СУИЦИД: ПРОТЕСТ И БЕЗЫСХОДНОСТЬ
На каком-то этапе лагерного срока у человека возникает сопротивление
режиму, самой жизни. Жизнь, она при тебе, но как бы отстраняется,
отчуждается, становится смешной и противной. Тогда человек, как Незнакомец у
Альбера Камю, убивает себя. Наступает неустойчивое равновесие между
желаниями жить и не жить. Малейший сигнал может быть толчком: окрик завхоза,
замечание прапора при входе в столовую, что не помыл хлорной водой руки,
шмон, подъем, отбой. Вы входите в ауру, в собственное безмолвие, в нирвану
перед смертью. Все становится ясно: надо уходить из жизни. Руки сами вяжут
петлю, они не трясутся, петля смазывается маслом, маргарином. Вспоминаются
счастливые лица повешенных, стихи Франсуа Вийона:
Я Франсуа, чему не рад.
Увы, ждет смерть злодея.
А сколько весит этот зад,
Узнает скоро шея.
Это еще жизнь и уже не жизнь. Протест. Пусть посмотрят, как будет
валяться голова моя, и тонкая проволока натягивается на шею. Проволока или
веревка могут висеть на шее как крест, до толчка. Человек ушел из жизни,
считайте, что он победил жизнь. А смерть торжествует в зоне, когда его
возвращают к жизни.
Эмиль Дюркгейм написал большой трактат о самоубийцах. Он вывел
зависимость самоухода из жизни от погоды, жизненных установок, болезней,
возраста. Философ писал еще до начала нашего века, ведь наш век начался не в
1900 году, а в 1914-м. Век не обязательно сотня лет. Некоторые года нашего
века стоят тысячи прошлых и они всей тяжестью ложатся на маленького
человека. Двадцатый век - это век очумелых толп, шагистики и шеренг,
погромов и вакханалий, колючих объятий многокилометровых заборов,
утонченного рабства, научного обмана, пулеметных очередей и всепроникающего
стронция. Век складирования трупов, как поленьев, в жутком безмолвии
сибирских зим. И, если человек в этом веке рвался умереть, то он слишком
любил жизнь, он еще оставался Человеком.
Разве не хочет человек жить, если вешается на проволоке локалок,
бросается на виду охраны в запретку, поджигает целлофан и дышит его гарью,
пьет ртуть и всякие нитролаки? Он разумно присоединяет себя к большинству,
чтобы напомнить, закричать живущим:
'Я все же человек, а не чучело!'
Руки советских зэков покрывает шпальная решетка шрамов - от вскрытии
вен. В строгих, тюремных режимах режут стеклом, гвоздями, заточками, мойкой
(бритвочками), в иступлении рвут вены зубами - хлещет бордово-красная
жидкость. Ныне почти всех вскрывающих спасают. Никто из них толком и не
объяснит, почему и зачем вскрывал вены. Выгода-то какая? Врачи вену зашьют и
снова бедолагу бросят в ту же камеру. Когда в прошлом целые камеры воров в
законе вскрывали себе вены, так что пол сплошь становился пузырчато-красным
от бега по нему и фырканья тюремных крыс, многие гибли от потери крови. В
основе протеста лежало игнорирование воровского кодекса администрацией. Воры
уважали администрацию и требовали такого же отношения к себе. В 1948 году
целый вагон воров отказался заходить в Черногорскую зону в Хакассии. Зона
была сучья и это оскорбило воров. Начальник конвоя применил силу - приказал
всех при сорокоградусном морозе облить водой из пожарных машин, но все равно
ни один не пошел, все стали Карбышевыми:
Равиль Муратов, вор-рецидивист с шестнадцатилетним стажем отсидки,
рассуждает: 'Когда я вскрываю вены, я отдыхаю, я ложусь, мне становится так
хорошо и свободно, словно сбросил с себя огромный груз'. Вешаются на чем
попало, обливаются бензином и сгорают, подставляют руки-ноги под прессы и
пилы множество зэков. Это порывы к жизни, поиски выхода из затхлости и
преснятины лагерного режима. Часто мостырятся молодые зэки, питомцы детских
домов и неполных, разведенных семей. Дети, которые никогда не видели
человеческой ласки, у них не было дедушек и бабушек, отцов в прямом
понимании этого слова, с ними никто никогда не разговаривал, их не целовали,
не носили в детстве на руках. Как назвать это явление, когда они
воспринимают тюремную администрацию, черствый медперсонал, давно забывший
клятву Гиппократа,.. как матерей и отцов, которые их якобы могут пожалеть.
Перевод в больницу ими воспринимается как жалость, как материнская забота.
Они для этого глотают иголки, пружины, ложки, наборы домино, прошивают свое
тело проволокой, втыкают ржавые гвозди в легкие, вдыхают сахарную пудру и
растертый в пыль целлофан пакетов, выдавливают пасту из шариковых ручек,
соскабливают слизь с зубов и втирают все это в порезы. Опухают руки, ноги,
начинается заражение крови, гангрена, гниют кости, предстоит ампутация. Надо
так трансформировать жизнь зоной, что ампутация воспринимается, как забота о
больном. Дефицит товаров и услуг экономисты научились подсчитывать, но еще
ни один психолог и социолог не вычислил вес, объем и размеры дефицита добра
в заэкспериментированной марксизмом-ленинизмом стране. Встают волосы дыбом,
когда видишь в скульптурах Эрьзи четырнадцатилетних пацанов в арестантской
серой форме. Их вина, определением которой занимаются тысячи специалистов,
чаще всего в детском озорстве и любопытстве. Вот Женя Шайдуров, уголовник,
ему только что исполнилось восемнадцать лет, сидит уже два года, маленький,
как все сибирские татарчата. Но его уже отчешежопили, он уже вскрывал вены,
живет пидором и думает, что сказки - это явь. В них ходят чудные Дюймовочки
и миниатюрные короли. Он совершил гнусное преступление, за которое получил
пять лет лагерей. Жил в колхозе с мамой, папа спился и замерз. С тринадцати
лет Женя стал водить трактора, пас коров, косил сено, собирал ягоду и
отгонял мух от лежащих по пьянке на навозе скотников. Мухи облепляли ноздри,
рот, уши, а он отгонял их от дядей Коль, Вань, которые спали в кровати его
мамы. Однажды (любимое слово сказочников) он на тракторе, оставленном в
поле, подъехал с такими же, как он сорванцами к магазину. Им хотелось
сладостей и было несколько рублей мелочью в карманах. Магазин был закрыт,
они постояли, раздумывая, а один из пацанов вставил гвоздь в замочную
скважину и замок открылся. Вошли, насыпали кулек конфет, взяли бутылку
портвейна и свои деньжонки высыпали на весы. Закрыли дверь, уехали в лес,
выпили. Здесь же их и арестовали (групповое хищение с
проникновением-взломом!!!). Приписали многое из того, чего и не было. Ребята
ничего не могли возразить, их запугивали, избивали. В камере Женю сразу же
посадили на хрящ любви. Он говорит: 'Сам я виноват, фуфло в карты проиграл'.
Из Толмачевской зоны решил убежать - в кузове машины завернулся в брезент.
Охранники заметили уже за зоной неполадки в свертке. Поймали, суд добавил
год за побег. Отныне он побегушник, будет проверяться трижды ночью:
прапорщики будут освещать его лицо фонариком и поднимать застиранное одеяло
над щуплым тельцем. Он будет носить красную полоску под фамилией на всех
видах верхней одежды, будет стоять сбоку в пятерке среди чертей и педерастов
при просчетах. Ему не положены ночные наряды, УДО - условно-досрочное
освобождение, 'химия' и расконвой, он отбудет свой срок от звонка до звонка.
- Объясните мне, - просит пидор Женя Шайдуров, - есть ли секрет
уменьшения. В сказках все могут быть маленькими, индейцы головы так
сморщивают, кукольными делают и волосы на голове их сгущаются, инженер
Сипливый в зернышках моторы размещает и они работают. Вот бы мне этот секрет
раскрыть, превратился бы я в клопика, жил бы так, не высовываясь,
припеваючи, в разных трещинах и щелях.
Как много знает человек, который окружен людьми, семьей, братьями и
сестрами, соседями, добрым пространством жития, молитвами и повествованиями,
древними обычаями и традициями - он связан с Богом в бессмертном круговороте
жизни. Если же человек этого лишен, он может удивляться тому, что,
оказывается, свиное сало можно жарить, можно жить, не донося (не сексотя) на
соседа, знать, что у тебя никто никогда не украдет вещи. Он, однако, не
приходит в изумление, когда встречаются два мира: Детства и Антидетства;
Бога и Дьявола. Мир Антидетства - дома ребенка, приюты, шагистика,
одинаковая однополая одежда, казенные воспитатели, грязь, запахи, кровати,
тумбочки:
Отрядник требует: 'Напиши рапорт на имя начальника колонии, почему ты,
осужденный Андрей Федоров, вскрыл себе вены'.
_Начальнику ИТК-2 от Федорова Андрея Петровича, 1968 года рождения,
осужденного в 1986 году по статье 144 часть 2 УК РСФСР к четырем годам.
общего режима. Начало срока 06.08.86, конец срока 06.08.90.
РАПОРТ
Я вскрыл себе вены потому, что вчера освободился по УДО дядя Коля
Сучилов. Мы с ним жили в одной семье. Он делился со мной посылками, одеждой,
подарил теплые носки, угощал и говорил: 'Держись, Андрюша, как выйдешь на
волю, так приедешь ко мне, будешь мне сыном.' В его колхозе много работы,
много пустых домов, где я буду жить человеком._
ДУША В РАЗВИЛКЕ
До мистической густоты, до предела наполнения зоны и тюрьмы полны
слухами. Приход по этапу нового зэка, появление начальства или какой-нибудь
комиссии, с акцентом прочитанное слово в газете, полученное письмо с воли,
изменение в правительстве, обкоме, прокуратуре, ЦК КПСС, сообщение о
заседании Верховного Суда СССР об очередном 'усилении' или 'повышении',
домысел свой или с воли переданный - все истолковывается особым зэковским
способом. Сотни тысяч людей, по их убеждению, попадают в запретки 'вообще ни
за что'. За примерами ходить не надо - все при социализме воруют, даже
верующие сектанты, и он, горемычный, попробовал. Дружков не посадили,
отмазали, а его сделали козлом отпущения. Другой повздорил с женой, она по
совету доброхотов - бегом к ментам и пишет заявление. Менты его - в сейф,
знают, что пригодится:
Где вы, российские мудрые книги XV-XIX веков - 'Домострой' разных
изданий, 'Добротолюбие', многотомники Адольфа Книгге, где вы, советы
духовных отцов, матушек и монахов, неспешных попов, строгих пасторов, мудрых
раввинов, сердобольных мулл и стойких в тяготах жизни лам? Не знают,
человеки социализма, как по-человечески вести себя, и никто их не учит. Как
овчарка набрасывается жена на пьяного мужа - проклятья, ругань: Забыли, что
с выпивохами ни в коем случае нельзя вступать в пререкания и скандалы, они
же не владеют собой, они во власти дурмана. Рукоприкладство - его бы
применять для ремесла, для дела, хозяйства, двора, но отнюдь не для
избивания ближних. Колотит жену муж, и мужа жена не так уж редко, родители
бьют детей, дети - родителей. Бегут с жалобами в парткомы, профкомы,
райкомы, обкомы, милицию. Бюрократия дает делу ход, опрашивают соратников по
партии, соседей, свидетелей. Бывает и так: жена уж и забыла о том, что
писала на мужа поклепы, живут поживают, картошку в мундире чистят и
радуются. И вдруг приходит по почте (чаще приносят с нарочным, ибо
прокуратура и суды экономят на всем) повестка в суд. Дома переполох.
Выясняется, что вызывают в суд мужа за истязание жены. Подруга подтвердить
отказывается, а другие свидетели - за дачу ложных показаний на суде
полагается тоже наказание - подтверждают. Прямо с суда мужика уводят на пару
лет в систему общего режима. Жена ревом исходит: что наделала, точнее
наделали - хозяйство разваливается, сено косить некому, дрова колоть не под
силу, чурки тяжелые, корявые, узловатые. Чтобы у Петьки пилу 'Дружба' взять
для распила хлыстов, надо его напоить и, что противно, переспать с
обормотом. Все село, которое участвовало в посадке мужа, ныне смотрит на нее
косо, в магазине люди отворачиваются. В пору вешаться, да детей жалко. Пишет
мужу, просит извинения.
А муж в это время в зоновском беспределе доходит - он опущен, опомоен,
опедерастен. Одно упование - на амнистию. Ждет не дождется праздников,
круглых дат, скорей бы 40-летие победы над Японией, Германией, Финляндией,
Польшей (чем больше побед, тем скорее освободят), 60-летие Советской власти,
образования Союза, принятия Конституции. Срок же катится от круглых дат к
круглым. И всюду идет сплошной треп-базар об амнистиях: с воли передали,
что: Плишкинская, Чунская: зоны уже закрываются. Вот оно, подтверждение
амнистии! Казарму обнесли локалкой, ясно, готовят для другого режима: наш,
общий, ликвидируют. Амнистия! Кто-то помилован, что бывает в зоне один раз в
десять лет. Ясно, скоро амнистия! Человек в психозе амнистий полностью
теряет себя. Он весь в ожиданиях. Подходишь к знакомому и говоришь: 'Алексей
Васильевич, слышал, что вас скоро амнистируют. Об этом ходят разговоры по
зоне'. Алексей Васильевич сияет, хотя сам в глубине души знает, что это
неправда, туфта. Ожидание хорошего - вся зэковская жизнь. И ты становишься
для Алексея Васильевича своим человеком, тебя он обязательно с посылки
угостит ломтиком сала.
Другой психоз - отрицание всяких амнистий и на этой почве недоразумения
и драки с теми, кто ждет не дождется амнистии. 'От коммуняг амнистии не
дождешься' - человек не верит. Ему сообщают:
- Хасанова знаешь из седьмого отряда?
- Знаю.
- Так его помиловали, делает прощальное и уходит из зоны.
Не верит, не верит даже, когда зэк на самом деле уходит, когда ему все
завидуют и его радости не разделяют. Неверящий усмехается, считая, что
Хасанова просто переводят в другой режим или зону. Не верят советские зэки,
что кто-то на воле о них думает, страдает за них, милосердствует,
сочувствует. Не верят, и в то, что на самом деле людей расстреливают,
считают, что посылают на урановые рудники, где они сами коньки отбрасывают.
Не верят зэки в людей - жен, отцов, матерей, детей, правителей. Коль так
написано на роду, надо лямку тянуть. И вспоминают тех, кто из родни сидел,
перечисляют по пальцам - почти все осуждались и редко у кого - каждый
второй. Говорят зэки: 'Мы потомственные каторжане. Тюрьма - это политика.
Так было извечно и так будет всегда. Изменять существующее, конечно, не
надо, пусть все посидят, глотнут неволи. В тюрьму следует поверить, как в
дом родной, так легче, так скорее привыкнешь к полному переходу к коммунизму
- один котел на всех и для всех'.
Однако и самые неверящие верят в то, что Запад, Америка все знают об их
положении. Рассказывают о том, что буквально через час после Толмачевского
кипиша (бунта) об этом с надрывом передавали радио 'Свобода', 'Немецкая
волна', 'Голос Америки' и японские станции. Верят потому, что так легче
прожить.
Есть и такой психоз, как вера в слово, в писанину, в силу бумаги.
Одержимые им пишут во все инстанции (большинство писаний не доходит, их
изымают лагерная цензура, милиция, КГБ. Почтовым перехватом заняты сотни
людей, только в маленькой по населению Читинской области на перехвате в
почтамте работало 76 человек), передают на волю через знакомых, тратя на это
большие деньги. Реально письмо может дойти, если попадет из рук в руки, это
знают опытные зэки и содержат при зонах (поселках) специальных нарочных.
Посылать через другие населенные пункты, скажем, в Иркутск через знакомых в
Ужгороде, бесполезно, так как вся информация от зэка и вся вообще информация
к его родне проверяется. Передача только простой ксивы за зону стоит 25
рублей, а нарочного послания - сотни рублей.
Писаки придумывают все новые версии своего дела и в них верят, точнее
влюбляются. Пишут и ждут, пишут годами - ждут месяцами. Без этого уже и жить
не могут, всем рассказывают, куда написали. Этих графоманов не любят все -
особенно начальство, так как они записываются на каждый прием, к каждому
встречному-поперечному: к начальнику зоны, к прокурору, к приехавшему для
встречи с преступными массами академику-землевладельцу Терентию Мальцеву,
даже к бывшим ворам в законе, доживающим под присмотром ментов и ими
возимыми по зонам, где они, впав в старческий маразм, живописуют пагубность
жизни в воровском законе. Мудрые начальники, загодя, до приезда комиссий
перепроваживают писак в ШИЗО и ПКТ, чтобы глаза не мозолили, ибо они имеют
обыкновение после слов начальства: 'Вопросы к нам есть?' их задавать и
'влезать со своим делом'. Пишут они коряво, безграмотно. А уж.когда кто-то
им грамотно и слезливо напишет, то эту бумажку берегут, лелеют. Всем дают
читать и ждут оценки. Когда скажешь: 'Как это ты здорово написал, умно
объяснил', считай, владелец письма попался на крючок. Далее он обязательно
спросит: 'Ты думаешь, это разжалобит верха?' - 'Конечно'.
Теперь у вас будут об этом постоянные разговоры. Каждого новичка зоны
они встречают со своим делом и рассказывают, рассказывают о том, куда
написали, когда, по их мнению, придет настоящий ответ. Манна небесная для
них рассказы такого плана: 'На этапе один мужик, идущий из Котласа,
рассказал о таком событии. Баба у его знакомого - золото. Поехала в
Верховный Суд РСФСР, открывает дверь в приемную и ба! Секретарем там
пребывает грудастая, пышущая здоровьем ее землячка Зойка. Девка не промах,
ушлая, замуж за москвича выскочила. Пробы на ней негде ставить было, такая
раньше была. Баба к ней в ноги: 'Зоинька, зайчик, выручай, несчастье-то
какое, мой дурак в тюрьму угодил. Ни за что, подрался, повздорил, кто-то, не
он, конечно, одного ножичком пощекотал. А моего зачинщиком посчитали и
влепили. Выручай, голубушка, в долгу не останемся. Там в Верховном Суде вся
приемная с пола до потолка забита делами. Конечно, с ними и за сто лет не
разберешься. Страна-то у нас огромная и все сидят. Зойка сказала: 'Хорошо,
ищи дело своего'. Баба, не поверите, неделю перебирала папки и нашла,
положила на стол Зойке. Та утречком подсунула Председателю Суда. Тот
взглянул, ясно, туфта. Приказал подать на пересуд, так как состава
преступления не было. Мужика вскоре освободили. Писать надо, братцы, писать,
на то и грамота дана, на то и всеобщее среднее образование сверху спустили'.
Зона травмирует человека до основания. Мучительно наблюдать за
истощенными людьми, впавшими в жор. Это такое разрушение психики, когда
хочется есть, есть, есть - без конца и без начала. Всегда. Жор от слова
жрать. Жорный чучек ест все подряд - плесневелый хлеб соседа, так свой сразу
съедает, протухший маргарин, промасленную бумагу, все, что является съестным
или когда было им. Блатные бросают ему свиную шкурку от сала, которой они
драили сапоги, она черная, грязная, пыльная. Жорный ее съест. Мужики и
блатные еще в состоянии сдержать себя, не впадать в жор. Молодые крепятся.
Старики, инвалиды, алкоголики - все в жоре. Черти копаются в мусорных
свалках, ищут рыбьи головки от хамсы и кильки, разваренные кости, очистки,
выброшенные жабры океанических рыб. Из них варят суп, пьют это вонючее
грязное месиво. Им, вроде, и ничего не делается. На то они и черти. Чертей
сразу видно - они обмусоленные, одежда в подтеках, облитая помойным супом.
От них на расстоянии несет падалью. В их чайниках всегда тысячу раз
прокипяченый чайный заварной мусор. Чай такой коричнево-черный, употребление
его приводит к отеку ног, они становятся грузными, слоновыми, рыхлыми.
Меняется походка, черти не ходят, а передвигаются, раны на их теле не
зарубцовываются, они всегда гнойные, открытые. Летом на этих ранах всегда,
когда черти спят, сидят мухи. Черти их не чувствуют, кажется, что даже
довольны тем, что вызывают интерес у мух. И летают такие жирные мухи по
казарме, от одного вида которых наступает тошнота, пропадает аппетит. Черт
всегда просит, просит глазами, упершись взглядом в еду, просит отдать ему
баночку от консервов минтая: 'Не выбрасывайте, она мне сгодится'. Черт ее
оближет, пальцем грязным впитает оставшиеся жиринки. Черту все можно. Он не
кушает, а хавает, то есть глотает, набивает ненасытную утробу. Он умоляюще
просит объедки, выпивает пролитое на оцинкованный стол, сгребая сначала в
ладони. Черт всегда в жоре. Жор даже на воле не проходит. Идет человек по
улице и подбирает все съестное, кладет в карманы, в сумочки. Он, жорный,
копается в мусорных корзинах, слизывает сладкое с конфетных бумажек вместе с
оставшимися слюнями и плевками. Знайте люди, это порождение советской
пенитенциарной системы - человек в жоре.
Когда все в состоянии тревожной взвинчивости, то любое парапсихическое
растройство сразу вызывает коллективный ответ. Неуместная шутка или придирка
надзирателя вызывают хохот-ржание. Зэки лошадино ржут и сами не знают
почему. Часто только потому, что кто-то где-то заржал. Может, и на самом
деле бывает смешно. Вот, впрягшись в лист железа, группа пидоров из
хозотряда тащит бочку с испражнениями. Все ржут и советуют лидерам там
искупаться. Ржут без смысла даже тогда, когда по зоне несут гроб - кто-то в
санчасти окачурился. Не выясняют кто, а просто ржут, веселятся, потому что
увидели живой, свежий гроб.
Надзиратель на шмоне проверяет зэка, ощупывает его, требует поднять
руки, расставить ноги, осматривает сапоги, одежду, пачку папирос,
кепку-пидорку. Осматривает со смаком, как артист и мастер своего дела,
держит руку в промежности, ища якобы привязанный гибким бинтом чай. Все
смеются и умиляются, а уж апогея достигает веселье, когда от пинка,
запутавшийся в портянках чучек летит в грязь. Все в восторге: 'Так ему, так
ему, молодец, Сметана! (кликуха прапорщика)'.
Бывает и не до смеха. Вдруг, как бы по команде на ходу поезда начнут
раскачивать 'Столыпин'. Этот вагон несбалансированный - с одной стороны
проход, с другой набитые зэками трехэтажные купе. Качают, качают в упоении,
бегает, очумев, охрана, дергают тормоза. Наконец - крушение поезда.
Стрельба, кровь, военные вертолеты.
Качают и воронки, погибая от удушья после опрокидывания машин, так как
по инструкциям МВД СССР их открывать вне тюрьмы, зоны и территории суда не
полагается. Валяются сутками автозэки до прибытия спецконвоев. А потом
лезут, лезут в камеры, уплотняясь сапогами надзирателей, лезут, обливаясь
потом и мочой, обблевывая друг друга, испражняясь, впадая в обмороки, с
кровотечениями из носа, но лезут. Никто не скажет: 'Хватит, рядом пустые
камеры, не пойду, нет места. Стреляйте'. Никто же тебя за это не убьет и
солдата этого ты больше не увидишь. Так же, пожалуй, смертники лезли в
газовые камеры и дрались за место в них.
Объясните, если сможете, такое явление. В 1963 году, похоже, спятила
вся хозобслуга Чунской зоны. Около ста человек принесли чурочки в столовую,
служившую, как и во всех зонах, одновременно и клубом, и стомиллиметровыми
гвоздями, передавая гвозди и молоток друг другу, прибила к пенькам: свои
мошонки. Среди участвующих в этом мероприятии был и зэк, в прошлом генерал,
прошедший финскую, германскую и японскую войны. Когда начальник отряда вошел
к ним с лектором, который должен был провести беседу, никто не встал. Все
кричали: 'Не можем, гражданин начальник, встать, члены из дерева вытащить'.
Своих санитаров не хватило, пришлось пригласить из местной районной больницы
для ответственного задания - гвозди из мошонок выдергивать.
В зонах малолетних психозы сущий ад и сплошной ущерб. То плющат кружки,
то рвут одежду, то разбегаются. В них запрещается стрелять. Там, как
считают, сплошной кипиш. Укажите, какая советская зона не пребывает в
скрытом кипише? Администрация даже заинтересована в таком психозе и он
нагнетается разными сообщениями, усиливается лекциями, режимными и
политическими часами. Психоз амнистийный ожиданий держит зону даже крепче,
чем автоматы охраны, верит простой советский человек, воспитанный страхом и
популистскими лозунгами, во всесилие и милосердие правительства и ЦК КПСС, в
справедливость законов. В конце концов, он даже благодушествует: 'Разве
плохо сидеть? Кормят, хоть и хреново, но мы и того не достойны; одевают -
дают бушлат, зэчку, пидорку, две рубахи, два костюма, сапоги и портянки, как
никак заботятся; спим на матрасах с простынями, подушками, одеялом, можно
даже на время отключиться под одеялом и подышать собственным духом; моют и
даже мыло дают раз в месяц, полкуска хозяйственного, если его высушить,
хватит и на физиономию; стригут зоновской машинкой - жить можно. На воле не
лучше'. Начинаются на эту тему бесконечные разговорчики: 'Там, за забором -
одна скука, надо каждый день вставать и ехать на работу в переполненных
автобусах, стоять в очередях за продуктами, ждать десятками лет клетушки в
малогабаритных хрущобках, ругаться каждый день с бабой, которая, ясно, как
день, в рабочее время спит в цехе с пузанчиком-начальником, добывать филки
на еду, выпивку, курево. Жизнь на воле собачья. Дети отцов забывают. Только
вот маму почему-то жалко. Но это так, кого-то надо и пожалеть'. От таких
раздумий становится жутко. Выход один - по-тихому подохнуть и ножками вперед
из зоны.
ВШИ-АКРОБАТЫ
Живность, которая водится в тюрьмах и зонах, рассматривается зэками
через призму товарищества и сострадания. Не увидишь, чтобы воробьи в зонах
вили, а ласточки лепили гнезда, вороны садились на столбы, а чижи на
провода. Им сверху виднее - зона. Зэк же не терпит стерильности вокруг, он
желает видеть вшей, клопов, тараканов, мокриц, пауков. Они разнообразят
арестантскую жизнь и отвлекают от мрачных мыслей. Подходит зэк утром под
лампочку и, найдя в нательном белье вошь, убивает не сразу, а рассматривает,
бурчит:
'У, какая корова, отъелась.' И лишь тогда, извинившись, с жалостью
приканчивает ногтями. К зэкам из-за отсутствия волос на голове не применим
сибирский способ обнаружения вшей и их уничтожения, когда водят тыльным
концом ножа по голове, раздвигая пряди волос и, подвинув к нему вошь или
гниду щелкают словно кедровые орешки. Клопов убивают только больших, жирных,
отъевшихся, черно-кровяных; малышейклопиков жалеют: пусть еще поживут. В
камерах стены от клопяных надавов выглядят сюрреалистично, а порой
абстрактно, так как вокруг шконок из-под известковой штукатурки их выжигают
спичками, делая черные мазки. Клопы горят с треском.
Бескрылые клопы отличные парашютисты и спускаются на человека в любом
месте. Кусают они больно, спина опухает, начинается зуд. Перед какой-нибудь
комиссией администрация приказывает чистить стены от надавов, в камерах,
покрытых шубой, это невозможно, а гладкие стены чистят так: берут доминушки
и ими соскабливают наплывы размазанных клопяных тел. При этой операции все
покрывается красной известковой пылью, люди чихают, задыхаются, проклинают
тюремное начальство, только не клопов. Зэки уверены, что клопы живут до 500
лет и уже одним этим вызывают к себе уважение - кусали еще узников Ивана
Грозного, Петра, Сталина и сейчас то же самое творят. Не разрешается убивать
тараканов и пауков - они хозяева хаты. Самые крупные величаются паханами,
вождями, генсеками, а то и по имени - вон вышел Фидель Кастро - черный
таракан, паук Хомейни уполз под толкан. Могут отлупить за убийство такого
'вождя'. В Новосибирской тюрьме тараканов заставили соревноваться с клопами,
вшами, пауками. Высушенных тараканов курят, их также пьют. Это на спор, при
проигрывании. Набрать кружку тараканов непросто, их хоть и много, но они
шустрые, как цыгане, и посуда наполняется ими за месяц а то и два: Пьют
глотками, поперхиваясь, жевать не полагается. К мухам в камерах отношение не
особо положительное - спать мешают; в карцерах, наоборот, их любят. Мухи
изображают самолеты, за которыми в одиночестве интересно наблюдать. Иногда
устраивают игры имени Валерия Чкалова или Полины Осипенко. Выбирают муху и
гоняют, не давая возможности сесть, время засекают, и так до тех пор, пока
обессиленная муха не упадет замертво. Чтобы муха долго продержалась,
советуют накормить ее кровью клопа, смешанной с сахаром, и продержать с
такой пищей парочку суток в темноте спичечного коробка. Такие мухи
становятся чемпионами. Мухами играют на курево, сахар, конфеты.
Пауки - объект особой заботы. Их очень уважают за всеобщую
проникаемость. Живут они везде - в камерах, карцерах, смертных коридорах,
провожая зэка по вышак. У пауков многому можно научиться и наблюдать за ними
не надоедает. Особенно, как они ловят мошек, мух, маленьких тараканчиков.
Они очень быстро растут. Их можно вызывать на подсвистывание. Они доверчивы.
Ждешь, бывало, в карцере часами, когда же, наконец, появится молодец из
укрытия. Называешь его добрым именем, самым любимым именем друга. Вот,
наконец, появился Иннокентий, притаился. Он тоже может ждать часами - стоять
на вассаре. Паутина - чудо природы, в лучах, попадающих в карцер случайно,
искрится, а какое сложное переплетение нитей! Забава, которая сразу отвлечет
от мрачных мыслей и прилипчивых дум - наблюдать, как вошь перебирается по
паутине. Вшей пауки не трогают. Сначала вошь пробует ползти, но запутывается
в паутинных узлах и тут начинает акробатические номера выкидывать. Она
кувыркается, как дельфины в гонолулском океанариуме, выпендривается, как
Олег Попов на арене. Потеха, одним словом. Паук тоже наблюдает и, пожалуй,
усмехается.
Мокриц и слезневидок хоть полагается тоже не убивать, но их не любят. В
них воплощение подлинного тупоумия, уж больно скользкие, гадкие, как лысый
хуй с прищуром городской следователь Леня Соловьев. Ни на что не годные,
пусть себе живут и смердят в мокрых туалетах.
Мышки - еще одна отрада. Их в тюрьме много. Ловят их обычно шахматными
досками. На доску кладут хлебца с сахаром, делают подпорку из карандаша, к
которой привязывают нитку, и наблюдают. Надо тихо сидеть и за ночь можно
парочку запросто поймать. Затем кому-нибудь в сидор положить, в узел с
продуктами, спящему черту или пидору засунуть под одеяло. Можно и в сапоги,
некоторые зэки их боятся и подпрыгивают в ужасе. С мышками можно играть. Их
не убивают, а играют долго, пока ктонибудь не скажет: 'Садисты, подумайте, у
мышки есть все же детки, подружки'. И ее отпускают восвояси.
Крысы. Это вроде тоже зэки, умные. О них рассказы ходят всякие: и
жуткие, и добрые. Жуткие - когда крыс много, они голодные. При всеобщем
голоде крысы грызут трупы, начиная с ушей и носов. Крысы очень ловкие,
верткие - лазят по канализационным трубам, толканам, унитазам. Часто там
погибают, устраивая потопы в камерах. Вылезают мокрые. Позавидовать можно -
настоящие воры.
Вам непременно расскажут о том, как один зэк поймал в карцере крысу,
кормил ее, расчесывал, берег от ментов, а потом стал с ней передавать в
другие карцеры и камеры ксивы, привязывая их к лапкам. Был в курсе всех
тюремных дел. Она даже спала с ним иногда, прижавшись к груди. Многих
выручила и предупредила. И вот однажды исчезла Королева. Зэки загрустили,
думали, что менты прихлопнули. Судачили: 'В капкан попасться не должна, она
умница, берет пищу только из рук, отравить поэтому не могли, ментов
различает по походке'. Что же все-таки произошло? Однажды спит зэк и
чувствует, что кто-то по его телу ползает. Приоткрыл глаза - на груди сидит
Королева с детишками, крысятами. Пришла, не пропала.
Самые невероятные истории рассказывают о крысах. Они, оказывается,
очень ловко деньги воруют и из хрустящих бумажек делают гнезда. При этом
изображение Ленина на деньгах обгрызают, что-то он им не нравится. Обожают
собирать зеленые трешки и коричневые рубли. Воруют по выбору украшения,
серебряные и золотые цепочки, кулоны и даже куриные яйца. Три крысы-подруги
подползают к яйцу, одна сверху захватывает его лапами, прижимая к животу и
опрокидывается на спину, две другие берут ее зубами за хвост и тащат против
шерсти в норы. Сотни яиц похищают за ночь, работая целыми коллективами. По
повериям как только в тюрьме появится крысиный король - три и более крысы,
сросшиеся хвостами, так жди, что 'хозяин' скоро дуба врежет, или сам коньки
отбросит, или его братва примочит. Королем таких крыс называют потому, что
они передвигаются с трудом, как сиамские близнецы, садясь на других крыс. У
всех тогда появляется веселое настроение, начальника перестают бояться. Он,
гад, и не подозревает, что зэки знают о том, что его песенка в этом мире уже
спета. В лагерях Карельской и Коми АССР, Урала и Сибири ходит много
рассказов о медведях, которые помогают и выручают зэков, на лесные деляны
приносят мед, оленину, давят незаметно сторожевых собак. Некоторые зэки,
сказывают, имели медведиц-любовниц, а зэчки - мишек-ухажеров. Медведицы -
это женщины, только в шубах. Разденешь такую - настоящая белокожая мадам.
Мишки - парни обходительные. Медведи питают органическое отвращение к
колючей проволоке и всякого рода лагерным заборам. Белые мишки в одном из
Чаунских лагерей на Чукотке за ночь все вышки вокруг лагеря пораскидали,
наведя панику на ментов-охранников, те с перепугу автоматы побросали,
наложили в штаны и остались заиками до конца дней. Мишки повалили забор,
проникли в зону и сразу в ларь, давай выкидывать зэкам продукты.
В тех местах, где водятся медведи, бывшим работникам лагерей лучше не
жить, они их ловят, прячут под колдобину, чтобы протухли, а потом с
аппетитом поедают. Если бывший охранник устроится в геолого-разведочную
партию, тотчас в ней начнутся несчастья, склады будут разворовываться,
лошади убегать. Не будет никому покоя. Медведи договорятся с россомахами и
начнут преследовать отряд до тех пор, пока из него мент не исчезнет. Опытные
начальники партий бывших работников зон к себе на работу не принимают.
Медведи очень благодарные и, не в укор людям будет сказано, стыдливы.
На Чукотке, в бассейне Анадыря, когда женщины собирают голубику, то одевают
на себя одежду без пуговиц, чтобы можно было легко раздеться догола. Дело в
том, что мишки в этот период очень проказливые, стремятся подобраться и
повалить бабенку. Нет, не для насилия, а потехи ради. А те, увидев
Топтыгина-шалуна, раздеваются догола. Мишкам становится так стыдно, что они
убегают прочь.
Есть и такой зверь-проказник, любящий переполох, величают его 'друг с
кисточкой' из-за красивых ушей. Это рысь. Очень любит она посещать лесные
зоны. Стоит на вышке охранник, скучает, зевает, проклинает про себя
советскую власть, и дни прошедшие отмечает крестиками в календарях (в
нагрудном при себе и в другом - казарменном по вечерам, чтоб со счета не
сбиться) сколько осталось до дембеля. Дни прошедшие со злостью вычеркивает.
Ни один нормальный человек, время, прошедшее в конвойной сторожевой службе
МВД, за жизнь не считает. Об этой службе с товарищами говорить зазорно,
девушкам приходится врать и придумывать, что, дескать, служил в войсках ПВО,
на худой конец, в стройбате. И в момент таких раздумий - прыжок. От страха -
вопль нечленораздельный, бешеный лай собак и стрельба с других вышек. Что
произошло? Побег? Зэки-то знают: зверь с кисточкой прошел по зоне. Рысь
зэков не трогает, а охранников пугает до онемения. Считается, что рысь
наказывает страхом и переполохом тех, кто не в ладах с моралью. Собак
заключенные не любят. Они по своей изодранно-искусанной шкуре знают, что это
за 'друг человека'. В сибирских селах идешь по улице и, если в подворье нет
пса, ясно - хозяин в тюряге бывал. Псов любят те, кто не сидел и не вкушал
жизни подневольной. Недаром именем собаки называется мент - легавый.
Сибиряки раньше называли северного тигра бабром, он изображен на гербе
Иркутска, держащим соболя в зубах. Это неправда. Тигры соболей не ловят, а
промышляют кабанами, обожая сальце и их теплые, сладкие внутренности. Головы
свинячьи любят рассматривать, и в них играют подрастающие котята, отбирая
друг у друга. Но еще больше поросятинки тигры обожают из-за давней
генетической вражды собачатину. Лай шавок на них действует, как запах
алкоголя на выпивох, ум идет тогда шиворот-навыворот. Это знают
охотники-тигроловы. Ныне обитающие уссурийские тигры в зоопарках Пекина и
Токио пойманы русскими охотниками-староверами в Маньчжурии. Ловили их так.
Приметив слишком шустрые выводки диких кабанчиков, охотники приходили к
выводу, что их пасет тигриная семья. Поросята, как и люди, обожают,
нажравшись, похрюкивая, полежать, понежиться. От чрезмерной неги поросят
спасают тигры, заставляя шевелиться. В это место и приводят охотники свору
шавок, набранных по селениям. Тигры забывают о поросятах и начинают
незаметно скрадывать шавок. Охотники по исчезновению собак определяют место
жительства семьи и обнаруживают логово с котятами. Шавки с перепугу
разбегаются по тайге, но тигры так ими увлекаются, что забывают о детях.
Доверчивых котят ловят охотники и увозят. Тигры, опомнившись, 'людеют',
покидают места обитания и начинают ловить всех псовых напропалую. Начинается
собачий геноцид. В этом истреблении тигры выходят далеко за свой ареал. Тигр
Африкан, чучело которого украшает музей народов Севера в Якутске, был убит в
20-х годах в окрестностях Алдана.
Учуяв тигра, все охранные собаки - немецкие овчарки приходят в ужас -
начинают беспрерывно лаять, теряют аппетит, вешаются на ошейниках,
выпрыгивая через заборы, совсем не обращают внимания на зэков, даже
кастрированных котов принимают за тигров и: сходят с ума. Лагерная
администрация знает - собак этих надо ликвидировать и завозить издалека
новых, ненапуганных. Завоз дело не простое - обученные псы стоят дорого,
намного дороже зэков, и идут по разнорядке из Москвы. Питомники есть в
Копейске и на станции Иланская, что в Красноярском крае, собак оттуда
развозят, как большое начальство: каждой сучке полагается спальное место в
купе и сопровождающий собаковод.
Потеряв детей, тигры обиду помнят вечно и мстят, только не людям, а
собакам. Многие звери в этой схватке гибнут, когда люди защищают своих
обезумевших друзей-собак.
Зэки-дальневосточники в это время пребывают в радостном приподнятом
настроении, наблюдая понурое поведение ментов. Знают, что мент без собаки,
как без оружия. Ходят они по зоне опущенные, опомоенные тиграми:
Хорошая примета - появление в зоне муравьев, это означает, что ее скоро
снесут, ликвидируют, мураши прибыли ее переработать в труху. Муравьи -
молодцы, организованные, любят порядок, ходят строем, внешне у них жизнь
похожа на зэковскую, только она справедливая и правильная. Мурашей при
голоде можно употреблять в пищу как витаминную кислую добавку, которая
помогает и при зубной боли. Высушенных мурашей, растирая в муку, крошат на
раны, они тогда быстрее заживают. Собирать их, конечно, долго. Когда мурашей
много, надо ходить осторожно, смотреть под ноги, кричать другим зэкам, чтобы
случайно не раздавили. Появление мурашей внушает радость и надежду на скорое
освобождение. Появление муравьев по народным приметам - путь к богатству.
ЗАНИМАТЕЛЬНАЯ МНОГООЧКОВОСТЬ
Странно, что до сих пор никто не взялся написать историю отхожих мест:
нужников, туалетов и многоочковости. Это тем более непростительно, поскольку
значительная часто умных мыслей появляется в момент посещения туалетного
заведения. Преобразуя обычного человека в нового на разных стадиях
социализма - коммунизма, советское общество под воздействием
коллективистских установок перешло от туалетной индивидуальности к открытой
многоочковости. Последняя изменила физиологическое положение человека:
посадило всех, почти всех на корточки. Мужская и женская многоочковость
опоясала бараки и соцгородки рядами с 'М' и 'Ж', превратив их в неотъемлемую
|
