Издание осуществлено в рамках программы ^Пушкин - при поддержке Министерства иностранных дел Франции и Посольства Франции в России Перевод с французского


НазваниеИздание осуществлено в рамках программы ^Пушкин - при поддержке Министерства иностранных дел Франции и Посольства Франции в России Перевод с французского
страница3/41
ТипДокументы
filling-form.ru > Договоры > Документы
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   41

научная редакция А. В. Россохина

Чтобы осмыслить различные обличил, которые может при­нимать Эрос на психоаналитической сцене, мне показалось интересным вспомнить историю любовных отношений, имев­ших место у некоторых основоположников психоанализа, и остановиться на том, что оказало влияние на Фрейда в разви­тии правила абстиненции, потребовавшегося для двух прота­гонистов анализа — аналитика и пациента.

Отныне стали доступны и переписка Фрейда с его главны­ми последователями: Абрахамом, Ференци, Юнгом и Джон­сом,— и «Черновики психоаналитического Венского общества». Они дают нам возможность увидеть историю психоанализа в новой перспективе. Последняя мне кажется важной, если иметь в виду постоянное умножение психоаналитических школ; я счи­таю, что эта история как нельзя лучше может способствовать проработке наших разногласий. Мир, в котором мы живем, столь радикально отличается от мира Фрейда, что мы нуждаем­ся в некоторой рефлексии, которая позволила бы лучше понять цели наших поисков и свершений,

Брейери Анна О.

В 1993 г. мы отмечали столетие «Исследований истерии», и, ко­нечно, было бы полезно вспомнить, как Брейер и Фрейд трак­товали страсти в аналитических отношениях. Брейер столкнул­ся со страстью, когда познакомился с прекрасной и умной Анной О., чье настоящее имя — Берта Паппенгейм. Фрейд упо-
37


минает об этой страсти в конце книги; таким образом, мы можем констатировать, что концепция переноса продолжает жить вот уже век. В «Исследованиях» Фрейд рассматривает концепцию переноса на двух уровнях — на уровне реальной жизни и на уровне клинической теории. Он обнаружил, наблюдая отноше­ния между Брейером и Анной О., что перенос является важной психической силой, хотя тогда сам Фрейд еще не имел такого опыта. Итак, когда он написал «Исследования истерии», он еще не связывал феномен переноса с терапевтическим процессом.

Напротив, в то время Фрейд говорил о переносе как о «меза­льянсе» и о «ложной связи». Он хотел, чтобы ассоциации его пациентов целиком и полностью фокусировались на воспомина­ниях детства, считая, что перенесение их на аналитика являлось ошибкой, которую нужно исправлять. Уже при третьей встрече Фрейда с Брейером стало очевидно, до какой степени неловко им обоим было констатировать, что эти аффективные личные связи нарушают «научную» сторону отношений терапевт — пациент.

Таким образом, отношения между Бертой и Брейером до­казали, что встреча со страстью, которая разрушала предпола­гаемые «научные и объективные» отношения, приводила вра­ча к бегству и к прерыванию лечения. Слова «контрперенос» еще не существовало, но Фрейд уже осознавал, что такое обра­щение адресовало к терапевту особый запрос, о котором врачи не знают.

Сабина Шпильрейн и Юнг

Вторая широко известная страсть в истории психоанализа — это встреча Юнга со своей пациенткой Сабиной Шпильрейн в 1906 г. Сабина, молодая русская еврейка, госпитализированная

в Бюргхоцли, была первой пациенткой, которую Юнг лечил новым методом, каковым был психоанализ. В письме Фрейду от 23 октября 1906 г. он просит у него совета по поводу аналь­ного ритуала, к которому его пациентка пристрастилась с дет­ства. Фрейд рассказывает ему об анальном характере в форме короткого урока. В июле 1907 г. Юнг пишет Фрейду, что его па­циентка страстно желает иметь от него ребенка и что она хочет назвать его Зигфридом, «дабы примирить арийскую и еврей-

скую расы». (Напомним, что Зигфрид был ребенком Сигиз-мунда и Зиглинды, брата и сестры, детей Вотана. Последний приказал убить Сигизмунда, тогда как Зиглинда, которой по­могала Брунгильда, умирала в родах.) Современный аналитик проинтерпретировал бы желание Сабины иметь маленького Зигфрида в терминах инцестуозного желания, которое паци­ентка проявляла к своему аналитику: Сабина Щпильрейн рас­сматривала этого Зигфрида как «мистического ребенка», а не как конкретное сексуальное желание. Но Юнг, находясь под влиянием Фрейда, настаивал в своих интерпретациях на том, что она действительно хотела от него ребенка. Посмотрим на ситуацию: хрупкая пациентка развивает фантазм, который она отчаянно пытается сублимировать в мифологический мир, в то время как Юнг настаивает на исключительно сексуальном ас­пекте этого желания. Но пациентка его предупреждает, что, если ее сексуальное желание станет осознанным, она не сможет его побороть. И именно это и произошло!

Любовь Сабины Щпильрейн погрузила Юнга в конфликт, подобный перевертыванию ролей родителей и детей, так как он хотел, чтобы она вернула ему то, что он сделал для нее. Он пи­шет Сабине: «Я ищу кого-нибудь, кто оказался бы способным любить, не наказывая, не подчиняя и не сковывая другого: я ищу то, чего никогда не находил, кого-то, кто сможет отделить лю­бовь от социальной пользы или ущерба, отделить таким образом, чтобы эта любовь была ценностью самой по себе... К несчастью, моя жизнь не имеет смысла, если у меня нет радости любви, любви мучительной и вечно меняющейся... Верни мне в этот момент глубокой нужды любовь, вину и альтруизм, которые я тебе отдавал, когда ты была больна, так как теперь болен я».

В том же письме Юнг сочувствует девушке, которая влю­бится в него, так как, говорит он, верность не в его натуре. В письме к Фрейду, датированном 10 июня 1909 г., Шпильрейн пишет: «Вы думаете, что я прошу вас стать посредником меж­ду доктором Юнгом и мной, но между нами нет ссоры. Мое самое большое желание — расстаться с ним. Я достаточно хо­рошо знаю себя, чтобы понимать, что дистанция между нами пойдет на пользу обоим. Подавить свои чувства не было бы благотворным для меня, потому что, если я это сделаю с Юн-

39

гом, я больше никогда не буду способна полюбить кого-то дру­гого; но, с другой стороны, если я оставлю дверь открытой, может быть, я встречу молодого человека, который привлечет меня, у которого я смогла бы найти сходство с моей любовью и которого мне удалось бы наконец любить».

Поражает, что в истории психоанализа очень рано Саби­на Шпильрейн пришла к пониманию того, что было великим открытием Фрейда 1905 г.: любая встреча с объектом желания является «восстановлением отношений и находкой утрачен­ного».

Переписка Фрейда с Сабиной Шпильрейн становилась все более дружеской по мере того, как отношения между нею и Юн-гом ухудшались. В 1912 г. Фрейд поздравляет ее с замужеством и добавляет: «По моему мнению, это означает, что Бы наполови­ну выздоровели от невротической зависимости от Юнга». В сво­ем письме Сабина Шпильрейн попросила Фрейда провести с ней анализ, и ответ Фрейда еще больше проясняет его мысли об от­ношениях между трансферентной любовью и любовью реальной. Фрейд пишет ей: «Мы договорились, что вы сообщите мне до 1 октября, имеете ли вы все еще намерение искоренить в себе ти­рана, придя ко мне на анализ. Сегодня я хотел бы сказать вам несколько слов по поводу этого решения. Я думаю, что человек, о котором вы так хорошо говорите, также имеет свои права; было бы очень вредно возобновлять анализ так быстро после свадьбы. Позвольте ему попытаться привязать вас к себе и помочь вам за­быть о ваших старых мечтах. Только остатки, которые не удается прояснить, являются побудительной причиной к психоанализу». Это письмо ясно говорит: Фрейд действительно желает предо­ставить Сабине средства излечить свои раны, давая шанс моло­дому мужу и их будущему ребенку помочь ей, и не желает преж­девременного вмешательства психоанализа.

Элма и Ференци

Я перехожу к третьей известной любви в истории психоанали­за. Из первого тома переписки Фрейда и Ференци мы узнаем о другой уникальной истории любви. Как и многие любовные истории, последняя также является запретной любовью, ре-

зультатом табу, созданного психоанализом в отношениях меж­ду аналитиком и пациентом.

В 1904 г. Ференци вступает в любовные отношения с Жи-зеллой Палош (которая старше его на 10 лет), расставшейся со своим мужем, но не разведенной, матерью двух дочерей. 14 июля 1911 г. Ференци сообщает Фрейду, что он согласился вести анализ с дочерью Жизеллы Элмой. В то время не было запрета принимать на анализ членов семьи (как известно, Фрейд сам проводил анализ со своей дочерью Анной). Ферен­ци пишет следующее: «Я решил вести анализ Элмы, так как ситуация стала невыносимой. На данный момент все идет хо­рошо и результаты положительные. Разумеется, она говорит обо мне больше, чем другие пациенты, но такое положение не должно стать абсолютным препятствием... И, конечно, я ищу и нахожу за этими заявлениями самые естественные вытеснен­ные влечения».

Еще не было обнаружено, что перенос полезен только до тех пор, пока аналитик остается фигурой фантазма, и Ферен­ци находился в состоянии борьбы с этой проблемой. Отметим тем не менее, что он использовал термин «абсолютное препят­ствие» и думал, что речь идет об одном из них.

Шесть дней спустя Фрейд ему отвечает: «Я вам желаю все­возможных успехов в вашем новом предприятии с мадемуазель Элмой, но, разумеется, у меня есть опасение, что в первое вре­мя все пойдет хорошо, а потом — наоборот. В это время не вы­давайте слишком много своих секретов в приступах доброты».

Мы узнаем позже, что один из его секретов, который Элма не должна была знать, состоял в том, что ее мать и Ференци были любовниками.

3 декабря 1911 г. Ференци разражается признанием: «Все развивается гораздо быстрее, чем я мог подумать. Мне не уда­лось сохранить границы в отношениях с Элмой, и я раскрыл­ся, провоцируя нечто вроде близости, которую я не могу уже больше принимать за доброжелательность врача или брата. Я разделяю Вашу точку зрения по поводу невротической приро­ды Януса, и именно это убеждение толкает меня все больше и больше к решению сопротивляться искушению. Может быть, я был ослеплен страстью... ситуация облегчается, но также и

41

усложняется из-за крайней приветливости и нежности Мадам Жизеллы ко мне (она знает все)... И мне жаль ее».

В то время Ференци сталкивается сам с тем, что Фрейд обнаружил в том же году: для каждого мужчины и для каждой женщины существуют «предусловия» для любви, и, по мнению Ференци, женщина должна отчаянно «нуждаться» в ней.

19 декабря 1911 г. Фрейд пишет непосредственно Жизелле Палош и просит не говорить об этом Ференци! Мы узнаем из этого письма, что Элма не знала о природе отношений между ее матерью и Ференци. Фрейд думал, что мать сильнее дочери, и предложил Жизелле аналитические инсайты в качестве фи­лософского утешения.

3 января 1912 г. Ференци просит Фрейда принять Элму на анализ: «Я не могу вас избавить от труда взять Элму на лече­ние. Другого выхода не существует. Она просит, чтобы ее ле­чил я, но это, разумеется, невозможно; если же мы предоставим ее себе самой, мы поставим под угрозу ее стабильность и ей не удастся продвинуться вперед... и я думаю, что отсутствие Элмы разрешит мои собственные трансферентные отношения, как и лечение у вас сделает для нее то же самое. Мне нужно будет рассказать вам о ней больше, я приеду в то же время в воскре­сенье утром».

Отсюда мы узнаем о том, что Ференци уже проходил ана­лиз у Фрейда и что Фрейд работал даже в воскресенье! В от­ветном письме Фрейд обращается к Ференци тоном, которым общаются друг с другом врачи-коллеги, консультируясь отно­сительно пациента, и при котором всякая конфиденциальность исключается. Тогда Ференци начинает понимать, что благосло­вение Фрейда для него более важно, чем его любовь к Элме. Но проблема с последней не могла быть так легко разрешена. В мае 1912 г. она возвращается в Будапешт и возобновляет свой ана­лиз с Ференци. Проблема остается той же. Ференци пишет Фрейду: «Если бы мне удалось внушить ей учтивость по отно­шению ко мне и к себе самой, тогда бы у меня была некая га­рантия доверия, которое я могу испытывать к ней в браке и не бояться оказаться во власти темных сил». Ференци, склонный к идеализации отношений между мужчиной и женщиной, во­ображал, что муж и его супруга могут иметь полный доступ к

бессознательному друг друга и поэтому быть способными лю­бить! Таким образом, от Элмы ожидается, чтобы она вела себя как сверхчеловеческое существо, в то время как вина Ферен­ци, который скорее предпочитает мать, чем дочь, остается не­проанализированной.

Трансферентная любовь

Обратимся теперь к известной работе Фрейда «О любви в пе­реносе», опубликованной в 1915 г. Фрейд, безусловно, знал и другие случаи, кроме тех, которые я здесь изложила, но мы не находим их следов в этой статье.

К 1915 г. Фрейд был уже не один, поскольку Международ­ная психоаналитическая ассоциация существовала в течение пяти лет и на арену выходило новое поколение психоаналити­ков. Ничто другое не имело такого значения в психоаналити­ческой технике, как вопрос о трансферентной любви. Нужно заметить, что психоаналитиками того времени были молодые мужчины, а пациентами — молодые женщины. В этом контек­сте проблема переноса требовала срочного урегулирования.

Фрейд писал, что ^удовлетворить любовную потребность пациентки так же губительно и рискованно, как и подавить ее... следует поддерживать перенос, продолжая относиться к нему как к чему-то ирреальному». Но позже он добавляет, что «для некоторой категории женщин такая попытка использования любовного переноса без удовлетворения должна заканчивать­ся неудачей... дети, по своей природе отказывающиеся обме­нять материал на психическое... Мы оказываемся вынужден­ными либо вернуть им любовь, которую они нам несут, либо навлечь на себя гнев, которым наполнена униженная женщи­на. Ни в одном из этих случаев интерес лечения не сохраняет­ся. Провал неизбежен, нужно отступать, и остается только спрашивать себя, как способность формировать невроз сочета­ется с такой неукротимой потребностью в любви».

Тон этого отрывка дает нам почувствовать, что сам Фрейд, проводя анализ таких женщин, терял как свою терапевтичес­кую нейтральность, так и свою эмпатшо. Внушает оптимизм то, что в психоаналитической литературе последнего времени эро-

43

тизированный перенос достиг большего понимания. Различ­ные школы попытались вникнуть в эту проблему и понять ана­литиков, захваченных эротизированным переносом. Я же могу констатировать, что в ряде случаев, когда женщинам удавалось соблазнить своего аналитика-мужчину, а аналитики-мужчины стремились понять, по каким причинам они перешли к дейст­вию с одной или многими пациентками, такая женщина зачас­тую была в детстве или в подростковом возрасте жертвой ин­цеста. У пациенток, которые соблазняли успешно, я часто находила за эдиповой проблематикой следы раннего травма­тизма в первичных отношениях с матерью, что проливает свет на так часто встречающуюся у детей, подвергшихся сексуаль­ному насилию, причастность к этому их матерей.

В своей статье об инвестиции аналитика в терапевтическом процессе Фрейд подчеркивает, что поддержание переноса — это единственная серьезная трудность, которую может встретить аналитик. «Он должен понимать, что любовь пациентки обус­ловлена аналитической ситуацией, а не его личными достоинст­вами, которые он может ставить себе в заслугу; что нет никакой причины гордиться этой «победой», как это назвали бы за пре­делами психоанализа. Однако и сама пациентка встает перед выбором: оставить аналитическое лечение или принять как не­избежность судьбы влюбленность в своего врача». На конгрессе в Будапеште в 1919 г. Фрейд особо подчеркивает, что «психоана­литическое лечение должно, насколько это возможно, разверты­ваться в режиме фрустрации и абстиненции».

Если в этом отрывке аналитик рассматривается Фрейдом прежде всего как нарциссический персонаж, гордый своей «по­бедой» над женщиной, то ситуации, свидетелем которых он был, а именно случаи с Брейером, Юнгом и Ференци,— совер­шенно иные и более сложные, чем те, на которые он ссылается. Фрейд должен был тем не менее знать, что любовь в контрпе­реносе идет дальше простого желания «победы».

После 1920 г. проблема любви в рамках теории влечений к жизни и к смерти принимает новый оборот: либидо рассмат­ривается уже не как противник влечения самосохранения и Я, а как постоянная борьба против влечений к смерти и агрессив­ности. Стало ясно, что сама сексуальность может стоять на

службе агрессивности, даже ненависти, и что сексуальное тор­можение продолжается потому, что опирается не на либидо, а скорее на желание насилия и деструкции. Один из самых важных пунктов перестройки мысли Фрейда после 1920 г. (и в частности, после выхода статьи Ференци «Плохо принятый ре­бенок и инстинкт смерти» в 1929 г.) состоит в том, что в случае депрессии аналитик должен быть тем, кто впрыскивает либи­до в аналитическую ситуацию, и в том, что трансферентные от­ношения могут зачастую рассматриваться как борьба между желаниями насилия и смерти со стороны пациентов и либиди-нозным поведением со стороны аналитика.

Проблема переноса стала одной из тех тем, которые пред­ставляют собой предмет яростных дебатов, но спустя некото­рое время интерес к ней угас, чтобы позже появиться вновь. Так, например, в 1934 г. много обсуждали статью Стрэчи, каса­ющуюся того факта, что интерпретации переноса являются «мутационными», т. е. приводящими к изменениям. Эта кон­цепция способствовала тому, что психоаналитическая техника отошла от реконструкции и воспоминаний детства и сконцен­трировалась на анализе переноса. Анализ стал менее интеллек­туальным и обрел аффективное богатство. Но реакция не за­ставила себя ждать: аналитики, приверженные эго-психологии, отреагировали очень бурно, опасаясь, что акцент, поставлен­ный на переносе, может ослабить способность пациента откры­вать свои чувства и, как следствие, повлечь уничтожение тера­певтического союза.

Действительно, борьба мнений вокруг этой проблемы не может быть разрешена в силу особенностей ее природы. Концеп­ция анализа у аналитиков, фокусирующих свои интерпретации исключительно на переносе, резко отличается от концепции ана­лиза других аналитиков, которые считают важными как интер­претации переноса, так и нетрансферентные интерпретации.

Проблема переноса еще больше усложнилась, когда пси­хоанализ стал переходить от психологии одной персоны, где аналитик является только «наблюдателем и интерпретато­ром», к психологии двух персон, акцентируя интерперсональ­ные отношения. Подтверждением этому являются работы кляйнианцев.
45

Как перенос не вписывается только в рамки пациента, так и контрперенос, с этой точки зрения, не является больше пре­рогативой только аналитика. Если раньше вытеснение рассма­тривалось в качестве основного защитного механизма, который был причиной отстраненности между аналитиком и пациен­том, то теперь акцент переводился на проекцию и интроекцию, что значительно обогатило интеракцию. Новое положение ана­литика было далеко от того, чтобы дать ему ощущение защи­щенности; он балансировал между своими собственными про­екциями и интроекциями и таковыми у своих пациентов. Эта новая уязвимость сняла аналитика с пьедестала всезнающего субъекта, который был санкционирован незыблемой доктри­ной Зигмунда Фрейда. Теперь аналитик должен был встать перед лицом двойного вызова: тщательно отслеживать свой собственный внутренний мир, осознавая влияние, которое ока­зывает пациент на его внутреннюю структуру, и в то же самое время внимательно следить за тем, что говорят пациенты, и за их потребностями. (Сверхчеловеческая задача, с которой вряд ли можно справиться удовлетворительным образом, если не сказать — невозможная.)

Что касается проблемы трансферентной любви, я тоже вне­сла свою лепту в понимание того, что перенос не полностью стоит на службе навязчивого повторения. Есть существенное отличие между трансферентной любовью и любовью в реаль­ной жизни. Тот факт, что в аналитическом кадре аналитик не требует удовлетворения-вознаграждения от пациента и что в пределах времени сеанса все внимание направлено на пациен­тов, создает форму любви, близкую той, которую получает ма­ленький ребенок. Способность испытывать трансферентную любовь вовсе не является показателем способности создавать любовные отношения в реальной жизни, то же можно сказать и о контртрансферентной любви.

Винникотт и Лакан

Вернемся теперь к нашему времени, где история страсти отно­сится не столько к тайной любви одних к другим, сколько ка­сается страстей, разгоревшихся между различными психоана-

литическими школами. Я кратко расскажу об этом отрезке ис­тории страстей в психоанализе, который я сама лично пережи­ла и который связан с Винникоттом и Лаканом.

Я немного расскажу о своем личном пути, который привел меня к встрече с Винникоттом, а затем с Лаканом. Первона­чально я была самоучкой в психоаналитическом образовании. В то время я жила в Новой Зеландии, и мой интерес к психо­анализу начался в 17 лет, когда я прочитала «Психопатологию обыденной жизни» в карманном издании. Тогда я приняла ре­шение, что не буду получать медицинское образование, как это­го хотели мои родители, и заявила, что, наоборот, собираюсь изучать психологию. На самом деле я мечтала так или иначе уехать в Лондон, чтобы заниматься психоанализом, и планиро­вала, хотя и не очень отчетливо, что, может быть, однажды смо­гу стать детским психоаналитиком.

В том же году я поступила на факультет искусств и наук в университете Отаго, где я встретила моего будущего мужа. Мы повстречались в Театральном клубе Высшей педагогиче­ской школы, поскольку нас обоих выбрали для игры в пьесе, предназначенной для публичного представления. (Я интере­совалась театром, моя мечта состояла в том, чтобы ставить пьесы, а не быть актрисой, что я и сделала позже в рамках уни­верситета и Высшей педагогической школы Отаго.) Мы тайно вынашивали план, мой муж и я, уехать из Новой Зеландии в Англию, но с различными целями: я — в надежде начать анализ и, может быть, однажды приобрести психоаналитиче­ское образование, а мой муж хотел продвинуться в обучении взрослых, в том, что называлось «университетским расшире­нием». Но война временно приостановила осуществление на­ших планов. Вместо этого я родила сына, а два с половиной года спустя, в день окончания войны, ^ дочку. (Сообщая те­леграммой эту радостную новость своим родителям, я напи­сала, что мы еще не решили, какое имя дать дочери. В ответ я получила телеграмму от своего отца, который советовал на­звать дочку Викторией — Victoria Japonica!— в честь победы над Японией.)

Нам пришлось ждать еще три года, прежде чем стало воз­можным совершить путешествие в Англию. Сразу по прибы-

47

тии я написала письма всем, чьи книги я читала, и среди них Анне Фрейд и Д. В. Винникотту.

Вот, что мне запомнилось из беседы с «мисс Фрейд» в кли­нике Хэмпстед. Ее первый вопрос был такой: -«Но как вы услы­шали о моем отце?» Озадаченная, я ответила, что прочла неко­торые его книги (я не упомянула о «Психопатологии обыденной жизни» в карманном издании), и добавила еще, что, когда я учи­лась психологии в университете, очень много говорили о ее отце и о его творчестве. «гЗдесь, в университете, не говорят о моем отце», — сказала она мне. (Я удивилась: «Как так? Студентка-Киви могла быть более образованной, чем английская студент­ка?»)

Когда я ей рассказала о моем интересе к получению обра­зования по детской психотерапии, она спросила меня в не­сколько обвиняющем тоне: «Ау вас есть дети?» (И я ответила: «У меня два малыша...») В конце беседы мисс Фрейд объясни­ла мне, что нужно делать, уверяя, что я буду принята в качест­ве ученицы в Хэмпстэд.

В соответствии с моим темпераментом я выбрала аналитика из «средней группы» и с начала учебного года стала посещать семинары, проводившиеся по большей части в библиотеке дома семьи Фрейда четыре раза в неделю по вечерам. (Предполага­лось, что в таком священном месте можно было только работать и учиться!) Однажды я увидела старую Марту, жену Фрейда; она резко открыла дверь библиотеки наверное, чтобы взять книгу, а увидя нас, сказала очень громко: «Тсс! Тише! Опять пси­хоаналитики!» — и захлопнула за собой дверь. Анна продолжа­ла говорить, как если бы ничего не случилось (так же она посту­пила и несколько месяцев спустя, после того как сообщила о смерти своей матери. Я не думаю, что она была бесчувственной к такой потере, просто этика, которой она придерживалась, за­прещала обнаруживать свое душевное состояние.)

Выбрав школу для моего сына и детский сад для дочери, я нашла работу — сначала в качестве клинического психолога в госпитале Модели, в отделении педопсихиатрии, где я позна­комилась с новыми психоаналитиками и где я могла посещать их лекции. Особенно меня заинтересовали французский кляй-нианец Анри Рей и юнгианец Гордон Принс. В то же время я

воспользовалась приглашением Винникотта присутствовать на его консультациях в детской больнице Педдингтон-грин.

Встреча с Винникоттом привела меня в изумление: ориги­нальность его личности, мышления и терапевтического подхода произвели на меня неизгладимое впечатление. Мне вспоминает­ся один эпизод его работы: молодая женщина консультировалась у Винникотта по поводу своего трехлетнего сына. По ее словам, «он больше не испражнялся». «Сколько времени он больше не испражняется?» — спросил Винникотт. Продолжая разговари­вать с матерью, он дал ребенку бумагу и карандаш. «В течение двух недель». Мать говорила о своей дочери («Она испражняет­ся хорошо, моя девочка»), о своем муже и о своей работе кон­сьержки. В определенный момент Винникотт ее прервал: «Ма­дам, сколько времени вы беременны?» — «Но, доктор, я об этом еще никому не говорила! Никто этого не знает. Даже мой муж!» Винникотт, показывая в сторону мальчика, воскликнул: «Но он это знает!» И добавил: «Пусть он положит руку вам на живот, и объясните ему, что вы ждете братика или сестренку для него». Потом он повернулся к ребенку и сказал: «Ты хотел бы знать больше о малыше, который находится в животе твоей мамы?» Ре­бенок, рисовавший большие круги на бумаге с самого начала кон­сультации, ответил: «Угу!» На следующей неделе мать сообщила Винникотту: «О, доктор, он испражняется, он испражняется!»

Я вспоминаю также и другие высказывания Винникотта, которые произвели на меня неизгладимое впечатление, напри­мер: «Младенец нуждается не столько в подходящей ему пище, сколько в том, чтобы его кормил человек, который любит его кормить, иначе все... механично... мертво».

Он ссылался в то время также на работы Мелани Кляйн, особенно на ее концепцию «шизо-параноидной» и «депрессив­ной» позиций, которые он одобрял, высказывая, однако, сомне­ние по поводу их фундаментальной значимости.

Таким же потрясающим и незабываемым для меня был опыт работы Винникотта с очень маленькими детьми (с 4 мес. и старше), опирающийся на наблюдения Фрейда за «ребенком с катушкой», и пример Винникотта, который он проиллюстри­ровал случаем девочки, страдавшей астмой и бессонницей (Маргарет): он описывает, как делал доступным для понима-
49

ния ребенка значение металлического шпателя и как после двух сеансов работы с матерью и ребенком астма исчезла, а так­же и шпатель. Винникотт подчеркивал, что все происходящее в таких случаях не может объясняться без понятия «фантаз-мов>, свободных от слов (у младенца), первичных и бессозна­тельных фантазмов.

Впоследствии его мысли об отношениях между психикой и сомой чрезвычайно заинтересовали меня: Винникотт настаи­вал на центральной роли матери, которая состоит в объедине­нии тела и души малыша для того, чтобы ребенок чувствовал себя существующим. Он говорил, что «с самого начала мать встроена в процесс создания связей между телом и психикой у своего младенца». И добавлял, что «даже ребенок, родивший­ся с аномалиями, может стать психически здоровым с недефор­мированным Я, лишь бы он/она был целиком и полностью принят родителями таким, какой он есть».

Эта интеграция, развивающая чувство субъективной иден­тичности, возникает, говорил он, задолго до того, как ребенок начнет говорить в вербальных или структурных терминах, что, по мнению Винникотта, происходит у ребенка вместе с обре­тением образа самого себя, отраженного в глазах матери. Впос­ледствии, разрабатывая эту концепцию, он объяснял, что то, что малыш ловит во взгляде своей матери, является тем, что он представляет собой для нее.

Вслед за Винникоттом я тоже заинтересовалась тем, что может происходить с пациентами, демонстрирующими раскол между психикой и телом. Психосоматическая интеграция мо­жет быть блокирована у ребенка, который вынужден защи­щаться расщеплением между телом и духом, чтобы избежать не только угрозы разрыва нарциссической непрерывности, но еще больше, чтобы избежать крайней опасности уничтожения себя как субъекта. Я думаю, что мой интерес к «говорящему телу» начался в Лондоне... и годы спустя это позволило мне написать главу в одной из моих книг, которая называлась «От языка тела к языку психики», и осознать, что она пропитана влиянием Винникотта, т.е. тем, что я услышала от него за дол­гие годы до написания этой книги. Я позволю себе процити­ровать себя:

«У новорожденного тело и душа еще не переживаются от­дельно; младенец не устанавливает никакого различия между своей психикой и телом и таковыми матери. Его мать еще не "другая", отличающаяся от него, а является гораздо большим: она составляет всеобъемлющую окружающую среду, всего лишь крошечной частичкой которой является ребенок. Мы можем выдвинуть гипотезу универсального фантазма первых недель жизни в психическом опыте ребенка — фантазма еди­ного тела и общей психики у двух персон... Совершенно нор­мально, что матери разделяют иллюзию тотального слияния со своим младенцем на протяжении недель, следующих за рожде­нием. Но по различным причинам некоторые из них охотно продлевают этот фантазм слияния, как если бы бессознатель­но в течение долгих месяцев (и даже лет) они переживали сво­его ребенка как составную часть самих себя. Игнорируя ком­муникативные невербальные сигналы своего младенца, они навязывают ему свою интерпретацию его потребностей и пред­почтений. Детская бессонница, одна из наиболее ранних форм психосоматических расстройств у грудного ребенка, провоци­руется зачастую именно такой формой материнского обраще­ния. Иными словами, проблема заключается в сепарационной тревоге матери, а не ребенка!»

И далее: «Идея диссоциации между сомой и психикой со­вершенно незаконна. Концепт дуализма тело-дух, который пришел к нам из картезианской философии, может затемнить наше восприятие, исказить наши теоретические концепции и даже увести в сторону нашу клиническую работу. Более того, постулировать (как это охотно утверждают некоторые теорети­ки), что тело не имеет "языка", является сомнительным упор­ством, тогда как вполне возможно, что это единственный язык, который не может лгать. По меньшей мере, ясно, что тело в качестве соматического функционирования обладает удиви­тельной памятью.

Детская психика, бесспорно, строится в преязыковом режи­ме, несмотря на то что первоначальный обмен между матерью и ее младенцем имеет место в атмосфере, пронизанной речью... С самого рождения малыш погружен в окружающую среду, организованную знаковой системой и вербальными значения-

51

ми. Но в то же время ему передается и другой язык. Тело ре­бенка с его сенсорным восприятием состоит в постоянном кон­такте с телом его матери (ее голос, ее запах, ее кожа, ее тепло). Младенец принимает эти невербальные сообщения в виде те­лесной записи, хотя они передаются говорящими существами <...> Некоторым образом соматический опыт является тесно связанным с символическим миром с самого рождения, но речь еще не идет о вербальных означающих».

Я не могу быть уверена в том, что Винникотт полностью бы согласился с тем, что я написала, но совершенно точно, что он признал бы высокую степень влияния на меня его собственной мысли.

Б Тэвистоке, куда я также тогда записалась, у меня были короткие интересные встречи с кляйнианцами (что в то время в клинике Хэмпстед не одобряли!).

Затем мне повезло, и меня назначили клиническим психоло­гом в новом Центре для детей и подростков в Лондоне, и, к моей великой радости, я стала брать детей на психотерапию. Но на протяжении этих двух первых лет в Лондоне мой муж не смог найти никакой постоянной работы, только несколько часов в неделю на Би-Би-Си, в передаче для взрослых; и вдруг совер­шенно неожиданно его назначают на должность, связанную с «фундаментальной подготовкой» в ЮНЕСКО! Для меня это было катастрофой. Я должна была оставить клинику Хэмпстед, покинуть моего аналитика, бросить Винникотта — моего науч­ного руководителя, забрать детей из школ, чтобы поехать в Па­риж продолжать обучение на языке, которым я едва владела.

Я попросила аудиенции у мисс Фрейд, чтобы обсудить с ней мою дилемму. Она мне сказала: «Как? Вы собираетесь бро­сить курс?» Я ей ответила, что это меня огорчает, но мой муж получил назначение в Париже, где я буду продолжать обуче­ние, насколько смогу. «Но в Париже не занимаются обучением детскому психоанализу!» — сказала она. В конце концов я ей ответила: «Но моим детям нужен отец», — что явилось для нее весомым аргументом. «Ну хорошо, у вас маленькая дочь. Вам надо ехать в Париж». Она добавила, что передаст письмо для своей подруги «принцессы Бонапарт». Я закончила текущий год обучения и с тяжелым сердцем уехала во Францию.

И вот я приехала в Париж в 1953 г. Тогда там было только одно психоаналитическое общество; однако Парижское пси­хоаналитическое общество находилось на грани раскола, и раз­ногласия были не меньшими, чем в Британском обществе на тот период; разногласия были в самом разгаре, но с той лишь разницей, что дискуссии в сердцевине моего нового общества были непривычно бурными для моих англосаксонских ушей. В подобных обстоятельствах британцы «совершали действие», как тогда говорили; мне рассказывали, что иногда во время доклада одного из членов группы Анны Фрейд кляйнианцы вставали и уходили, не произнеся ни слова, чтобы продемон­стрировать несогласие. И последователи Анны Фрейд в подоб­ных обстоятельствах поступали так же.

И поскольку я была страстной поклонницей идей Винни­котта — самого харизматичного аналитика лондонской сцены того времени, я очень внимательно слушала и Лакана, пользо­вавшегося такой же репутацией на парижской сцене.

Я была поражена различием между Винникоттом и Лака-ном в личностном плане: темперамент Лакана подстрекал к распрям, тогда как темперамент Винникотта был направлен скорее на сплочение и ему удавалось привести противников к принятию новых теорий и т. п. (но его самая известная попыт­ка — помирить Анну Фрейд и Мелани Кляйн — провалилась с треском с тем лишь результатом, что отныне обе стороны от­носились к Винникотту с недоверием).

Если отставить в стороне теоретические различия между Винникоттом и Лаканом, то другое поразившее меня отличие заключалось в клиническом подходе:

1. Сначала вопрос о влиянии времени и продолжительнос­ти сеанса: у Винникотта я научилась тому, что аналитические отношения рассматривались как имеющие место в пространст­ве игры. Кто, как не Винникотт, определял «игру» как «конти­нуум пространства-времени, как форму жизни...» Он считал, что только в этом аналитическом пространстве — на этой пе­реходной площадке — психическое изменение могло иметь место. Я усвоила от своего бывшего учителя, что задача психо­аналитика состояла в создании атмосферы доверия через на­дежность аналитика и через пространство-время сеанса, а це-
53

лью этого было тот чтобы пациент мог, по словам Винникотта, «строить себе личное существование» (особенно когда чувст­во идентичности — личного существования — не смогло укре­питься в детстве). Винникотт также настаивал на важности выражения трансферентных негативных аффектов в аналити­ческих отношениях, в частности, для того, чтобы пациент по­нимал, что его деструктивность не разрушает его объекта. Как известно, он также оставлял место аффектам ненависти в пе­реносе аналитика. Я помню, как однажды спросила у него, как он выносит постоянные атаки некоторых пограничных и пси­хотических пациентов. А он мне ответил: «Не забывайте, что очень утомительно быть плохой грудью».

Одним словом, пациент должен находить в аналитическом кадре спокойную атмосферу и рассчитывать на надежное про­странство с фиксированным временем, чтобы чувствовать себя расслабленным и готовым, насколько это возможно, свободно ассоциировать и выражать свои аффекты, как трансферентные, так и другие. Когда я попросила у одной коллеги (которая со мной поделилась, что в вопросе теории она всем обязана Лака-ну) объяснить мне причину варьирующегося времени сеансов, она мне ответила, что одна из основных причин укорачивания сеанса состоит в том, чтобы помешать пациенту чувствовать себя расслабленно и комфортно в аналитической ситуации! Такая точка зрения была впоследствии подтверждена самим Лаканом, который неоднократно говорил, что совсем не нуж­но, ни чтобы пациент находил форму существования в прост­ранстве-времени сеансов, ни чтобы он предавался поддержа­нию своих «душевных состояний». Действительно, это цель, совершенно противоположная той, о которой говорил Винни­котт!

2. Второй поразивший меня аспект — два знаменитых им­ператива Лакана, а именно: «бессознательное структурирова­но как язык» и «бессознательное — это речь (дискурс) Друго­го*-, В стремлении понять лекции Лакана (которые я усердно посещала после раскола) я пришла к выводу, что если в термин «речь» («дискурс») включается все, что имеет отношение к матери-универсуму раннего детства, ее запах, ее прикоснове­ние, голос, а также ее манера ухаживания, пения и успокоения

ребенка, т. е. если допустить, что существуют превербальные означающие, то я была готова принять, что бессознательное мо­жет рассматриваться как «речь Другого».

  1. Третий пункт, привлекший мое внимание, имеет отноше­
    ние к значению, придаваемому Лаканом слову (в соотнесенно­
    сти со значением, приписываемым Винникоттом окружающей
    среде,
    а более точно, материнской окружающей среде в начале
    жизни). Лакай отвергал этот аспект, фокусируя в то время всю
    свою теорию на «сказанном», по крайней мере, мне так каза­
    лось. Когда я робко задавала вопросы об исключении первич­
    ной окружающей среды, мне ответили, что «никакая отсылка
    к окружающей среде не была необходимой, чтобы понять "кон­
    струкцию субъекта"». Я же пришла к рассмотрению связи меж­
    ду переходным объектом и речью, когда поняла, что ребенок
    может оставить свой переходный объект по мере того, как сло­
    ва
    становятся способными представлять собой отсутствующий
    объект. Когда ребенок в одиночестве может сказать и подумать
    «мама», он начинает обходиться без своего плюшевого мишки.

  2. Мысли Винникотта о креативности, которые также име­
    ли отношение к пространству игры, контрастировали, как мне
    представлялось, с теорией Лакана. По мнению Винникотта, это
    пространство было единственным, позволяющим анализу
    иметь место. Он спрашивал: «Не лучше ли аналитику, не уме­
    ющему играть, сменить профессию?» Эти размышления при­
    вели меня позже к представлению о связи между процессами
    творчества и насилия.

  3. Следующее различие, поразившее меня: Винникотт гово­
    рил, что «грудной ребенок не существует», тогда как Лакан
    говорил: «Женщина не существует». Я констатировала, что в от­
    личие от Винникотта, у которого фигура отца выделяется недо­
    статочно, а мать была «всем», для Лакана она была «дырой»! (По
    этому поводу следует заметить, что некорректный перевод на
    французский good enough mother» («suffisamment bonne») сов­
    сем не значит «достаточно хорошая мать», он далек от этого.
    «good enough mother» предполагает: «не очень хорошо, но дело
    ладится — адекватная, не более того». И Винникотт добавляет, что «good enough mother» — это та, кто «не является слишком преследующей для своего младенца».)

55

Я вспоминаю одну женщину, ученицу Лакана в 1950-е гг. (ставшую знаменитой впоследствии), которую я попросила вне­сти ясность в понятие «конструкция субъекта», и она мне отве­тила: «Ну вот, если ты не являешься лаканианцем, ты потеряна с самого начала!» Это было то же «все или ничего», нечто вроде религиозности, чего я не находила у Винникотта, и что меня уже утомило у Анны Фрейд и Мелани Кляйн, и от чего я ушла раз и навсегда, оставив позади мое религиозное воспитание!

Может быть, именно поэтому мне запали в душу на долгие годы строки Фрейда: «Я не стремлюсь создавать убеждения, а хочу выявлять и расшатывать предрассудки... Мы не требу­ем, даже от наших пациентов, чтобы они верили в психоанализ и вступали в его ряды. Это представляется нам весьма сомни­тельным. Доброжелательный скептицизм является для нас бо­лее приемлемой позицией».

Я думаю, что в этом смысле и Винникотт, и Лакан были подлинными фрейдистами.

Рассмотрим теперь пример эротических фантазмов, возника­ющих у пациента и аналитика. Это эпизод моей клинической работы во Франции. В 1960-е годы, немного спустя после того, как я стала действительным членом Парижского психоаналити­ческого общества, я присутствовала на вечере-коктейле, органи­зованном в честь аналитиков, членов различных обществ. Один мой друг сказал мне: «Я хотел бы вас представить одному из моих коллег, доктору Пьеру-Мишелю Z., аналитику Общества X. Он прочел вашу книгу "Речь в защиту некоторой анормальнос­ти" и мечтает с вами познакомиться». И он меня представляет высокому и красивому мужчине, который был примерно на 10 лет моложе меня. Этот мужчина осыпает меня комплиментами по поводу моей книги. Немного смущенная, я ему говорю: «И вы мне тоже очень нравитесь». И мы, улыбаясь, расстаемся на фра­зе: «Приятно было с вами познакомиться».

На следующей неделе доктор Z позвонил мне и попросил его принять. Он сказал мне, что хочет поговорить по поводу одного своего пациента. Это мне очень польстило. Но когда он сел напротив меня, то сказал мне без обиняков: «На самом деле пациент, о котором я хочу с вами поговорить,— это я». Тогда он

рассказал мне, что проходил анализ в течение семи лет с одним из моих коллег, членом французской психоаналитической ас­социации, но ему казалось, что есть еще многое, над чем следу­ет поработать, особенно в плане его сексуальных фантазмов и любовных отношений с Франсуазой, его женой. Он добавил, что его брачная жизнь была гармоничной, что у него двое де­тей и что Франсуаза, клинический психолог, думала об анали­тическом образовании. Пьер-Мишель стал описывать свои ипохондрические страхи и бессонницу, которые не мог себе объяснить. Мы договорились начать работу в следующем ме­сяце, в кадре три сеанса в неделю.

На первом сеансе Пьер-Мишель бросился на кушетку, ска­зав мне: «Я жажду переноса!»

На протяжении многих недель мой пациент приносил свои грезы и эротические фантазмы о нашем с ним бегстве, которое мы должны были бы совершить после анализа. В то время мне самой приснился сон, где мой эротический пациент, закончив­ший анализ, и я строим планы на совместный отпуск. Потом в ходе сеансов Пьер-Мишель начал часто упоминать о моем муже, говоря, что он мечтает с ним встретиться, но что он сам себе казался более интересным, чем мой муж. По поводу одно­го из сновидений, которое он мне принес в то время, он сказал, что стыдился его, потому что тема сновидения имела отноше­ние к детскому желанию, которое он никогда не хотел осозна­вать. Он связал сновидение с моим мужем: Пьеру-Мишелю снилось, что президент Франции относится к нему как к доро­гому другу и приглашает его в Елисейский дворец, что напол­няет Пьера-Мишеля гордостью оттого, что столь важная пер­сона относится к нему таким образом.

На протяжении второго года анализа я осознала влечение, которое я испытывала к этому пациенту, продолжая бороться и отрицать мой контрперенос. Одно из моих сновидений настоль­ко поразило меня, что я записала свои ассоциации, чтобы лучше его понять, а также для того, чтобы защитить аналитические от­ношения. Мне снилось, что мой большой доберман бросился мне навстречу, как только я приехала в наш деревенский дом, но я его назвала «Пьер-Мишель», а когда обернулась, то увидела, что Пьер-Мишель был здесь. Мой муж пригласил его к столу.
57

В связи с этим сновидением я отметила, что была сексуаль­но возбуждена, и стала размышлять о некоторых фантазмах пер-восцены, тех, которые возникали в ассоциациях Пьера-Мишеля. (Позже я была вынуждена подумать о процессе траура, вызван­ного запрещенными желаниями и страстями прошлого, и доба­вила в мои записи: «Исчезнут ли они когда-нибудь?»)

Продолжая попытки понять мое контртрансферентное сно­видение, я задавала себе вопрос по поводу присутствия моего мужа в этом сновидении и отметила, исходя из своих ассоциа­ций, что я его поместила между Пьером-Мишелем и собой с целью избежать инцеста, который я собиралась совершить с моим пациентом-сыном, или же, наоборот, избежать инцеста с моим собственным отцом.

Я вспомнила тогда, как мой муж часто говорил, что наш ве­ликолепный доберман был влюблен в меня, потому что, как только он бросался на меня, когда мы приезжали в наш деревен­ский дом в Нормандии, у него была эрекция (кстати, имя у нашей собаки было Сатана!). Я также отметила, что в моих ас­социациях возник образ из рекламы: «Если Бы хотите быть лю­бимыми, купите собаку». Действительно, наши собаки являют­ся единственными существами в мире, которые нас любят без амбивалентности. В записях, которые я сделала два месяца спу­стя, я написала, что Пьер-Мишель начал сеанс, гневаясь на свою жену, которая ему призналась, что однажды имела искушение обмануть его с другом семьи. Они провели достаточно долгое время в его машине и сопротивлялись искушению, говоря: «Мы не можем сделать такое Пьеру-Мишелю!» Они удовольствова­лись тем, что поцеловались и расстались, чтобы разойтись по домам. Пьер-Мишель мне сказал, что он был взбешен, узнав об этом. И воскликнул: «Боже мой, можно ли вообразить что-либо более эротическое, чем эта пара, которая сопротивляется иску­шению целые часы подряд из-за какой-то глупой морали!»
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   41

Похожие:

Издание осуществлено в рамках программы ^Пушкин - при поддержке Министерства иностранных дел Франции и Посольства Франции в России Перевод с французского iconИздание осуществлено в рамках программы ^Пушкин - при поддержке Министерства...
Уроки французского психоанализа: Десять лет фран-у 714 ко-русских клинических коллоквиумов по психоана­лизу / Пер с франц. — М.:...

Издание осуществлено в рамках программы ^Пушкин - при поддержке Министерства иностранных дел Франции и Посольства Франции в России Перевод с французского iconФинансовая помощь для обучения во Франции
...

Издание осуществлено в рамках программы ^Пушкин - при поддержке Министерства иностранных дел Франции и Посольства Франции в России Перевод с французского iconОбразец заявления для оформления визы на детей в консульском отделе посольства франции
В компетентные органы рф, Франции и стран Шенгенского соглашения от гр. Сидорова Ивана Ивановича

Издание осуществлено в рамках программы ^Пушкин - при поддержке Министерства иностранных дел Франции и Посольства Франции в России Перевод с французского iconОбразец заявления для оформления визы на детей в консульском отделе посольства франции
В компетентные органы рф, Франции и стран Шенгенского соглашения гр. Петровой Анны Васильевны

Издание осуществлено в рамках программы ^Пушкин - при поддержке Министерства иностранных дел Франции и Посольства Франции в России Перевод с французского iconОбразец заявления для оформления визы на детей в консульском отделе посольства франции
В компетентные органы рф, Франции и стран Шенгенского соглашения от гр. Петрова Петра Петровича

Издание осуществлено в рамках программы ^Пушкин - при поддержке Министерства иностранных дел Франции и Посольства Франции в России Перевод с французского iconОбразец заявления для оформления визы на детей в консульском отделе посольства франции
В компетентные органы рф, Франции и стран Шенгенского соглашения от гр. Петрова Петра Петровича

Издание осуществлено в рамках программы ^Пушкин - при поддержке Министерства иностранных дел Франции и Посольства Франции в России Перевод с французского iconОбразец заявления для оформления визы на детей в консульском отделе посольства франции
В компетентные органы рф, Франции и стран Шенгенского соглашения гр. Петровой Анны Васильевны

Издание осуществлено в рамках программы ^Пушкин - при поддержке Министерства иностранных дел Франции и Посольства Франции в России Перевод с французского iconОбразец заявления для оформления визы на детей в консульском отделе посольства франции
В компетентные органы рф, Франции и стран Шенгенского соглашения от гр. Петрова Петра Петровича

Издание осуществлено в рамках программы ^Пушкин - при поддержке Министерства иностранных дел Франции и Посольства Франции в России Перевод с французского iconДипломная работа На тему: «Международные аспекты проблемы иммиграции во Франции»
История миграционной политики Франции с начала 20 века Опыт регулирования миграции во Франции. 7

Издание осуществлено в рамках программы ^Пушкин - при поддержке Министерства иностранных дел Франции и Посольства Франции в России Перевод с французского iconВопросы к экзамену по истории зарубежной журналистики 17-19 вв. Первое...
Французская журналистика с первых своих шагов качественно отличалась как от немецкой, так и от английской периодики своей содержательностью....

Вы можете разместить ссылку на наш сайт:


Все бланки и формы на filling-form.ru




При копировании материала укажите ссылку © 2019
контакты
filling-form.ru

Поиск