Караван историй # Коллекция, Москва, 13 ноября 2013 6:00
ЮРИЙ НИКОЛАЕВ. МНЕ ПОДСКАЗАЛА ДУША
Фото: Геворг Маркосян
Стиль: Светлана Румянцева
Визаж: Оксана Тасуева
Продюсер: Екатерина Шутылева
Нe могу сказать про себя: "Я был любимцем женщин!" Не по-мужски это как-то. Правильнее - был ведущим популярной передачи "Утренняя почта". И популярности этой есть доказательства. Помню, в Сочи в гостинице "Жемчужина", в пору тотального дефицита, в номер постучала уборщица и протянула мне уже начатый рулончик туалетной бумаги: "Юра, только для вас". Именно тогда, держа в руке серый жесткий кругляш, понял: я знаменит! У мужчин тоже имел успех.
Однажды с выездной программой "Утренней почты" выступал в зоне и увидел, что у некоторых заключенных табуретки к ногам веревками привязаны, чтобы не дай бог не лишиться своего места в зале на нашем концерте!
В те времена, в конце семидесятых - начале восьмидесятых, как люди могли отблагодарить и выказать свою симпатию?
Угостить, пригласить за стол: "Юра, давай выпьем!" И Юра с удовольствием присоединялся. А потом обида: "С этими чокался, а с нами нет?" Разве откажешь?
Это длилось годами. Если спрашивают:
- Юр, сколько ты выпил? - отвечаю:
- Вам не переплыть.
Когда случались длительные запои, Лена выручала: умудрялась доставать бюллетени, чтобы мог на работе прикрыться. Бывало, уезжал из дома, а потом и сам не знал, где я - в Сочи или в Ленинграде, вообще в какой части страны. Жена находила через друзей и увозила пьяного домой. Переживала страшно, плакала (до сих пор корю себя за ее слезы), но ни разу не сказала грубого слова. Лена молчала - двое суток, трое, четверо... Это было страшно. Я звал жену Железный Феликс. Но ни она, ни родители, ни сестра Таня - никто не мог на меня повлиять. Лена даже ходила к врачу-наркологу, тот вынес неутешительный вердикт: "Если сам не решит "завязать", ничего не изменится".
Ничего и не менялось, пока я не выступил пьяным по Первому каналу в программе передач. В самое рейтинговое время - в пятницу вечером, когда у экранов собралось двести пятьдесят миллионов зрителей. Они хотели узнать, во сколько состоится субботняя трансляция футбольного матча с чемпионата мира. Десять минут в прямом эфире диктор Юрий Николаев путал слова и размахивал руками. Пять месяцев меня таскали по собраниям и коллегиям Гостелерадио СССР, думали, что делать. Наконец Сергей Лапин сказал: "Наказать, но не увольнять". Кто вмешался - не знаю, одни называют Брежнева, другие Гришина. Было невыносимо стыдно, что подвел коллег, которые мне доверяли. Я решил: "Больше ни грамма!" Не кодировался, не лечился, просто запретил себе пить.
Вернуться к нормальной жизни мне помогала Лена: приглашала в гости только непьющих знакомых, пыталась чем-то занять, отвлечь. Трудно найти более преданного человека: я катался по подмосковному лесу на лыжах, а она ходила рядом, носила для меня термос с горячим чаем, бутерброды.
Стараюсь вспоминать лишь самое хорошее и доброе, что дала судьба, но куда убежишь от мыслей об утратах и совершенных ошибках?
Только детство - вот когда все было чисто и светло.
Мама любила рассказывать, как отец увидел меня впервые.
Шестнадцатого декабря 1948 года одна из женщин, лежавших с ней в послеродовой палате, потянувшись закрыть форточку, выглянула в окно и с ужасом воскликнула:
- Девочки, какой-то сумасшедший лезет по водосточной трубе. Она же вся обледенела!
- Это точно мой, хочет посмотреть на своего пацана, - гордо сказала мама. - Не волнуйтесь за него, мой муж - военный.
Подошла к окну и, отвернув уголок пеленки, показала меня отцу.
У мамы, Валентины Игнатовны, уже была восьмилетняя дочь Таня от первого мужа, он погиб в 1941 году в одесских катакомбах. Для послевоенных детей сводное родство по матери - обычное явление. Но вместе с нами жили еще ее первая свекровь, Ефросинья Леонтьевна, очень смешливая, говорливая старушка, у которой кроме нас никого не было, и моя няня - баба Лиля. Мама работала в КГБ, и ей пришлось выйти на службу, когда мне исполнилось два месяца, такие в стране были порядки. Папа, Александр Селиверстович, был главой этого большого женского коллектива. Думаю, не каждый мужчина согласился бы терпеть рядом такое "бабье царство", тем более что ютились мы в маленьком глиняном домике в два окна, без удобств. Только в конце шестидесятых родителям выделили небольшую квартиру в кирпичном доме, куда мы въехали опять же всем кагалом.
Отец все свободное время проводил со мной. Когда подрос, за руку стал водить меня в баню. Он стригся - я стригся, он чистил военную форму, я чистил школьную. Мы были словно одно целое.
После четвертого класса у родителей появилась мысль о Суворовском училище, но тогда мне пришлось бы переехать в другой город, и отец, подумав, наотрез отказался расставаться с сыном: он не мог без меня, я - без него.
Деда по отцовской линии звали Селиверст. Смутно, но помню его. А вот маминого отца, Игната, ни разу не видел и в детстве даже не задавался вопросом, где он: никто в семье о нем никогда не говорил. Только в шестидесятые, во времена оттепели, мама сказала, что ей пришло из Канады наследство от отца. Как член партии и сотрудник КГБ она получила наказ отдать деньги и не рассказывать об этом посторонним.
Благодаря друзьям из передачи "Моя родословная" я смог увидеть очень любопытные архивные документы: три абсолютно разные мамины автобиографии. В первой она пишет, что не помнит своего отца, во второй - что он скончался, в третьей - что бросил семью. Мама знала, что на самом деле отец был репрессирован и смог тайком перебраться в Канаду. Но, естественно, молчала об этом. Моя детская жизнь делилась на домашнюю, в которой царили любовь и доброта, читали Вересаева, Паустовского, Апдайка, Сэлинджера, Фицджеральда, и уличную, где появиться в наглаженной, чистой одежде уже считалось предательством. Там выше всего ценилась свобода, мы часами гоняли по двору мяч. Впрочем, настоящий спорт я тоже жаловал - предпочитал плавание и волейбол.
В средних классах довольно серьезно занимался в драмкружке во Дворце пионеров и в четырнадцать лет сыграл роль Звездного Мальчика в одноименной сказке Оскара Уайльда. На спектакль приходили девочки со всего Кишинева, и я, будучи пацаном эмоциональным, открытым и влюбчивым, наслаждался пристальным вниманием женского пола.
Через год в школу зашел телевизионный режиссер Игорь Владимирович Левинский, ему нужен был парень моего возраста хотя бы с небольшим актерским опытом. Классный руководитель показал на меня. После премьеры телевизионного фильма-спектакля, уже и не помню, как он назывался, пацаны дразнили: "Юрка Николаев - артист погорелого театра!" - но это совершенно не задевало, свой маленький "наркотик" я уже попробовал.
Пришло время поступать в институт. Для меня было несомненно: учиться буду в Москве, очень хотел в столицу, просто бредил ею.
И вот она - Москва. Я легко поступил в ГИТИС. Был счастлив, но жутко тосковал по дому, по родным, по атмосфере, в которой вырос. Первые два года ждал каникул как манну небесную, считал дни, когда увижу родителей и друзей.
Курс получился неоднородный по возрасту, многие вернулись, отслужив в армии: Коля Мерзликин, Андрей Мартынов, Володя Гос-тюхин были на несколько лет старше. Из моих ровесников - Оленька Остроумова. Но мы все очень сдружились, со многими однокурсниками я не терял связи долгие годы.
Рядом с общежитием, если идти через дворы, находились запасные пути Рижского вокзала, "задки", как мы их называли, туда после рейсов перегоняли пассажирские составы. В вагонах-ресторанах непременно оставались щи, харчо, котлеты - сытная грошовая еда, как раз для нищих студентов. Я ходил на "задки" с Ильей Олейниковым, моим лучшим другом, невероятно трогательным человеком. Рядом мы смешно смотрелись: Илюшка длинный, худой, я пониже ростом, но тоже тощий, у обоих в руках кастрюльки. Там же стояли рефрижераторы с грузинским вином, ядерным, крепленым, видимо, его мешали с табаком или еще с какой-то дрянью. Мы брали в общаге казенные чайники, стучали в кабину и если слышали:
- Вам целый чайник или половину? - отвечали с оскорбленным видом:
- Не уважаете, нам по полной программе!
Платили три рубля и шли обратно, тару несли осторожно, чтобы не дай бог не расплескать. В проходной общежития вопросов не задавали: ну пришли ребята с чайником, что здесь такого, не с бутылкой же спиртного. А дальше в комнате собиралась веселая разношерстная компания: в нашей общаге размещались студенты не только ГИТИСа, но и Су-риковского училища.
Встречались и дома у москвичей, а точнее - москвичек. Для нас, провинциальных ребят, побывать в гостях у столичной барышни - целое событие. Они и мыслили иначе, чем девчонки из моего класса в Кишиневе, и вели себя по-другому. Моя избранница Галя тоже была москвичкой - красивая брюнетка, высокая, стройная, училась со мной на одном курсе. Сначала мы вместе репетировали отрывок из Сент-Экзюпери, потом провожал ее домой, и так "степ бай степ" развивались наши отношения, от невинных до весьма интимных. Галины родители, узнав, потребовали: "Ребятки, если хотите и дальше быть вместе, узаконьте свое положение. Если нет, то взяли и разбежались".
Мы решили пожениться. Отгуляли свадьбу - красивую, большую. Мой папа наверняка знал, что такой ранний брак ни к чему хорошему не приведет, но сказать "нет" не мог, он никогда категорически ничего мне не запрещал. Не было такого, чтобы хоть раз произнес: "Как я сказал, так и будет!" Только однажды родители поставили ультиматум, когда в пятнадцать лет влюбился в подругу сестры, старше меня лет на восемь. Запретили ей появляться в нашем доме, а мне - искать с ней встреч. Мимолетная история, полудетские чувства, но эта женщина осталась в памяти навсегда.
Жили вместе с Галиными родителями, квартирка крошечная. Смертельно не хотелось быть на иждивении ее семьи, но денег не было. И все время скандалы на почве ревности, бесконечное женское: "Ты где? Куда идешь?" Через два года расстались. Развод был на удивление мирным, теплым. Жалею ли я об этом браке?
Нет!
Это кусочек моей юности, яркий, как вспышка, и очень эмоциональный.
С Галей мы много лет не поддерживали отношений, лишь однажды созвонились, поболтали. Она рассказала, что после института нашла работу в провинциальном театре. Потом вернулась в Москву, вышла замуж. Решили встретиться, но, повесив трубку, я подумал: "А зачем мне это?" Больше мы не общались. Есть вещи, которые нужно оставлять в прошлом.
Получив диплом, стал искать работ}". Вышло складно: в Театре имени Пушкина режиссер Борис Толмазов ставил пьесу Георгия Мдивани "Большая мама" и ему был нужен молодой артист моего типажа. Я был зачислен в штат. Немного позже Леша Локтев и Валера Носик перешли в Малый театр, и мне в наследство достались их роли - это было большое везение.
Вопрос с работой решился, а вот жить было негде: общага уже не моя, квартиры нет. Одно время ночевал у актера Мишки Жирова на "Соколе", спал в коридоре на раскладушке, но сколько можно сидеть на шее друга?!
Как-то в районе Никитских ворот набрел на заброшенный трехэтажный особняк. Зашел, осмотрелся - паркет вздувшийся, ободранные стены, но стекла есть, ночевать можно. В одной из комнат организовал себе спальное место, а бриться и чистить зубы ходил в общественный туалет на Тверском бульваре. Слава богу, вскоре меня поселили в театральное общежитие на проспекте Мира, возле метро "Щербаковская", дом 112. Это была трехкомнатная квартира. В комнате побольше жили Володя Меньшов с Верой Алентовой, тещей и Юлькой-малой. Во второй - сначала артист Леша Локтев, затем Костя Григорьев, а третью дали мне.
Все люди разные, каждый со своим характером, но были как одна большая семья. Ирина Николаевна, мама Веры Алентовой, относилась ко мне как к сыну: то картошки жареной принесет, то супу нальет. Когда мои родители из Молдавии что-то присылали, все тащил на общий стол: фрукты, вино домашнее. Двадцатилитровую канистру получал у проводника поезда всегда вместе с наказом от отца: вернуть самое ценное - тару.
Юлька обожала часами сидеть в моей комнате. Мама Вера, папа Меньшов и бабушка говорят: "Это нельзя!" А у дяди Юры все можно - и конфеты перед обедом есть, и в окно без толку глазеть.
У Володи был сложный период: окончил аспирантуру ВГИКа, мастерскую Михаила Ромма, и никак не мог устроиться по специальности. Ночью разгружал хлеб в булочной, а днем не переставая стучал на машинке: писал сценарии, потом рассылал их по киностудиям. У меня был похожий опыт "неинтеллектуального труда" - в институтские годы по ночам работал сторожем.
После выхода фильма "Розыгрыш" Меньшов получил и премии, и славу, жизнь сразу наладилась. А меня в то время в первый раз позвали вести концерт.
Захожу к Володе в комнату:
- Проблема. Меня пригласили в зал "Россия", а ботинок нет.
- Вот тебе башмаки. И галстук бери. Удачи!
Разве можно забыть такие моменты?
Как-то в троллейбусе вижу знакомую - сестру Рональда Грависа, приятеля по ГИТИСу с режиссерского курса. Это была Лена. Красный пиджачок, мини-юбка, красивое лицо совсем без косметики. Подошел:
- Здрасьте.
- Привет.
Вспомнил нашу первую встречу. Рональд позвал в гости: "Родители уехали, квартира свободна, собираемся у меня". И вот музыка, накрытый стол, а рядом с Рональдом - очаровательная пионерка. Я к нему:
- Кто это?
- Моя сестра, но даже не подходи, ей всего четырнадцать.
Сказал про возраст и мигом обрезал мне крылья. Но я все же спросил:
- А зовут-то как?
- По ситуации: в школе - Элеонора, дома - Лена, Ляля.
После той вечеринки еще пару раз заходил к Рональду, видел Лену, она была мне симпатична, но какие отношения могли быть с четырнадцатилетней девчонкой?
Позже выяснилось, что все это время она помнила нашу первую встречу. Была очень расстроена, что я женился, а потом радовалась, что развелся.
И вот через несколько лет наши пути пересеклись. Лена рассказала, что заканчивает школу, собирается поступать на экономический факультет в финансовый институт. Подумал, что не прочь увидеть Лялю еще раз и надо будет позвонить Рональду. Но тут вспомнил его реакцию и решил, что надежнее обойтись без посредников.
Снимаю с руки часы, протягиваю Лене: "Носи на удачу, пока экзамены сдаешь".
Понятно, что теперь мы обязательно увидимся, часы же надо возвращать. С этой маленькой хитрости и начался наш роман.
Летом, месяца через два, собрался с театром на гастроли.
- Лен, поедешь со мной в Краснодар?
- Да, но не хочу, чтобы дома узнали. Вряд ли меня с тобой отпустят.
Я не был знаком с ее родителями, но по Лениным рассказам кое-что уже представлял. Два симпатичных интеллигентных человека: отец Александр Гравис, чистокровный латыш, очень сдержанный в своих чувствах, играет в оркестре своего лучшего друга Олега Лундстрема, мама Кира Петровна - русская, переводчица - с более мягким характером. Жили в Шанхае (их родители приехали в Китай в начале века на строительство Китайско-Восточной железной дороги), в сороковые годы перебрались в СССР. Люди старой закалки, любят во всем порядок.
И вот моя Лена придумала "легенду": якобы едет в Гурзуф с подругой детства Людочкой Комаровой. Сказала об этом родным, они не возражали - пусть девочка отдохнет после экзаменов. Ляля написала несколько открыток и дала Лю-дочке: "Когда приедешь в Гурзуф, раз в три дня отправляй моим родителям в Москву".
Приглашая с собой Лену, я не думал, как сложатся наши отношения. Она мне нравилась, но не в моем характере просчитывать все наперед. Пусть будет как будет! Хотел, чтобы была рядом, хотел показать другой город и чтобы все было красиво. А ведь могло сложиться и так, что через неделю Ляля мне бы надоела... Но месяц пролетел как один день, мы были очень счастливы, можно сказать, эта гастрольная поездка стала началом наших серьезных, семейных отношений.
Ни Володя Меньшов, ни Вера Алентова не вмешивались в мою жизнь. Безусловно, когда Ляля стала ежедневно появляться в нашей коммуналке, они присматривались к ней, оценивали, но никакого неприятия не было. Оказалось, что Лена легко сходится с людьми, даже Костя Григорьев, человек с трудным характером, уже на третий день знакомства с удовольствием чаевничал с ней на кухне.
Ночевала Ляля всегда дома: девушке из интеллигентной семьи нужно соблюдать правила приличия. Но сколько можно "провожаться"?
Предложил:
- Ляль, давай распишемся. Поедем - подадим заявление.
- Когда?
- Да прямо сейчас. Выходим на улицу, ловим машину - все пролетают мимо. А у меня в тот день спектакль, времени совсем мало. Останавливается огромная бетономешалка. Я к водителю: "Старик, подкинешь на Колхозную площадь?"
Втиснулись в кабину, доехали до ЗАГСа, быстренько написали заявление, и я бросился к дверям: "Все, целую, пока, побежал!"
Ленины родители ничего не знали обо мне, только Рональд был в курсе нашего романа. Он еще на первой вечеринке понял, что сестра ко мне неравнодушна.
- Что же твой Юра все время со старухами танцует? - спросила его Лена.
Рональд засмеялся:
- Ну ты даешь! Да им всем по двадцать лет.
В тот день, когда мы подали заявление, Лена сообщила новость родителям. Насколько я в курсе, произошел не очень лестный для жениха разговор:
- Мама, папа, Юра сделал мне предложение.
- И кто же этот Юра?
- Актер из Театра Пушкина. Разведен. Живет в общежитии.
- Что ж, особой радости эта новость вызвать не может, но решать тебе.
Года два-три они очень настороженно относились к зятю, что вполне объяснимо: любимая дочка и нищий актер. Да, играет в театре и кино, но вряд ли его ждут золотые горы. А девочке еще учиться...
Что я знал наверняка?
Что абсолютно точно не стану жить в их квартире, какие бы хорошие люди они ни были, и ни при каких вариантах не попрошу финансовой помощи - сам заработаю.
В ЗАГС поехали на троллейбусе. В зале бракосочетания вступил на ковровую дорожку с мыслью: "Юра, что ты делаешь?
Еще есть время одуматься и не тянуть Лену за собой в неизвестность". Поворачиваюсь к невесте и шепчу на ухо:
- Ляль, единственное, что могу обещать точно, - будет не скучно, а вот золотых гор...
- Я согласна, - тут же ответила Ленка.
Официальная часть прошла по полной программе: Мендельсон, шампанское, фотосъемка... Надо расплачиваться, и - о ужас! - не хватает денег. Спас лучший друг Коля Мерзликин. А я вместо "Спасибо" - глупую шутку: "Колюнь, как я точно просчитал, кого брать в свидетели!" Но это от волнения.
Со стороны Лены свидетельницей была Людочка Комарова, "прикрывавшая" нас открытками из Гурзуфа. (Спустя годы, когда Люда с мужем попали в аварию, Ляля много сделала, чтобы помочь друзьям, она никогда не бросает в беде.)
По дороге домой вместе со свидетелями заскочили в кулинарию, купили котлет по одиннадцать копеек и на скорую руку организовали в общежитии маленькое застолье, а спустя час разбежались: Лена - навестить родителей, а я - играть спектакль.
Через пять дней в ресторане Центрального дома работников искусств, недорогом, но вполне приличном, устроили банкет. На женихе был специально пошитый светлосерый костюм, на невесте - длинное сиреневое платье (Ляля потом разрезала его на две части, получились короткая юбка и жилеточка, очень ей все это шло). Расселись за столы, и актер Валентин Абрамов взял слово: "Их любовь мы взрастили в Краснодаре! На наших глазах зарождалось это высокое чувство!" Мои родители вообще не в теме, сидят, спокойно слушают. А Лялины переглядываются, не могут понять, о каком Краснодаре идет речь. Я к Лене: "Успокой родителей".
Она строго: "Мама, папа, уже поздно выяснять, Гурзуфа не было, был Краснодар. Все, проехали".
Первую брачную ночь провели вшестером в крошечной комнатке: я с молодой женой, моя сестра Таня с мужем и наша с ней двоюродная сестра с супругом, плюс гора подарков. Накануне друзья разболтали секрет: "Мы решили сброситься и купить вам магнитофон". Стали искать, вскрыли все коробки - не нашли.
На следующее утро прямиком к ребятам:
- Горе мне, горе! Потерял в ЦЦРИ магнитофон!
- А! Забыли тебе сказать: мы подумали - на кой черт он вам нужен? - и купили комплекты постельного белья.
Я был в отчаянии: лишиться такого подарка ради нескольких простыней! Так и началась наша семейная жизнь - без магнитофона, что, впрочем, ее ничуть не испортило.
У Ленки была идея фикс: она хотела, чтобы я хоть немного прибавил в весе. Варила обед, накладывала полную тарелку и заставляла есть. Чуть не по часу сидел за столом. Это было пыткой. Однажды пожаловался теще:
- Кира Петровна, ваша дочь меня замучила.
Она сочувственно:
- Юрочка, как я тебя понимаю, - и тут же радостно: - Так возвращай ее нам!
- Нет уж, дудки. Не могу, Кира Петровна, вас жалко.
Конечно, у нас с Лялей были прекрасные соседи по общежитию, но мы мечтали о собственной квартире. Встал в очередь в театре, хотя было понятно, что ордера дождемся только лет через де-сять-пятнадцать.
Я в то время уже был ведущим в еженедельной телевизионной музыкальной передаче "Утренняя почта". Делали ее увлеченные молодые и талантливые редакторы Наташа Высоцкая и Марта Магилев-ская, обе с консерваторским образованием. В программе были ирония и самоирония, можно было хохмить, стебаться. Неудивительно, что "Утренняя почта" быстро стала одной из самых популярных передач, столы были завалены горами конвертов и открыток. Первое время честно читали письма, а потом перестали, не было смысла: если выполнять просьбы зрителей, каждую субботу звучали бы только Пугачева, Антонов, Кобзон и Ротару.
Очень сильно мы страдали от цензуры - глупой, бездарной. Любая современная музыка из капстраны рассматривалась как идеологическая диверсия. "Пробить" удавалось только певцов из стран соцлагеря - Джордже Марья-новича, Карела Готта. Первый отдел видел крамолу там, где мы и помыслить ее не могли. На худсовете всерьез задавались вопросом: "Имеет ли право Юрий Николаев появляться перед миллионами телезрителей в джинсах и сви-терочке, сидя, положив ногу на ногу?
Что за неуважение к советским людям?" Два часа обсуждали длину моих волос, все решали: могут быть уши прикрытыми или нет?
Новый этап жизни начался с телефонного звонка из отдела дикторов: "Юрий Александрович, приглашаем вас на прослушивание". Я был горд, что меня заметил сам Игорь Леонидович Кириллов, руководивший дикторским отделом, но не более того. У меня уже было все, о чем можно мечтать: работа в театре, съемки в кино, "Утренняя почта". И все же пошел - было интересно, справлюсь или нет. В результате Кириллов одобрил мою кандидатуру и спросил: "Как вы смотрите на переход из театра в отдел дикторов на постоянную работу с окладом в сто пятьдесят рублей?"
Пришел домой, поделился новостью с Леной, с ребятами в театре. Мнения разделились. Одни говорят: "Да на фиг это нужно?
У тебя большая роль в пьесе Михаила Шатрова". Другие советуют: "Иди на ТВ, там перспективы". Я не умею хладнокровно анализировать и в случае, когда надо принять важное решение, полагаюсь на интуицию, а тут - полный ступор. И Лена при всей ее рассудительности не может понять, хорошо это для меня или плохо. Два месяца тянул с ответом, но в конце концов согласился. Мечтал хоть в какой-то степени стать независимым. В театре актер постоянно ждет от режиссера: даст роль - не даст, а тут определенная стабильность, да и сто пятьдесят рублей - это не восемьдесят пять.
Как сейчас помню: иду по коридору к заведующему театральной труппой писать заявление об уходе, а вслед - "Предатель!" Но я уже принял решение. Ясно было одно: если бы не "Утренняя почта", где у меня была актерская работа, в отдел дикторов не пошел бы.
В первый день заявился в студию в любимых джинсах и маечке и тут же "получил": "Юра, вон костюмчик висит, купленный специально для вас, там же галстук, рубашечка, будьте добры находиться в отделе именно в этой одежде. Не забывайте, что с вами работают Кириллов, Шилова, Леонтьева, Моргунова". Внешне я преобразился, это не сложно, но внутренне был совершенно не готов к такой жизни - более правильной, более государственной, что ли, круглосуточно расписанной даже не по минутам, а по секундам. Долгое время не хватало вечерних посиделок с друзьями, разговоров, запаха кулис. Зашел как-то в театр, увидел ребят в своей гримерке, и всего прямо затрясло.
Через полтора месяца меня поставили на воскресные выпуски программы передач, это было очень престижно, означало возможность карьерного роста и как высшую ступень - место ведущего программы "Время". Но мне такая перспектива была совершенно неинтересна. Пять дней в неделю я работал диктором, а по субботам по-прежнему вел "Утреннюю почту". Понимал, как только начну читать "Новости", зрители станут недоумевать: "Он что, нас подкалывает?", да и доверие к "Утренней почте" будет уже не то. Игорь Леонидович тоже осознавал всю сложность такого положения, и меня постепенно оставили в покое, с новостями выходил в эфир только в особых случаях.
Валентина Леонтьева помогла нам решить вопрос с жильем. Только благодаря ей мы в рассрочку купили квартиру в Бибирево, в кооперативном доме на первом этаже.
Популярность "Утренней почты" росла с каждым днем, у меня появились поклонницы. Обычно девушки караулили у дверей "Останкино". Благодаря охранникам удавалось избежать ненужных встреч. Они предупреждали: "Юра, иди через запасной выход, на главном уже подстерегают". Но оказалось, что заплатив в справочной, можно узнать домашний адрес любого человека. И вот открываю конверт, Лена стоит рядом. Ничего не подозревая, начинаю читать письмо вслух: "Здравствуй, мой Зайчик, пишет тебе твоя Белочка..." Лена смотрит на меня с удивлением. Произношу дальше:"... пока совсем незнакомая девушка". Я радостно: *Ну вот!"
Эта Белочка писала, писала своему Зайчику и вдруг заявилась нежданно-негаданно. Захожу как-то в подъезд и вижу у дверей нашей квартиры симпатичную девочку лет семнадцати:
- Здрасьте! Я Белочка, - у ног чемоданчик стоит. - Здесь капуста, огурцы...
Полчаса твердил ей про мораль, про семью. Она:
- Ты не понимаешь, я уехала от мамы, от папы!
Я в ответ со всей строгостью:
- Возвращайся, доставь им удовольствие.
Ушла обиженная и оскорбленная, что Зайчик не понял ее душевного порыва. Потом еще месяц на всякий случай встречал Лену с работы: кто знает, что надумает эта Белочка?!
Был период, когда вел самые престижные передачи: "Голубой огонек", "Песню года", фестивали песни в Юрмале, даже "Спокойной ночи, малыши". Старался быть не лучше всех, а лучше самого себя. Безусловно, это много дало, но одновременно загнало в шаблон "вечного ведущего". Время от времени писал сценарии для программ, был режиссером нескольких выпусков, но никогда не был хозяином передачи, а ведь я достаточно честолюбивый человек. В какой-то момент захотелось независимости, а для этого надо было сделать собственную программу.
1989 год, на экране чернуха: убийства, проституция, наркомания. Подумал: "На улицу выходишь - то же самое. И ребенок, и взрослый ничего другого не видят. Сделаю все наоборот: красивая сцена, нарядные улыбающиеся дети. Не дрессированные, а естественные, пусть говорят с ошибками, даже поют мимо нот, но живой звук, не под "фанеру". И абсолютно честное жюри. Да, нереальный мир, но он может и должен существовать".
Написал заявку и подал на Первый канал. В коллегии говорят:
- Интересно, можно попробовать.
- Есть условие: я ухожу из штата, все делаю сам и нужны гарантии, что вы купите программу.
- На один год точно договоримся.
Чтобы запустить передачу - арендовать технику, построить декорации, нанять людей, - нужны были деньги, и большие: полтора миллиона рублей. Где взять?
Кредит. Естественно, я должен был обсудить этот вопрос с Лялей. Жена поддержала: "Это новый этап твоей жизни, пришло время сделать что-то свое. Не рискнешь - так и будешь вести чужие передачи".
Создал телекомпанию "ЮНИКС" ("Юрий Николаев Студия"), под две странички синопсиса с помощью друга взял кредит в одном из ленинградских банков. Я авантюрист - и то жутко боялся, что не смогу вернуть деньги, а Лена вообще сверхосторожный человек, она переживала так сильно, что спать не могла несколько ночей подряд.
Нанял одного директора, потом другого, но понял, что, мягко говоря, многое куда-то уплывает. А для меня все эти НДС - темный лес. Лена как чувствовала: "Юра, обрати внимание, твои сотрудники толстеют, а ты - худеешь!" Она и сейчас искренне считает, что я живу в юношеских иллюзиях, а себя называет "сканером", мол, видит всех насквозь. Днем Ляля работала в Госплане, вечером преподавала экономику и финансирование на высших финансовых курсах для руководящего состава, а по ночам стала заниматься моими бумагами, изучала каждую цифру. Чтобы получить отгул и хоть немного отоспаться, сдавала кровь в донорских центрах. В конце концов она заявила: "Перехожу к тебе. Пусть на съемочной площадке будут хороший Юрий Николаев и плохая Лена Николаева".
Мы много сил вложили в "Утреннюю звезду": сами ездили по школам, искали талантливых детей, расселяли их в гостиницах - всего не перечислишь. В итоге получилось так, как мечтал. Даже жюри работало честно. Поначалу спрашивали:
- Юр, за кого голосуем?
- Кто больше понравится, тому пятерку, кто меньше - четверку.
- Да ладно, так не бывает!
- Бывает, бывает!
Честно говоря, предполагал, что проект просуществует максимум три-четыре года, а он прожил больше двенадцати лет. И уж никак не ожидал, что "Утренняя звезда" перерастет в огромное детское музыкальное движение. Кредит отдали день в день, и даже неплохо заработали. Купили квартиру, дачу. Конечно, если бы жили в цивилизованной стране, где платят авторские гонорары, мы с Леной стали бы миллионерами. Но я не считаю потерянные деньги, а думаю о том, что каждый ребенок, который благодаря "Утренней звезде" побывал в Москве и стоял на сцене концертного зала, а это десятки тысяч детей, запомнил тот день на всю жизнь. Разве этого мало?
Родители по-прежнему жили в Кишиневе и, сколько ни звал в Москву, не торопились покидать родные места. Но наступил момент, когда Молдавия отделилась от России и мама с папой из освободителей превратились в оккупантов. Я не мог допустить, чтобы в спину им неслись ругательства, и перевез в Москву. А потом случилась беда. Совершенно случайно сестра Таня нашла выписки из маминой больничной карты и узнала, что еще в Кишиневе у нее обнаружили рак. Три года мамуля скрывала от нас свою болезнь.
Мы к ней:
- Мам, почему молчала?
- Вас это не касается, это мое личное.
Сколько ни пытались уговорить показаться московским врачам - ни в какую. В один из теплых солнечных дней сказал маме: "Поедем погуляем". Она села в машину, я, ничего не говоря, повез ее на "Каширку" в онкологический центр. Предварительно уже съездил туда, договорился.
Подъезжаем к больнице.
- Зайдем на минутку.
- Никуда не пойду.
- Даю слово, ничего делать не станут, просто поговорят, посмотрят, и все. Как скажешь, так и будет.
Мама уступила моей мольбе. Поднялись на этаж, она вошла в кабинет, а я остался один в длинном гулком коридоре, выкрашенном белой краской. Начал вспоминать: Первое мая, мы с родителями идем на демонстрацию. Мамуля самая красивая - длинные волосы, веселая, счастливая. Рядом отец. К офицерской форме родителей я привык, а вот видеть их в штатском было необычно. Вспомнил мамину шляпу с вуалью, какое-то удивительно нарядное пальто. Когда сын говорит о матери, его легко обвинить в необъективности, но она действительно очень красивая была, и в молодости, да и в пожилом возрасте. Отец ее обожал, зацеловывал, а она ему чуть кокетливо: "Отстань, надоело".
Заскрипела дверь, мама вышла из кабинета, и врач попросил меня зайти к нему.
- Ну что?
- Юра, уже ничего нельзя сделать.
- Сколько ей осталось?
- Один Бог знает. Вышел и говорю: "Мамуль, поедем домой".
Понял, что осталось не так много времени сделать маму хоть немного счастливей, чтобы у нее было все самое лучшее. Нашел огромный красивый дачный участок на Истре, стоил он по тем временам колоссальных денег. Мы с Лялей отдали все, что заработали, да еще одолжили у друзей. Построили просторный дом, в котором можно было жить круглый год, я лично занимался и рабочими, и стройматериалами. Маме было там хорошо: огород, садик, и отец чувствовал себя при деле.
Когда мамуля скончалась, ей было всего семьдесят два года. Десять лет боролась с болезнью: не унывала, не стонала, никому не докучала, у нее был очень сильный характер. Отец продержался без нее всего два года, очень тяжело переживал ее уход. Со смертью родителей я понял, как мало уделял им внимания. И сейчас часто об этом думаю. Лена старается утешить: "Ты был прекрасным сыном, делал все возможное", - а я считаю, что мог сделать для них куда больше.
После кончины родителей мы с Лялиными родными стали как никогда близки, состарившись, они переселились к нам на дачу и в последние годы в Москве практически не появлялись.
Судьба Рональда оказалась драматичной. После окончания ГИТИСа он женился на Маше, дочке известного режиссера-документалиста Екатерины Вермишевой. Но не сложилось у них, слишком разными оказались и во взглядах на жизнь, и по темпераменту. Когда их сыну Мите исполнилось восемь лет, они развелись. Рональд больше не женился, жил только работой: играл на сцене московского ТЮЗа. К сожалению, и в то время, да и сейчас мало кто записывает на пленку или цифровые носители хорошие добрые спектакли, а как было бы здорово хоть одним глазком еще раз посмотреть его работы. Хорошо что "Дубравку", фильм, который принес Рональду широкую известность, изредка показывают по телевидению. Умер он в 2006 году от болезни сосудов, что-то типа венозной недостаточности. Недавно мы с Леной виделись с Митей, он приходил к нам в гости. Племянник внешне очень похож на своего отца - немного субтильный, невысокого роста, но такой же обаятельный. Занимается рекламой, женился. Приятно было с ним пообщаться.
То, что у нас с Леной нет детей, - наша большая беда. Никаких абортов мы не делали, просто пока я пил, Ляля предохранялась, а потом уже не получалось. Пытались как-то исправить это положение, но в те годы у медицины не было таких возможностей, как сейчас.
Сестра Таня окончила строительный институт, работала инженером. Вышла замуж, родила сына Романа и дочь Олю. Когда Танин муж умер, я уговорил ее переехать с детьми в Москву, купил им квартиру. Олечка окончила университет, возглавляет фирму. Она большая умница, совсем самостоятельная. Роман - мой любимец, но с ним сложно. Демобилизовался из армии и устроился на работу, но тут же бросил, женился - развелся. Парень по натуре хороший и добрый, но пока не остановился ни на чем ни в профессии, ни в личном плане. Живет у меня в загородном доме. То, что не пьет, - уже хорошо. В Москве есть место, где я всегда прекрасно себя чувствую, - это наша с Лялей квартира. Случайно увидел стройплощадку на Смоленской, представил, как здорово будет жить в доме с окнами на Москву-реку. Заразил Лялю своей идеей. Мы продали квартиру на Фрунзенской, деньги вложили в новую и пока стали снимать жилье на Кутузовском проспекте. Думали, что новоселье отметим быстро, а стройка затянулась на семь лет, потом были проблемы с документами, мы судились, но в конце концов все устроилось.
Планировку разрабатывали вместе с Альбиной Назимовой, женой Влада Листьева. Ксюша Ярмольник занималась дизайном, предложила выстелить пол беленым дубом, а я придумал, что между комнатами обойдемся без дверей: хотелось, чтобы квартира была прозрачной и светлой. Лена предпочитала более классический вариант, но мы ее уговорили. Кухню по спецзаказу привезли из Италии, я решил: "Ляле нравится готовить, она отличный кулинар, так пусть у нее будет все самое лучшее".
Лена как-то сказала, что нашей жизни помогает то, что оба росли в крепких и дружных семьях, и я с ней согласен. За тридцать восемь лет мы и сами накопили богатый совместный опыт, хотя все равно периодически ссоримся, теперь, слава богу, по пустякам. Но где нет ссор, там нет и любви, сплошное равнодушие. Конечно, мы не проводим вместе каждую минуту. Я отправляюсь на охоту, Лена - отдыхать с подругами, в женской компании играет в большой теннис, опять же девичники, на которые мужей, естественно, не приглашают.
А насчет любимого Лялиного способа борьбы со мной - как тут не вспомнить Сергея Довлатова: "Молчание - огромная сила. Надо его запретить как бактериологическое оружие". Всегда не вьщерживаю и первым прошу у нее прощения. Вот и папа мой тоже не мог долго быть в ссоре. Во время войны мама (ее девичья фамилия Петренко) служила в штабе шифро-валыцицей. Когда родители познакомились, она была в чине капитана, а папа - майора. Как всякие нормальные люди, они периодически выясняли отношения, папа сдавался первым и шутя говорил: "Надоел ты мне, капитан Петренко!"
Отец обожал маму. Видимо, мне генетически передалась эта способность любить: не могу без Ляли. От всей души стараюсь сделать ей что-то приятное, красивое: организовать интересную заграничную поездку - она очень любит путешествовать, подарить машину. Обещал на свадьбе, что Ляле не будет со мной скучно, так по жизни и выходит. Однажды в день рождения жены пригласил ее в ресторан. Вышли из дома, сели в машину, и тут я сыграл роль непутевого мужа: "Ой, Ляль, подожди минутку, кое-что забыл". Бегом наверх, расставил на полу на всех шестидесяти метрах жилой площади свечи, зажег фитильки, и мы поехали. Сидим в ресторане, то и дело смотрю на часы: все-таки третий час не лампочки в пустой квартире горят, а открытый огонь.
- Ляль, а может ну его, десерт, поедем домой?
- Не хитри, сейчас наверняка будет сюрприз.
Думаю: "Эх, Ляля, мы с тобой тридцать восемь лет вместе, а ты и не подозреваешь, на что я способен. Сюрприз ждет нас обоих дома - обуглившиеся мебель и стены". Возвращаемся, Ляля первой открывает дверь, а перед ней в полумраке мерцает сотня крошечных огоньков. Кто из нас был больше рад в этот момент, даже не знаю.
Когда спрашивают, в чем секрет счастливой семейной жизни, отшучиваюсь: "Гастроли и амнезия". А если серьезно - люди, любящие друг друга, вместе пережившие и прекрасные, и горькие минуты, постепенно становятся единым целым, Ляля называет это "сросшиеся". Если они понимают и ценят свое единение - в этом и есть их секрет. Несколько лет назад Лена убедила меня пройти полную диспансеризацию, словно почувствовала, что мужу нужна помощь, и вероятно, спасла этим мне жизнь: врачи вовремя обнаружили аневризму аорты и сделали операцию. После выписки можно было отсидеться дома, но очень хотелось работать, я в это время вел "Танцы на льду". Разрез был большой, шестьдесят два сантиметра, и чтобы швы не расходились, надевал на съемки специальный корсет. Когда совсем припекало, шел к ребятам со "скорой", которые дежурили на площадке, они выручали, кололи обезболивающее. Кроме них и моей жены никто не знал, что я перенес операцию.
Через некоторое время Лена как человек обстоятельный сказала:
- Пойдем в поликлинику, сделаем еще одну проверку.
Я отнекивался:
- Да нет времени, завтра съемки.
- Это займет всего полдня.
Лена настояла. На следующий день поставили новый диагноз - "Рак". И дали четкую рекомендацию:
- Надо ложиться на операцию.
- Когда?
- Завтра.
- Согласен.
По своей маме уже знал: болезни с очень нехорошими названиями вызывают у людей шок, заставляют их замыкаться в себе, сторониться даже близких, и в итоге теряется спасительное время.
Лена помогала, поддерживала, выхаживала. Как-то вспомнила, что двадцать лет назад я с группой артистов ездил на концерт в Чернобыль, чтобы поддержать тех, кто участвовал в ликвидации аварии. Тогда один из врачей мимоходом произнес: "Вам это еще откликнется". Может быть, он был прав, а возможно, такова воля Божья - каждому послать свое испытание.
Я абсолютно настроен на жизнь! Не люблю, когда жалеют, не люблю говорить о болезни, не люблю зацикливаться. Мужчине негоже стонать и жаловаться. Играю в теннис, катаюсь на горных лыжах. Да, врачи кое-что запрещают, курить например, а я все равно дымлю, не могу без этого. Но главное - работаю: веду на Первом канале "ДОстояние РЕспублики" и передачу "В наше время", в которой выхожу в эфир вместе с прекрасными женщинами Ангелиной Вовк и Татьяной Веденеевой.
Если сказать о последней программе в двух словах: она о главных символах Советского Союза - строительстве БАМа, песнях Льва Лещенко, съемках "Фитиля"...
Мало кто поверит, но я до сих пор скептически и с неудовольствием смотрю на свое телевизионное изображение: это не нравится, то не нравится. Самокритичность хороша, но когда самокопание перерастает в самобичевание, в саморазрушение - это ненормально. Ворочаешься без сна в постели и думаешь: "Ну что ты так завелся?" Потом как спасение приходит мысль: важно не то, как ты выглядел и читал свой текст, а отношения с людьми, с коллегами. То, что ты можешь смотреть им в глаза не таясь, не держа не то что злобы, но даже раздражения.
В том ритме, в котором жил до сих пор, время бежало невероятно быстро, и я вдруг заметил: есть близкий друг, а мы не виделись уже три года. Как так?
Оказывается, он звонил, а я сказал: "Перезвоню позже", но так и не нашел минуты. Скучаю, рад бы повидаться, а вот не сложилось. А нужно, чтобы складывалось, чтобы состоялось все, что мы можем друг другу дать. Пока хотим и пока можем это сделать.
 |
