{61} Глава вторая Мейерхольд и «Театральный Октябрь» «Коммунистический спектакль»: мотивы и почва. — Лозунги «театрального Октября». — Предшественники Театра РСФСР1. — Творческие идеи «Зорь». — Обновленная «Мистерия-буфф». — В арьергардных боях. Мейерхольд не перестает вызывать интерес самого современного свойства. Ему подыскивают определение за определением, и откладывают, и ищут снова. Да и возможно ли оно, одно-единственное? Разные эпохи русской жизни знали разных Мейерхольдов. Не только во внутренних противоречиях артиста дело. Противоречия были напоказ, но смена эпох заставляла то постигать, то отвергать существующее — и часто в формах преувеличенных, намеренно театральных.
Накануне Октября, в 1916 году, Борис Григорьев выставил знаменитый портрет Мейерхольда. Рафинированный денди в черном лакированном цилиндре, в манишке и белых перчатках изогнулся в позе-гримасе так, что отлетают фалды фрака, а рядом красный двойник натянул тетиву лука, готовый пустить стрелу в небеса. Две ипостаси жили на психологизированном портрете, но именно так было и в жизни. Всякий раз следовало решать заново: который тут двойник, а кто настоящий. Но друг без друга они не мыслились: тогда это был бы уже не Мейерхольд. В противоречиях таилась сила и мука режиссера: в них был он весь.
А. П. Мацкин в интересной работе о Мейерхольде признается, что не отыскал в этом портрете «никаких предзнаменований», а увидел лишь излом, «поэзию превратности всего сущего». Если и можно говорить здесь о символике, «то эта символика окажется целиком обращенной в прошлое»122.
В образах искусства каждый видит свою глубину. Автору блестящей статьи не откажешь ни в глубине, ни в тонкости. Все {62} же он на этот раз едва ли справедлив. Судьба художника выписана в портрете. Стрелы красного двойника дальнобойны и метят в завтрашние дни Мейерхольда тоже, предугадывая многое. Вплоть до трагических отзвуков Блока и «скифства» в «Командарме 2». Вплоть до оборотней «Пиковой дамы» — раздвоенного безумца Германа и графини, которая вырастала в луче прожектора на зеленом поле карточного стола и ледяным контральто бросала Герману: «Нет, ваша дама бита… Та, что у вас в руках, — дама пик».
Революцию Мейерхольд встретил режиссером петроградских казенных театров, Александринского и Мариинского. Вершиной его работы там был «Маскарад» Лермонтова, изысканный, полный мятежных предчувствий. Назавтра после премьеры пал самодержавный строй: предчувствия вышли пророческими. В октябре 1917 года Мейерхольд показал «Смерть Тарелкина» Сухово-Кобылина — то была гражданская панихида по уходящему, разыгранная на манер трагического балагана.
Красный двойник с портрета Мейерхольда выпустил свои стрелы.
И вот настал Октябрь. «Принимать или не принимать?» — для Мейерхольда, как и для Маяковского, такого вопроса не было. Вчерашнее эстетическое бунтарство получило реальную почву и новую перспективу, вверяя себя истории, народу, творчеству будущего. Смутные ощущения, правда, предшествовали точным формулировкам, но это было естественно.
На общем собрании артистов бывших императорских театров 5 ноября 1917 года Мейерхольд произнес горячую речь о свободе искусства во всем мире. Его призыв к Интернационалу искусства, призыв весьма еще туманный, раздразнил многих, и оратор счел нужным объясниться в печати:
«Я говорил об отделении искусства от государства (“так надо для искусства мира, так лучше для России в целом”)…
Я говорил об искусстве вне политики и о необходимости создать Всемирную общину Искусства, которая одна способна, на мой взгляд, спасти произведения искусства от разрушений, а творцам искусства дать подлинную свободу»123.
Лозунги, анархичные и куцые, пугали староверов. За сказанным крылось приятие Октября и плохо пока сформулированная вера в революцию. С тех пор Мейерхольд прослыл в бывших императорских театрах «красногвардейцем».
И в позднейших речах о гражданской войне в театре, и в атаках на «буржуазный» академизм, и в новых тогдашних постановках Мейерхольд бывал «левее левых». Для истории ценнее всего спектакли: в них, а не в декларациях, заключалось главное — дело искусства.
{63} Он сжигал, чему поклонялся, поклонялся тому, что сжигал. Как всегда, размашисто. Как во всем, безоглядно. Таким запалом открывателя и ниспровергателя в театре обладал он один, а в поэзии — Маяковский. Старое сдавалось на слом, чтоб утверждать новое. Что же утверждалось? Революция.
|