с соской на тонком конце. Соску делали из коровьего вымени. Вся эта подкормка была почти постоянно кислой и противной. Особенно соска. Она была сыромятной, дряблой, даже на вид неприятной. В таком приспособлении кормежки быстро всё прокисало от множества бактерий.
Рос я до трёх лет слабым, золотушным. Силы хватало только, чтобы быть живым. Следующие за мной четверо детей, кроме Яши и Павла, не смогли справиться с подобными условиями жизни - умерли до года. Вторым за мной выжил Яша, родившийся в августе 1908 года. Бабушке прибавилось забот: одного нужно уже водить за руку, а второго - на руках.
Дед, Иван Димитриевич, один из четырёх братьев Савушкиной фамилии, был тоже красавец - широкая борода с небольшой проседью, не портившей его лица, а наоборот придавала вид, скорей, интеллигентного человека с несколько загрубевшей кожей от летнего солнца и зимних морозов.
Умер дед в 1904 году от простуды. Поехал он в город Валдай за продуктами. Там выпил и по возвращении ехал потерявши шапку и периодически дремля. Наконец крепко уснул, лежа головой на прясле дровень. Лошадь хорошо знала дорогу и привезла к дому деда "крепко спящим".
Оставил дед большую семью: из мужчин старшим был Григорий 17 лет, за ним Степан 15 лет, приемно-молочный брат Сергей 14 лет и Терентий 10 лет. Из дочерей: Анна, Анисья и Пелагея уже были выданы замуж. Евдокия 12 лет почти все годы работала в няньках.
Хозяйство было неважное. Земли - три четверти надела. Коровы не было, брали её у соседа - дяди Егора, который живя вдвоем со старухой мел двух коров и одну отдавал исполу (то есть в долг). После зимы хозяин брал обратно её и родившегося телёнка тоже. За такую услугу должны были отработать ему летом на пашне, на покосе и отдавать весь навоз от коровы.
Наш дом состоял из двух изб: одна летняя в три окна с подызбицей, где хранились зимой овощи, картофель, капуста и прочее. Вторая изба зимняя в два небольших окошка, пол почти на земле. Против русской печи кухня отделялась ситцевой занавеской. Окна имели одинарные рамы и зимой к ночи в сильные морозы заделывались снопами ржаной соломы. Одна самодельная кровать с матрацем, набитым соломой, покрываемой одеялом из лоскута старых рубах и платьев. Спать укладывались на печи или вдоль печи - на лежанке. Каждый вечер на полу расстилали ржаную солому, закрыв её домоткаными дерюгами, одевались тулупом, армяком и полушубками.
Летом размещались в двух избах. К задним стенам изб примыкал бревенчатый с маленькими окошечками без стёкол двор. За двором - конюшня с большим жёлобом для воды и решетчатыми яслями для сена. За конюшней - колодец с желтоватой водой. За колодцем - огород.
Под окнами небольшой палисадник с тремя толстыми берёзами и 3-4 яблони с кислыми яблоками. В огороде - несколько кустов одичавшей смородины.
Крыша дома и двора покрывались соломой и каждую осень подновлялись, потому что за зиму часть соломы с крыши скармливали скоту за недостатком сена.
Вот как выглядело наше хозяйство в период отсутствия достаточного количества земли для заготовки сена.
Небом крытые сараи.
Дом поткнулся наперед.
С овсом, мякиной караваи
Постоянно ел мой род.
Земли три четверти надела,
Кобыла тощая как тень.
Телегу старую имели
И двор дырявый как плетень.
Сохою пашню ковыряли
И деревянной булавой
Комки суглинка разбивали
Вслед за еловой бороной.
Зерно весною занимали
На весь посев у богачей.
Пятый сноп ему сдавали,
Когда свозили хлеб с полей.
Вот, уборочной дождались.
Веселится старый дед.
До сыта хлебом отъедались,
Когда садились за обед.
Пир горой. Везде уж свадьбы -
Гармонисты вдруг нашлись.
У крыльца своей усадьбы
Дед плясать пошел, кажись.
Старуха косо посмотрела
И сказала: - Старый бес,
Да твоё ли это дело
В пляску лапотнику лезть?!
В наши годы уже лестно
Сидеть в хате у шестка,
Слушать музыку и песни
Из-за печки от сверчка.
|
Нам с тобой не до веселья
И чужого сватовства...
Заболеешь ты с похмелья,
Старый, после Рождества!
Будешь есть одну картошку,
Редьку, квасом запивать.
Должен с осени немножко
Хоть муки опять занять.
- Эх, старуха ты седая!
Неужели нам сейчас
Не попользоваться раем?
Ждать когда не будет нас!
Обожди, еще покажем
Как на свете надо жить!
Труд прославим и уважим,
А буржуев будем бить!
- Тихо, старая скотина!
Нализался, так молчи!
Полежи иди за тыном,
Да тихонько, не кричи.
Жене ни в чём не возражая,
Дед за нею вслед побрёл
И блага земного рая
До конца он не довёл.
Лёг на старую дерюгу,
Приодевшись кое-как.
Захрапел... И слава Богу,
Спит наш старый весельчак.
|
|
